Руслан Хасбулатов - Преступный режим. «Либеральная тирания» Ельцина
Хам по природе, человек жестокий, ошалевший от страха, прибегает к любой форме насилия — только для того, чтобы удержаться у власти, распорядиться которой он не умеет — в силу отсутствия мыслительной деятельности, вместо ума — сложной, рациональной умственной деятельности — эмоциональные безрассудные действия, продиктованные страхом, ставшим маниакальной идеей. Главный мотив при этом — боязнь потери власти, к которой так долго стремился и неожиданно получил. Отсюда — готовность перебить хоть весь мир, стать союзником самому дьяволу, перекрасившись в любой цвет, сделать какое угодно заявление, совершить любое преступление, убийство, расстрел, клятвопреступление, обмануть кого угодно. Предельно законченный тип дегенерата во власти, опасного в своей тупой ограниченности и склонности к насилию в силу психологической предрасположенности, патологический врун. Такие люди исключительно опасны, когда они трепещут в страхе. Ельцин был все эти дни охвачен паническим страхом поражения. Он пьянствовал...
... «Почему вы не были готовы к тому, что ваш дом ограбят?» — нелепый вопрос. А ведь задают. Почему же не хотят сказать тому, кто совершил злодеяние: «Вы — злодей, преступник! — Уходите вон!» И здесь ищут «равной ответственности»: убийцу и его жертву ставят на один уровень. И делают это вроде бы «сочувствующие»: это у них позиция такая, «объективистская» — самая подлая позиция, вводящая людей в заблуждение.
...Я не был внутренне готов к перевороту, не верил, что Ельцин пойдет против меня, я был верен ему в самые для него тяжелые времена. Не было надобности быть готовым к перевороту, измене, расстрелу. Но встретил я эту величайшую измену и предательство так, как следовало главе российского парламента и человека, имеющего Честь. Ее у меня никто не отнимет. И на пресс-конференции опять этот дурацкий вопрос: «Почему не приготовились». Отвечал: «Почему я должен разрабатывать тактику и стратегию анти террора? Я что — неприятельский полководец? У нас есть план законодательной и контрольной деятельности, есть — Конституция — основной закон, решения Съездов народных депутатов, законы парламента — Верховного Совета. Их выполнение и есть стратегия и тактика деятельности парламента и его председателя. Почему мы должны готовиться к каким-то государственным переворотам? И ставить мне упрек в том, что я не готовился к перевороту со стороны Ельцина у просто неразумно
Как спасти людей?
«Как спасти людей?» — вот основной вопрос, который я задавал себе и своим соратникам в ожидании близкого штурма. Нам надо было знать, какие команды отданы Кремлем в отношении двух тысяч людей, оставшихся в Белом доме 4 октября, как намерены с ними поступить «власти». Шансы на благополучный исход уменьшились к утру 4 октября до минимума. Тогда было решено использовать все возможности для прямых и косвенных переговоров, через иностранных дипломатов, журналистов, любых общественных и религиозных деятелей, кто готов будет выслушать нас. Разумеется, не сбрасывали со счетов и прямые контакты с правительственными чинами, если они пойдут на это. Такое поручение я дал Юрию Воронину, Валентину Агафонову и Олегу Румянцеву, другим членам Верховного Совета, которые были в непосредственной связи со мной.
Я — Ачалову: Надо удержать вооруженных людей в Белом доме от ответного огня. Прикажите своим людям, пусть распорядятся.
Ачалов: Согласен, но нам надо окончательно решить вопрос о выходе из Белого дома. Затянем до ночи — никому не бывать в живых.
Хасбулатов: Ну, нам-то с тобой все равно не быть в живых, Владислав Алексеевич, — мрачно пошутил я, — надо спасать всех других, находящихся в здании.
Олег Румянцев, Виталий Уражцев, Иона Андронов, Юрий Юдин, Юрий Воронин, Валентин Агафонов, Виталий Сыроватко, Коровников, Ахметханов, Виктор Югин— все они были почти постоянно возле нас, непрерывно пытались дозвониться по радиотелефонам до Черномырдина, Сосковца, Лобова, Зорькина и др. Им помогали сотрудники моего секретариата, депутаты Алироев, Николай Иванов. Время от времени из Палаты национальностей приходили наши депутаты, в том числе Тамара Пономарева — тоже пытались дозваниваться до официальных лиц. Иногда это удавалось, что-то можно было сказать под грохот орудийных выстрелов и тяжелую дробь крупнокалиберных пулеметов.
Руцкой, как Ельцин в августе 1991 года, вдруг тоже хотел бежать. Возвращаясь из Палаты национальностей к себе, я увидел Руцкого, беседующего с иностранными тележурналистами. Увидев меня, Руцкой позвал и обратился ко мне: «Руслан Имранович, подойдите сюда. Я обращаюсь через журналистов к правительствам их стран. Если сюда не придут послы западных стран (СНГ вряд ли пропустят), не дадут гарантий — могут всех перебить. Видите, с нами переговоров не ведут, стрельба усиливается. Подходят новые части...» Тележурналисты снимают эти кадры, с монологом Руцкого.
Кто-то из них обратился ко мне: «Господин спикер, похоже, что вас всех здесь могут расстрелять. Согласны ли вы с господином Руцким, что вам следует перебраться в какое-нибудь иностранное посольство — как об этом заявил господин Руцкой
Я: «Не знаю, о чем с вами говорил господин Руцкой. Я об этом даже не думал. Я хотел бы спасти оставшихся здесь людей: и депутатов, и не депутатов. Не обо мне речь.... И должен вам сказать, что ни в какое иностранное посольство я перебираться не собираюсь. Если Руцкой решил это сделать — это его личное дело.
С этими словами я развернулся (почти так же, как и двумя годами раньше, когда бежать хотел Ельцин в американское посольство) и быстрым шагом ушел к себе. Продолжение интервью Руцкого я не слышал.
...Надежды на коренное изменение ситуации, что придут какие-то войска, о чем все еще продолжали говорить Руцкой и его военные, — у меня не было со времени начала боевой операции. На мои требования организовать приход войск под парламентские стены с целью их расположения по периметру Белого дома, Руцкой и его министры подобострастно мне отвечали: «Да, мы это делаем, войска в пути, подойдут завтра». Завтра говорили: «Да — подойдут завтра». И так — бесконечно...
Руцкой, Уражцев, Румянцев по очереди непрерывно выступали по рации на волнах штурмующих омоновцев. Выступил архидьякон Никон, но его обматерили, и он растерянно смотрит на меня. Я даже рассмеялся. Они просили, умоляли не стрелять, не убивать мирных людей. Объясняли, что здесь нет никаких штурмовиков-боевиков, жаждущих бойни. Говорили о необходимости оказания срочной медицинской помощи многочисленным раненым, в том числе женщинам, подросткам. Тщетно. В ответ — усиление пулеметного обстрела — пули производили впечатление крупного, частого дождя, шлепаясь о стены парламента. Ухали башенные орудия с тяжелых танков, снаряды разрывали с огромной силой здание нашего дворца. Сперва — где-то наверху, затем — все ближе к нам, к нижним этажам...
Бронетранспортеры подошли к Дому Советов около 7 часов утра, расстреляли безоружные посты охраны, палатки. В них спали в основном женщины и дети. Те, кто был в здании, видели, как трупы, множество трупов, накрывали полиэтиленовой пленкой. И спешно увозили куда-то. Затем начался расстрел парламента. В распоряжении штурмующих находилось шесть экипажей танков из Кантемировской дивизии. Набраны они были Кобецом из добровольцев-офицеров. Им были обещаны квартиры в Москве. По 3 тысячи долларов и должности не ниже заместителя командира полка. Готовность открыть огонь подтвердили 4 экипажа. Это 8 офицеров и 4 прапорщика. Ими было выполнено 64 выстрела. Часть боеприпасов была объемного взрыва, что вызвало огромные разрушения и жертвы среди защитников Белого дома. Начался штурм, войска ворвались в здание. Но общее состояние участвующих в штурме войск можно охарактеризовать к 17 часам как подавленное. Десантники, заняв два первых этажа нашего здания, остановились и прекратили продвижение. Таманцы засели в переулках, практически прекратив огонь. Прицельно били только танки. Батальон спецназа в бой вообще не был введен.
Вот как описывает случившееся один из специалистов-военных — Феофанов:
«Событиями октября армия придавлена. Расстрел белым днем прямой наводкой в центре Москвы собственного парламента — несмываемое пятно на некогда народной, непобедимой и легендарной. Армия сопротивлялась, не хотела идти. Обманом затащили ее в Москву. Не так-то просто оказалось из целого танкового полка отыскать четырех офицеров, согласившихся «стрелять», но ведь все-таки они нашлись и стреляли. И сами не застрелились после этого. На плитах около стен Белого дома написано «Офицеры — предатели народа», «Армия — кровавая сука, посмотри на дело рук своих». Стыдно и страшно
