Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками
Выглядела она, как старинная русская аристократка. Огромные глаза и неувядающая манера жить на широкую ногу, с большим желанием любить, но и с не меньшим желанием, чтобы и ее любили. С одними она была «за стеклышком»: милый человек – и на этом конец; другим – помогала бесконечно.
Но главным в ней был, пожалуй, божественный дар абсолютного поэтического слуха. Я это почувствовал сразу… И в полной мере мог убедиться в этом, когда она устроила в Париже первый там вечер советских поэтов: Ахматовой, Вознесенского, Кирсанова, Ахмадулиной, Мартынова, Слуцкого… Было в афише этого вечера и мое имя.
Тогда я уже был знаком с ее сестрой Эльзой Триоле и Эльзиным мужем – Луи Арагоном. Вообще Триоле – и внешне, и внутренне – была полной противоположностью Лиле Брик. В Париже вокруг Триоле гнездилась компания известных европейских художников и поэтов. Были здесь и американцы, с которыми мне тоже приходилось водить знакомство. Во Франции я бывал многократно, жил там месяцами. Читал в нескольких университетах лекции по древнерусской литературе, а еще помогал освоить отстающим студентам произношение русских слов. Последнее, кстати, приносило неплохие заработки.
– А почему Вы не остались в Европе навсегда?
– В Европе надо родиться… Жизнь там тогда казалась мне, молодому, слишком прагматичной, жесткой. Ну а теперь, когда в жесткости отношений мы подравнялись, уезжать из России – нелепо. Мне шестьдесят шесть.
Я верю в двойника
– Но, похоже, прежняя Россия с ее советским менталитетом не очень-то жаловала Вас, шестидесятника… В 1988 году в эссе «Изгнание и литература» Вы писали: «…Я автор 31 книги стихов, восьми книг прозы, четырех романов и пьес – и все это не опубликовано».
– А при чем здесь «шестидесятник»? Шести десятники – это те, которые собирались на кухнях пободать кулаками воздух. Я к таковым никогда не принадлежал. Вообще всегда был далек от любой политики…
Ну, а то, что не издавали, так не издавали не потому, что в книгах моих таился для властей какой-то кукиш, а по причине отрицания надобности эстетической (или, как называли ее коммунисты, – эстетской) литературы для тогдашней нашей страны. Дескать, не нужна она простому читателю. Так что и тратиться на ее издание не стоит…
Сейчас стали издавать. Вот только тиражи – смехотворные. И гонорары выдают моими же книжками…
– Но у Вас и года не обходится без книги. В прошлом году вышло даже три. Правда, теперь стихи, похоже, пишете реже. Все больше – проза, эссеистика, размышления над древней историей… Причем в размышлениях этих Вы достигаете порой удивительного эффекта: подобно «межзвездному скитальцу» Джека Лондона путешествуете по собственным, уже однажды прожитым жизням… Откуда у Вас все эти детали из римской, греческой, египетской истории, да и нашей отечественной? Ведь Вы не историк?
– Профессиональным историком я себя не считаю, хотя по каким-то определенным вехам прошлого специалистом являюсь. Читал много. На всех славянских языках, на латыни, на греческом… Знал немецкий, мог изъясняться по-французски… Память хорошая была. А еще – извечный педантизм: почему и отчего так, а не иначе.
Лет тридцать назад писали, что археологи раскопали в песках Тьмутаракань и неожиданно для себя обнаружили, что стояла она, как у меня в стихах, на болоте, а песками была за сыпана гораздо позже. Но я-то об этом знал из географии Древней Руси, читал и Аркадия Кудряшова. Я не предчувствую, а знаю. И умею свои знания использовать к месту.
Хотя, конечно, интуицией в той мере, в какой она необходима поэту, обладал всегда. С годами она у меня даже усилилась. Особенно после того, как потерял слух…
А насчет «межзвездного скитальца» – это Вы зря! Ни в какую мистику, ни в какой метампсихоз я не верю. Не верю и ни в какие «измы». Меня не привлекает ни одна религиозная конфессия, как, впрочем, и атеизм. Я верю в своего Бога. Это – мой двойник. У христиан – ангел. У древних греков – гений. Он, как утверждал Платон, помогает вдохновляться, ловить озарение.
– А помогают ли полотна, когда-то подаренные Вам художниками? Говорят, картины красочным свечением могут подпитывать своих владельцев положительной энергией…
– Могут и отрицательной… Но вообще-то картины пробуждают во мне светлые воспоминания… Все, что висит у меня на стенах, это – подарки моих друзей. Михаил Кулаков, Николай Грицюк, Толя Зверев, Женя Михнов… Все – левые, андеграунд. И все давно умерли или погибли, так и не став при жизни знаменитыми. С писателями я никогда не дружил. Я дружил с художниками-«леваками». Они больше подходили мне и по образу мыслей, и по образу жизни.
Я рисовал, как все, с самого раннего детства. А потом только писал стихи. Но с 70‑х стал заниматься для души черно-белой графикой. Притом художником я себя никогда не считал… Но совершенно неожиданно для меня в Марселе была издана очень красивая, на рисовой бумаге, книжка моих рисунков. Сделали там и передвижную – ее возили по Франции – выставку самобытного русского графика Сосноры.
Впрочем, этим дело и ограничилось. В России как график я не признан, да и не собираюсь добиваться признания. У меня около 10 тысяч графических листов. Какие-то мои рисунки без моего ведома вовсю гуляют по Интернету. При этом не принося мне ни славы, ни денег…
– У меня со студенческих лет хранится одна Ваша работа. Это, видимо, эксперимент с лакокрасками. Причудливые и очень экспрессивные пятна, растекшиеся по оргалиту. Называется вещь «Птицы – справа»…
– Ну, справа так справа… А вообще мои эксперименты вызывали кое у кого бурю восторга. Даже покупали. По трехе штука.
– Ну, а как вообще живется Вам сегодня, Виктор Александрович?
– В основном – в четырех стенах. Днем сплю. Пишу по ночам. Компьютером пользоваться не умею. Пишу «той частью птицы, в которую наливают чернила». Летом выезжаю на Мшинскую. Там у меня садовый участок и крошечный домик… По-прежнему много читаю и много курю. Ничего, кроме крепкого чая, для взбадривания не употребляю. Употреблял когда-то и даже иногда, если верить моей знаменитой в 60‑е песне, шатался, «как устои государства». Теперь – не пью. Категорически запретил себе. Друзей в том количестве, в каком они были в молодости, давно нет. Единственный настоящий друг – моя жена Нина. Так что катастрофического одиночества не испытываю… А вообще считаю, что жил и работал я отлично.
Виктор Бузинов 2003 г.Борис Стругацкий
Великое Расставание с Мифами
«Предсказывать трудно, – говорят англичане. – Особенно будущее». Но и прошлое «предсказывать» (объяснять, пересматривать) не легче.
Нужна особым образом устроенная мыслительная оптика, чтобы путешествовать во времени. Этим даром наделен выдающийся писатель-фантаст петербуржец Борис Стругацкий.
– «У всякого человека с большим воображением бывают грезы пророческие – такова математика грез» (В. Набоков, «Подвиг»). Были ли у Вас «пророческие грезы», в той или иной степени сбывшиеся предсказания, угаданные тенденции развития? Что Вы думаете о математике грез? Действительно ли правитель, как написал Элиас Канетти, своими предсказаниями дает приказы будущему?
– Вопросы Ваши загоняют проблему в такие поэтические стратосферы, что я даже несколько теряюсь. Я попросту не готов к беседе в рамках предложенной терминологии. О «математике грез» я ничего не думаю – я не знаю, что это такое. Что же касается прорицаний и пророчеств… Разумеется, зерна Грядущего посеяны в сегодняшнем дне и существуют совершенно реально (вне упомянутых выше грез), но, по-моему, никто не способен сколько-нибудь достоверно предсказать, какие мрачные джунгли (вариант – сверкающие сады) произрастут из этих зерен. В этом смысле реальный прорицатель сталкивается с теми же проблемами, что и коллекционер орхидей: что таится в этом сморщенном буром корне – «новое богатство формы, особый изгиб лепестков, более тонкая расцветка»? «Новый вид или даже новый род»? Обычный палеонофис, – или чудовищный кровосос, готовый загубить своего хозяина? Я цитирую любимого своего Г. Дж. Уэллса не случайно. Это был великий прорицатель, все конкретные предсказания которого вызывают сегодня у нас снисходительно-ироническую усмешку, но все предчувствия которого по поводу нашего века так страшно и так отвратительно точно сбылись. Г. Дж. до смешного наивно представлял себе боевые самолеты надвигающего века и быт наших нынешних городов, и наше телевидение (а Интернета он не предвидел вообще), но он предчувствовал главное: не будет вам века прогресса и процветания; никакая новая светлая мораль не расцветет на нивах просвещения и всеобщего равного образования; не сумеет наука (на которую мы так надеялись в XIX веке) решить всех наших проблем… XX век будет веком истребительных войн, гигантских идеологических разочарований и губительных попыток создать Нового человека путем погружения старого в «горнило страданий». Пример Уэллса (один из многих, аналогичных) свидетельствует: можно предчувствовать будущее, но угадать конкретности будущего можно только случайно. Конкретности непредсказуемы. Практически все конкретные предсказания (прорицания, грезы, откровения) либо туманны, либо наивны, либо ошибочны. А то, что «правитель своими предсказаниями дает приказы будущему», может быть, и верно в некотором смысле, да только приказы эти, как правило, либо искажаются в исполнении, либо не исполняются вовсе.
