Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь
После этого я решила атаковать «Литературную газету». На то время это было одно из самых либеральных изданий в СССР. Но и здесь дальше обещаний дело не пошло. Мы оказались никому не нужны со своим Чернобылем. И наши дети тоже.
Украинские и московские СМИ делали вид, что ничего особенного не произошло. Недавно, разбирая свои архивы и просматривая дневник за то время, я обнаружила в нем такую запись: «31 августа 1986 года. Передача „Международная панорама“. Политобозреватель Станислав Кондрашов. Обо всем рассказал международный обозреватель: о сепаратистах Эфиопии, о детях-эфиопах, которые летят к своим родственникам на самолете „Аэрофлота“. О нацистском гимне, который стали исполнять в школах Нюрнберга. В программе спросили у японцев, что они думают о советском моратории. Рассказали о поездке по Миссисипи. Особенно много было рассуждений о новом мышлении. Я же ждала сюжет о Чернобыле – в анонсе было два слова о МАГАТЭ и Чернобыле. Но сюжет так и не показали. Как будто для нас важнее сейчас, какой гимн в ФРГ и сепаратисты Эфиопии, чем здоровье наших детей. Эта передача заставляет усомниться в профессиональной порядочности Станислава Кондрашова». Увы, он был не одинок. Сегодня многие «мэтры» из прошлого превратились в сантимэтры, сами этого, правда, не понимая. Знание – сила.
В один из своих приездов в Москву, в отчаянии от полного бессилия что-либо изменить, я пошла на Главпочтамт и еще раз отправила заказным письмом рукопись своей статьи на адрес известного поэта Евгения Евтушенко. Ответа я не получила. Когда весной 1989 года по просьбе его московских друзей я приехала в Харьков, где он баллотировался в народные депутаты СССР, чтобы поддержать на выборах – у меня они к тому времени уже прошли и я получила короткую передышку, – я спросила, почему он мне даже не ответил. Поэт сказал, что он не получил мое письмо. «Хотя, впрочем, – заметил он, – если ты посылала на московский адрес, то оно могло и затеряться, я ведь живу почти все время на даче, в Переделкине. В Москву, на квартиру, заезжаю только для того, чтобы взять почту…»
Итак, будем считать, что на этот раз мой крик о помощи затерялся среди московских квартир и подмосковных дач.
Виновата почта. Министр связи.
Глава 3 ПРОМЫВАНИЕ МОЗГОВ В ЖИТОМИРЕ
Эту главу я написала потому, что поняла: без нее, без объяснения того, что же происходило в моей жизни после неудачных многочисленных попыток предать огласке увиденное и услышанное в зоне поражения, мой рассказ будет неполным, односторонним. По мере того как мы узнавали из различных неофициальных источников истинное положение дел в радиоактивной зоне и за ее пределами, экология Чернобыля все больше превращалась в политику.
Не имея возможности напечатать все то, что я увидела и услышала на севере области в зонах радиоактивного поражения, я напечатала на пишущей машинке (тогда в СССР практически не было копировальных аппаратов и бюро) десятки экземпляров своей чернобыльской статьи и раздала друзьям и знакомым. Они читали и передавали другим. Это был самиздат уже перестроечного розлива.
К тому времени – тоже хочу пояснить – мне удалось в центральных газетах «Известия» и «Правда» выступить с двумя острейшими критическими публикациями о зажиме гласности в местной печати, о давлении обкома партии на газету, о двойных стандартах партийного руководства области и республики. Напомню: это было начало перестройки. Люди, превратившиеся за годы диктатуры в послушных рабов, десятилетиями прятавшие свои сокровенные чувства и мысли, прочитав эти статьи, стали моими горячими сторонниками. Когда вышла первая статья в «Известиях» под названием «Исповедь провинциального журналиста», в моем редакционном кабинете несколько дней в прямом смысле слова не умолкал телефон. Некоторые женщины, особо чувствительные, плакали прямо в телефонную трубку. Многие назвали этот день в Житомире днем освобождения. Мои соотечественники реально почувствовали, что свобода слова возможна, что правда есть, что добро не может быть побеждено злом.
Так восприняло мой манифест свободы подавляющее большинство простых житомирян. Недовольной была партийная коррумпированная верхушка обкома партии, продажная номенклатура, бездарно оболванивавшая народ десятилетиями. Власти ринулись в бой против меня на защиту своего спецкорыта, почувствовав в этой статье провинциального журналиста угрозу своим устоям.
По команде сверху почти все мои коллеги, оправившись после шока, заклеймили меня позором, как это всегда было в советские времена с инакомыслящими. (Хотя еще некоторое время назад они дружно выпивали у нас дома в честь рождения моего второго сына.) Партсобрание, на котором обсуждалась эта статья в присутствии второго секретаря обкома Компартии Украины Василия Кобылянского, длилось шесть часов. Оно превратилось, по сути, в слушание моего персонального дела (хотя, как я уже сказала, и не была членом партии). Всего несколько человек поддержали меня, и то молча. И только один, бывший узник фашистского концлагеря, журналист из отдела сельского хозяйства Григорий Столярчук позже, уже на другом собрании, не побоявшись ни редактора, ни секретаря обкома, встал и сказал: «Если бы у вас был пистолет, то вы бы уже эту Ярошинскую расстреляли!» Вероятно, их всех устраивала разрешенная гласность – от сих и до сих. Ведь у каждого из них в кармане лежал партбилет. И все они были заложниками собственной несвободы. По разным причинам. И не последняя – обыкновенная обывательская зависть к тому, кто, по Достоевскому, не «тварь дрожащая».
Тогда девятнадцать журналистов газеты «Радянська Житомирщина» направили письмо против меня в ЦК КПСС, и не кому-нибудь, а лично Егору Кузьмичу Лигачеву, секретарю ЦК, самой одиозной фигуре среди цековских геронтократов. Хотя идеологией тогда на Старой площади «заведовал» Александр Николаевич Яковлев, архитектор, как мы его называли, горбачевской перестройки. Вероятно, взгляды Яковлева не устраивали моих оппонентов. Они искали в ЦК себе подобных. Они по привычке уповали на то, что после их письма немедленно поступит инструкция сверху и…
Но «и» так и не случилось. Хотя работать мне стало просто невозможно. Бесконечные придирки и третирование заставили меня перейти на полставки под тем предлогом, что у меня маленький ребенок. Я стала работать только три дня в неделю. Больше выдержать травлю в редакции было невозможно. Торжествующая серость пропитала собой кабинеты. Удушая все, выплескивалась на страницы газеты.
Рабочие завода «Автозапчасть» направили в обком письмо с требованием о встрече с опальным журналистом – они приветствовали и разделяли критику партийных властей и порядков в моих статьях. Письмо подписали около полутысячи человек. (В годы правления коммунистов невозможно было ничего сделать без разрешения обкома партии!) Их интересовала моя позиция по различным вопросам, факты злоупотреблений высокопоставленными местными партийными функционерами в распределении жилья в городе, засекреченные данные о последствиях Чернобыльской катастрофы, которые к тому времени уже многие прочли в моей распространенной нелегально рукописи. Но меня к рабочим не допустили. Обком партии просто испугался!
Трижды на заводе назначалось собрание для встречи с неугодным журналистом, и трижды туда из газеты направляли всех, только не меня. Я же оставить самовольно редакцию в рабочее время не могла: редактор Панчук предупредил меня один на один, что если я пойду на встречу с рабочими, то он меня тут же уволит за прогул. Умиротворять рабочих ходили второй секретарь обкома партии Василий Кобылянский, заместитель редактора газеты Станислав Ткач, секретарь райкома партии Николай Галушко.
Последний раз я попросила встретиться с заводчанами – объяснить им, почему я не могу к ним прийти в рабочее время – моего такого же опального коллегу журналиста Якова Зайко, редактора регионального агентства «Новости Житомирщины». Но и ему это так и не удалось – директор предприятия во главе с несколькими продажными партийно-профсоюзными активистами захлопнул дверь заводского клуба, где меня ждали рабочие, прямо у него перед носом.
Но страсти в городе не утихали. К тому же мне второй раз удалось прорваться в центральную печать с уничижительной критикой областного партийного руководства в статье «Фельетон… в корзине». В нем я обнародовала документы, доказывающие злоупотребления самых высоких партийных чинов области в распределении государственного жилья. Для них это была полная катастрофа – статья вышла в главной партийной газете страны «Правда». Я стала самым знаменитым журналистом не только в области и на Украине, меня узнали в стране. После этих двух публикаций в центральной прессе я получила несколько тысяч писем со всей страны. Писали просто: Житомир, журналисту Ярошинской. Это были письма искренней поддержки. Несколько десятков старых членов партии, все еще искренне верящих в идеалы коммунизма, прислали мне свои рекомендации… в партию. Но мне туда было не надо. Партия уже давно разлагалась, и ее зловонное гниение удушало все общество.
