Жан Кокто - Эссеистика
Нельзя же устраивать дома склад взрывчатки.
Только дружба может найти взгляд или простые слова, чтобы залечить наши раны, — раны, которые мы сами бередим с ожесточенностью больных, знающих, что они неизлечимы и ищущих спасения в боли, доведенной до предела. Сила, равноценная нашей, не может излечить эти раны — лишь покинуть нас или последовать за нами в крайности, чтобы сгинуть там с нами вместе.
Дружба не претендует на роль вдохновительницы. Ей не доставит удовольствия поддерживать наш пламень, подливать в него масла, участвовать в каком-нибудь грандиозном пожаре и исполнять выступать на нашем пепелище.
Она взирает на нас бесстрастно. Спокойствие она сохраняет исключительно ради того, чтобы мы сохраняли наше. Я, по крайней мере, именно так вижу ее прекрасное и строгое лицо.
Можно себе представить, насколько отсутствие зрелищности разочаровывает жадный до зрелищ мир, алчущий созерцать нашу трагедию из своего кресла в первых рядах партера. Не дождавшись от нас трагедии, он начинает искать подвох в добром согласии. Он сам сочиняет интригу, а если наскучит, соболезнует нашему спокойствию и ищет другой, будоражащий театр. Ничто так не обманывает ожидания, как наша невозмутимость в ответ на нападки. Мир ждет кровопролития. Я не раз встречал людей, сожалевших о моей сдержанности в деле, касающемся «Вакха». Они ожидали от меня большего. Чтобы я изничтожил Мориака, а его единомышленники изничтожили бы в ответ меня. Суть ссоры их не интересовала. Их интересовала ссора как таковая, они ждали, что мы все окажемся на скамье подсудимых.
Бывает, наши пикадоры обращаются к жертвам, не способным, на их взгляд, дать отпор. Так случилось, когда, отведя душу на моей пьесе, они обратились к «Британнику», шедшему в «Комеди-Франсез»{264} с блистательным Маре в главной роли. Зрители были от спектакля в восторге. Но мир, о котором я говорю, решил расправиться со мной через Маре и начал осыпать его насмешками, рассчитывая, что расхлебывать мы будем оба. Этот мир не учел дружбы, которая нас связывала, и того, что наши морали друг другу не противоречат. Потом другие арены отвлекли внимание зрителей от этой бескровной корриды. Пикадоры направили свои бандерильи и пики на других быков, быстрее впадающих в предсмертную агонию.
* * *
Группу музыкантов, именуемую Шестеркой{265}, объединяет дружба, являющаяся для нее единственным этическим критерием. Я был историографом этой группы. Я сам отвечал за свои идеи. Никакой дисциплины я не навязывал. Поэтому двадцать лет спустя, в 1952 году, мы, связанные прежними узами, снова оказались вместе на празднике, который издатель Гейгель перевозил из столицы в столицу. Улары, поразившие многих наших друзей, до сих пор обходили нашу группу, и даже если однажды они попадут в цель, то все равно теоретические споры никогда нас не поссорят. В нашей дружбе не было никакого насилия. Каждый развивался самостоятельно. Мы ни разу не уступили многочисленным попыткам разлучить нас.
Иначе сложилась моя дружба со Стравинским, ее искривили переломы. Но она по-прежнему жива, хоть мир и надеялся, что от нее ничего не останется.
* * *Я занимаю крепость, в которой часовые охраняют дружбу. Эта дружеская крепость дает мне приют с 1949 года. Мне грустно говорить, что она выстоит, а если и падет, то лишь перед высшими силами, против которых у нас нет оружия. Хорошо уже то, что она стоит вдалеке от больших маневров. Когда маневры приближаются, мы спасаемся на корабле, где дружба сплачивается теснее.
А если мне случается покинуть крепость и неосмотрительно ввязаться в какие-нибудь перепалки, то я непременно возвращаюсь обратно и запираю за собой ворота — или сажусь на корабль.
В этой крепости я нашел доказательство, что дружба побеждает превратности любви — в отличие от Triebschen (влечения), в котором перемешано слишком много противоречивых стремлений: этакая начиненная порохом бомба. Да что я говорю?
В Triebschen распадалась сама материя души. Но наш металл хорошо закален, и ни разу ни одна соринка не нарушила его структуры.
Я хорошо понимаю, что такой дар судьбы дорого стоит. Я готов заплатить по счету, я знаю цену везению: какую баснословную сумму за него ни заплати, все равно оно стоит дороже.
Тысячи губительных волн просачиваются к нам во все щели.
И если сиюминутное не одурманивает нас, мы должны немедленно отстраниться от его вихрей. Наше школярское, невежественное время, в каком-то смысле средневековое, со всей мощью веры в чудо разрушает и строит заново. Для него характерно идолопоклонство и иконоборчество. Эта чудесная и опасная эпоха возвеличивает и губит человека. Чтобы сохранить спокойствие, надо спрятаться в невидимое, которое лукавит с нами (я уже рассказывал, как оно норовит нас подставить) и пытается убедить нас, что мы на карантине и что нам пора вылезти из своей норы.
История показывает, насколько рискованно переоценивать благородство противников, которые только и ждут, чтобы отправить нас в ссылку. Было бы безумством путать их ссылку с той, что мы выбрали сами — или думаем, что выбрали, если невидимое решило за нас и воспользовалось нашим желанием одиночества.
* * *Совершенная дружба, не отравленная любовью, питается силами, чуждыми тем, которые я исследую. Я настаиваю на том, что когда вмешиваются тайные силы, нарушается линия границ. И если я говорю об искусстве дружбы, то имею в виду искусство, в котором человек чувствует себя свободно, — а не то, рабом которого он является.
Нетрудно догадаться, какое отдохновение это искусство дает мне от другого искусства, как я рад, когда тьма перестает преследовать меня. Только важно быть внимательным и не нарушать определенных правил, за пределами которых коварный механизм снова вступает в силу.
Смирившись с тем, что как художник я безответствен, я бережно отношусь к долгу сердца. Вот, скажут наши судьи, пример покорной, без искорки, жизни. Признаюсь, тление этого угля я предпочитаю огню радости.
Молодая хозяйка[66], приемный сын, редкие гости — вот вам тихое уединение. Но дружба свободно течет вдали от взрывоопасных верстовых столбов, которые западная скука расставляет вдоль дороги, чтобы как-то скрасить ее унылость. В дружбе время течет по-восточному. Ошибка Востока, пожалуй, состоит в том, что он переоценил Запад с его синкопами. Теперь пришла очередь Востока посылать на Запад своих миссионеров.
* * *Дружбу обычно путают с товариществом, которое всего лишь ее набросок и должно было бы составлять основу «Общественного Договора». Что же тогда сказать о нетрадиционной дружбе? Монтерлан{266} и Пейрефит{267} описывают потемки этих первых любовных опытов, относящихся к возрасту, когда чувства еще не проснулись и не ведают о запретах, касающихся чувственности.
Товарищество и влюбленность не похожи на взаимоотношения Ореста и Пилада, Ахилла и Патрокла. Жаль, что монахи сочли эти связи подозрительными и уничтожили произведения Софокла, Эсхила и Еврипида, которые могли бы просветить нас на этот счет. Греческая любовь в том смысле, в каком ее понимают моралисты, то есть интимно-эротические отношения между учениками и их учителями, не имеет ничего общего с прочными душевными узами. И если герои преступали дозволенные границы, то это не добавляет никаких отягчающих улик к процессу. Именно поиски такого рода связей питают войны и влекут огромное количество мужчин прочь от унылого семейного очага, в котором больше нет любви, но оставить который они могут только прикрывшись патриотизмом.
* * *Мне случалось общаться с товарищескими парами, в которых недостатки одного добавляются к недостаткам другого. Первый считает, что второй является для него поддержкой, в то время как на самом деле второй использует первого. Эти пары держатся за счет беспорядка, который они возводят в ранг литературного романа. Они становятся воплощенным развитием сюжета и презирают покой. Их поддерживают спиртные напитки. Между ними происходят такие неистовые сцены, каких не бывает даже у самых бурных супружеских пар.
* * *Я знаю одну невероятную историю, только жаль, что не могу назвать имен, хотя это придало бы ей убедительности.
Одним архитектором из Гавра, женатым на молодой прелестной женщине и не страдавшим никакими сексуальными отклонениями, внезапно овладело неодолимое желание переодеться женщиной. Он был уже не очень молод и решил принять облик вполне пристойной дамы соответствующего возраста. При помощи одной нашей общей знакомой он осуществил задуманное. Теперь у него было две квартиры, две машины и целый гардероб платьев, которые он заказывал и примерял у портных, введенных им в обман.
Все его фантазии исчерпывались разговорами с сообщниками, которым он заявлял, к примеру: «Надо бы мне выйти замуж. Надо найти мужчину постарше, который не зарился бы на мое состояние». Его молодая жена ни о чем не догадывалась, хотя, впрочем, скорее бы согласилась обнаружить порок, чем правду.
