Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование
Тебя же, Лидочка, я, как и прежде, прошу иметь меня в виду, если на пути твоем возникнет какая-либо ценная библиография. Что мне нужно и что меня интересует, ты ведь прекрасно знаешь.
И главное: не оставляй вниманием мою маму, которой, повторяю, приходится сейчас хуже всех. Да и состояние ее как моральное, так и физическое, судя по ее письмам, очень ненадежное. Любые слова поддержки, не говоря уже о чисто практической, бытовой помощи, для нее сейчас как воздух, важнее воздуха.
Я буду бесконечно рад каждому письму от тебя, ибо письма «оттуда» (т. е. с воли) – единственное, что мне осталось. (Свиданий я ведь практически лишен – надолго и начисто.) Сам, правда, я никому не пишу, но на каждое полученное мной письмо отвечаю исправно…
Твой К.7
Лидочка, дорогой мой друг!
Благодарю тебя за письмо (со стихами), полученное мной пару дней назад. С интересом читал я и перечитывал твои строки, повествующие о «дамском рукоделии» в Отделе рукописей ГБЛ, и взгрустнулось мне, ибо из всех известных мне архивов я более всего любил работать именно в этом опрятном и удобном рукописном отделе, где все содержалось в порядке и не было «крайностей» по отношению к посетителям. (Теперь там, увы! многое изменилось – пришло новое руководство.)
За последние недели я получил немало писем, рассказывающих мне о разных событиях питерской и московской жизни, но прежде всего – о маме, которую помнят, навещают, поддерживают. Я чувствую себя теперь немного спокойней, чем раньше, но все равно тревога за маму не покидает меня. Из ее писем мне видно, как нелегко даются ей то хладнокровие и та выдержка, с коими она несет ныне свой крест.
О том, как протекает нынешняя моя жизнь, ты имеешь представление, пусть самое общее; о деталях писать не буду – их подскажет твое воображение. Главное неудобство здешнего существования – лютые морозы, которые, достигая в ноябре минус пятидесяти, держатся на этой черте до марта. (Сусуман в переводе с местного, эвенского языка означает «долина холода».) Сейчас уже мороз упорно держится на тридцати градусах ниже нуля. Правда, воздух здесь, в отличие от нашего, балтийского, очень сухой и чистый (не «простудный»), но теплее от этого все равно не становится.
Лидочка, я тоже бывал в Загорске, два раза в жизни. Один раз ездил с очень сведущими людьми, сам будучи еще весьма молодым человеком. Они мне многое объясняли, показывали. Было это в середине 60-х гг., и многое там выглядело не так, как сегодня. А второй раз я побывал там два года назад и вынес немало впечатлений, в том числе и негативных, ибо это место ныне чересчур «замузеено». У меня там есть знакомые, очень образованные люди; о беседах с ними я часто вспоминаю в последнее время с волнением и благодарностью. И многое, чего я не понимал тогда, в своей обычной суете и повседневности, открывается мне теперь, когда наружная моя и внутренняя жизни текут раздельно, каждая сама по себе, и первая не мешает второй и не тяготит ее, как было прежде. Странно подумать, но внешняя несвобода почему-то способствует проявлению сокрытых прежде импульсов, их высвобождению… Об этом мне хотелось бы написать тебе многое, но нет возможности.
Благодарю тебя за стихотворение [Иосифа Бродского], которое, впрочем, я и сам держу в памяти уже приблизительно двадцать лет и очень люблю. Хорошо помню его в авторском исполнении в тот вечер, когда я впервые познакомился с ним. Помню и много других его строк, хороших и разных, и относящихся к разному времени. «Сжимая пространство до образа мест, где я пресмыкался от боли…» И многое другое.
Лидочка, вспоминай обо мне, но излишне не тревожься за меня, не надо. После этапа и того кризиса, который я пережил (верней сказать: до которого был намеренно доведен) в феврале – марте я чувствую себя крепче. Я вжился в эту систему и свыкся с ней, научился не замечать того, что первоначально больно било меня по ушам, глазам и нервам. Единственное, за что я постоянно и глубоко переживаю, это, конечно, мама. Прошу тебя все о том же – навещать ее время от времени, чтобы она неустанно чувствовала близ себя заботу и внимание. (Впрочем, я напрасно повторяюсь в письмах: и ты, и другие друзья помнят об этом и без моих напоминаний.)
О книгах я уже писал тебе ранее и добавить мне нечего. Мне достали оба тома «Лит. наследства» (блоковского), «Лерм[онтовскую] энциклопедию» (где, кстати сказать, две моих статьи), «Ежегодник Рук[описного] отдела ИРЛИ» (без двух моих статей, о чем я очень сокрушаюсь), справочный том к «Яснополянским запискам» [Д.П. Маковицкого]. Тебя же, Лидочка, прошу «курировать» меня в плане библиографии, малотиражных изданий (ГПБ, ГБЛ) и т. д.
Ну вот, пора прощаться. Мир тебе и благодарение за все, что ты для меня делала и делаешь. Мой душевный привет Валечке [Санниковой] и Валентину Александровичу [мужу Л.Ф.]. И еще – Городу, по которому ты бродишь и который мне часто снится. «В Петербурге мы сойдемся снова…»
Твой К.8
Костя, дорогой, здравствуй!
Спасибо большое за новогоднее поздравление, из такой холодной дали ты находишь возможность порадовать меня добрыми словами. Сейчас, когда уже большие события в твоей жизни свершились, я поздравляю тебя со всеми вместе. Заранее боялась, т. к. человек я суеверный, мнительный, боялась спугнуть, предвосхитить. Так что – с женитьбой, Новыми Годами (н[ового] ст[иля] и ст[арого] с[тиля]), с Рождеством поздравляю сразу и желаю тебе только здоровья и терпения. Сейчас, когда Светлана Ивановна уже в Горьком и все обошлось или прошло, если можно сказать, благополучно, еще ярче понимается, какие подвиги вы совершаете, и не только нравственные. Что такое перелет на Дальний Восток, я немного представляю, т. к. иногда летаю к маме на Сахалин. Одна дорога чего стоит, а у С[ветланы] И[вановны] все осложнено было. Я, к сожалению, не повидала ее, она ведь очень занята делами, когда приезжает. Говорила с ней лишь по телефону. И по ее звенящему от ликования, счастливому голосу поняла, как она счастлива прежде всего тобой. О своих переживаниях, физических и эмоциональных нагрузках за это время она не говорит ни слова, а ведь это такой груз. Только о тебе. Так что, Костя, дорогой, если еще и справедливы слухи, что Светлана Ивановна еще и красива необыкновенно, это дамские сплетни, то я рада за тебя, что у тебя столь героическая жена, и дай вам Бог скорее и навсегда быть вместе. Эта поездка, и особенно подробный рассказ о ней, и особенно вид счастливой невестки в Лидию Владимировну вдохнули новые силы. Я видела ее 2 янв[аря], говорила по телефону 7 января и радуюсь за нее. Мама твоя очень благородная женщина, и я целую ей руки. Радость в ее положении сейчас самое лучшее лекарство, поэтому поездка Светланы Ив[ановны] была кстати.
Все, что я услышала о тебе, еще раз подтверждает слухи о твоем мужестве и благородстве в этой трагической ситуации. За что опять-таки огромное личное спасибо, ибо ваши поступки, поведение, вся трагичность жизни вашей для меня лично и, хочу надеяться, и для других – большая ежедневная моральная поддержка, т. к. теперешняя жизнь наша, если не внешне, то внутренне, нуждается в таких струях именно человеческого, настоящего, поскольку много вокруг, кроме липкой суеты, еще и печальных обстоятельств. Лично мне всегда нужны сравнения, и часто я теперь свою жизнь и поступки ежедневные сверяю по сусуманским часам. <…>
Не осуждая позднего раскаяния. Не искажая истины условной, ты отражаешь Авеля и Каина, как будто отражаешь маски клоуна. Как будто все мы – гости поздние, как будто наспех поправляем галстуки, как будто одинаково погостами покончим мы, разнообразно алчущие. Но, сознавая собственную зыбкость, ты будешь вновь разглядывать улыбки и различать за мишурою ценность, как за щитом самообмана – нежность. О, ощути за суетностью цельность и на обычном циферблате – вечность. Пишу [ «Сонет к зеркалу» Бродского] по памяти, поэтому знаки расставь сам, ведь ты помнишь их мелодию. С тех далеких дней я что-то больше поэзии не запоминаю. Иногда в журналах попадается проза.
Кстати, Костя, ты не обращаешься ни с какими просьбами. Пожалуйста, почту за честь. О маме не тревожься. Она ждет тебя, и чем можно мы помогаем ей. Смогу ли я посылать тебе бандеролью «Литературную газету» или сохранить до тебя? Получил ли ты посылку, послали 9 декабря. Пиши, дорогой Костя, помним тебя. Валечка молится за тебя. Валентин Александрович, когда я впадаю в панику по поводу, каково тебе при –50º С, успокаивает меня, говорит, что ты хоть и филолог, и поэт, и эстет, но, черт возьми, мужчина. Я верю ему и надеюсь. И хотя здесь тоже –20º, не жалуюсь. Бог с тобой. Береги себя.
Лида.
Александр Лавров
Александр Васильевич Лавров, филолог, текстолог, исследователь русской литературы начала ХХ века (ныне – академик), близкий друг Азадовского с начала 1970-х годов, его соавтор по ряду работ, среди которых – фундаментальное исследование «Переписка В.Я. Брюсова с М.А. Волошиным» (1994). С 1971 года – сотрудник Пушкинского Дома. После ареста и осуждения Светланы и Константина Азадовских принимал (вместе с женой Татьяной Павловой) непосредственное и деятельное участие в защитных акциях; инициировал (вместе с С.С. Гречишкиным) ряд писем в поддержку Азадовского.
![Георгий Дружинин - Нестандартные версии истории[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
