Борис Носик - С Невского на Монпарнас. Русские художники за рубежом
«Мы переживаем чудо! Русский народ с утра сегодняшнего дня отказался от водки. Россия свободна! Все люди на улице чувствуют себя братьями, обнимаются и целуются, как на Пасхе. Поздравляют друг друга с великой, бескровной русской революцией!»
Маргарита рванулась в Россию, но путь был закрыт — шла война. В конце концов, художнице удалось попасть в поезд с русскими социалистами, которых немецкое командование решило пропустить в Россию для подрыва русского фронта. В первом поезде этой «пятой колонны» и был «пломбированный вагон» с главными подрывниками и самим Лениным. Но что могла понимать во всем этом зацикленная на своем душевном благополучии поклонница Штейнера? Позднее она, впрочем, объяснила в своих мемуарах (в связи с рассказом о мясном супе, приносимом в их вагон добрыми немецкими солдатами):
«О всемирно-историческом значении этого поезда и той причине, по которой Людендорф допустил возможность подобного передвижения, я не имела тогда ни малейшего понятия. Я не знала, что с первым таким поездом отправились в Россию Ленин и другие коммунистические лидеры. С нашим поездом ехали отставшие с семьями, как правило, грязные, нервные и заносчивые люди: это было как бы прелюдией к предстоящим событиям».
Путешествие на родину было долгим и невеселым. Бедную женщину неоднократно обкрадывали в дороге, с огромным трудом она добралась в Москву:
«Бледные и измученные, оборванные люди стояли на улицах в длинных очередях у магазинов. Ожесточенные, даже преисполненные ненавистью лица. Таких злых лиц я никогда не видела в России — словно все, что прежде униженно и подавленно пряталось по подвалам, вышло теперь на свет».
Это было только началом… Она пережила в России страшных пять лет (до 1922 г., когда ей удалось выехать за границу «на лечение»). У нее осталось самое светлое воспоминание об этих годах: она впервые была тогда занята и «востребована», ей впервые пришлось искать крышу над головой и зарабатывать на хлеб (на пайку хлеба). Она работала секретаршей в большевистском Пролеткульте (хотя была уверена, что «большевизм, такой чуждый русскому народу, удержится лишь недолгий промежуток»), потом она трудилась на какой-то мелкой должности в театральном отделе и в «школе для гениальных детей». Она встречалась с замечательными людьми (вроде князя С. Волконского или Андрея Белого, которым тоже впервые пришлось отрабатывать свою пайку), бывала на совещаниях у возглавлявшей русские театральные дела сестры Троцкого мадам Каменевой, имевшей родовспомогальный опыт и даже акушерское образование. Пришлось бедной Маргарите и доходить в больничной тифозной палате («мы лежали на носилках в снегу перед величественным зданием в стиле барокко эпохи Павла I»), и голодать, и хоронить близких… Довелось ей также (все за ту же пайку и крышу над головой) рисовать по фоткам портрет самого товарища Ленина, о котором она знала не слишком много:
«Бруни, знавший его, описал мне его краски: свежий теплый тон его лица… абстрактный интеллект в сочетании с высокой энергией… чувства, середины ему не хватало… Он стремился осуществить абстрактный идеал. Террор тоже был для него абстракцией».
Что касается красного террора, то он, похоже, не сильно занимал художницу, все же слышавшую по ночам расстрельную пальбу. Безграмотные партячейки, мешавшие работать, и комиссар-террористка, собиравшая на нее кляузы, тоже не смущали душевный покой Маргариты. Зато ее до слез трогала солидарность собратьев-антропософов, помогших ей уцелеть. И главное — представилась возможность передавать уроки Учителя и его жены-актрисы на собраниях Антропософского общества.
Антропософское общество открылось в Москве 20 апреля 1913 г. в день заложения краеугольного камня дорнахского Гетеанума. К антропософии тянулись люди самые что ни есть «культурные» (Белый, Волошин, Вяч. Иванов…). Даже сам Бердяев… позднее, впрочем, изведав во «внутренней» лубянской тюрьме «эти страхи, соприродные душе», православный писатель Бердяев стал осторожнее относиться к тогдашней «моде на мистику» и в своем «Смысле творчества» уже упоминал о ней вполне иронично:
«В нашу эпоху есть не только подлинное возрождение мистики, но и фальшивая мода на мистику… мистика делается достоянием литературщины и легко сбивается на мистификацию. Быть немного мистиком ныне считается признаком утонченной культурности, как недавно еще считалось признаком отсталости и варварства».
Но эта ирония пришла позднее, а пока, в 1920-м… Объявившуюся в московском антропософском обществе после революции Маргариту Сабашникову приняли со всем почтением, которого заслуживала ученица самого доктора Штейнера. В бесценном альманахе Владимира Аллоя «Минувшее (вып. 6, 1992 г.) мне попались трогательные воспоминания антропософки М. Жемчужниковой о заседаниях Московского антропософского общества в начале 20-х г., и там, конечно, была упомянута Маргарита Сабашникова:.
«На рождественском собрании 1920 г. эвритмический кружок, руководимый Сабашниковой, показал 2 главу Евангелия Луки:
«В те дни вышло от кесаря Августа повеление…»
Начинающие эвритмистки знали только гласные звуки и выполняли их движениями рук. Так как согласных в каждом слове обычно больше, чем гласных, то для синхронного их исполнения требуется более быстрый темп. Кроме того, внутренняя жизнь читаемого текста выражается движениями ног, вычерчивающих на полу определенные формы. Это могла только сама Маргарита Васильевна…
Эвритмистки — все в белом — стояли полукругом. Впереди, в центре эллипса, образуемого полукругом эвритмисток и дополняющим их полукругом зрителей, стояла Маргарита Васильевна.
… то была уже не Маргарита Васильевна, знакомая нам личность! Высокая, тонкая, овеянная белым сиянием покрывала, развевающегося от ее движений, она превратилась в белое пламя!..»
Маргарита Васильевна посещала в ту пору и заседания вольной философской академии, и четверги Бердяева, и еще, и еще… «Вы не представляете себе, в какой духовной роскоши вы живете в Москве», — сказал Маргарите посетивший ее немецкий журналист Шеффер. Художница охотно с ним согласилась, но, почувствовав, что долго в такой роскоши не протянет. Попросила журналиста переправить для нее с Запада приглашение за границу «для лечения легких». Пришло приглашение из Голландии…
«Я все откладывала отъезд… — вспоминала позднее Сабашникова, — мне многое хотелось еще увидеть здесь в России и пережить».
Выяснилось, что Маргарита и впрямь многого на родине еще не видела… К тому же надо было заработать деньги на отъезд, хотя бы на дорогу. И тут Маргарите подвернулся заказ от издателя на серию портретов знаменитых людей. Она написала портреты Бориса Зайцева, Павла Муратова, Николая Бердяева, Вячеслава Иванова, Михаила Чехова и многих других. Старый друг-антропософ доктор Трапезников помог Маргарите (через семью Троцкого) получить визу на отъезд, и она уплыла в мирную Голландию, где ей снова стало скучно…
Вскоре после приезда Маргариты на Запад дела доктора Штейнера пришли в полный упадок, и был подожжен Гетеанум. В своих мемуарах Маргарита Сабашникова не сообщает никаких подробностей о врагах Доктора, о предъявленных ему конкурентами-теософами и друзьями Гитлера обвинениях (в симпатии к социалистам и евреям, в подрыве немецкой военной силы и в чем-то, еще столь же ужасном). Может статься, что Маргарита поостереглась писать обо всем этом при Гитлере, при котором не было, конечно, столь разветвленной системы лагерей и доносов, как при его учителях Ленине и Сталине, но все же были сделаны населению эффектные «прививки страха» и существовала, наряду с внешней, и «внутренняя цензура.
Остаток своей долгой жизни Маргарита Сабашникова прожила под знаком учения Штейнера, занималась с учениками в вальдорфских школах, основанных на педагогических идеях Штейнера. Помнится, я еще застал такую школу в Париже в 80-е г. прошлого века. В ту пору в этих школах насчитывались в мире десятки тысяч нормальных учеников (не считая детей слаборазвитых). Благожелательные исследователи (такие как Э. Вандерхилл) ценят педагогические достижения доктора Штейнера даже выше, чем его идеи в сфере биодинамического земледелия (роль гумуса), экологии и медицины (духовная диагностика). Те же исследователи сообщают, что Штейнер «выделял в детстве три семилетних стадии, приблизительно соответствующие трем функциям астрального тела — воле, чувству и мышлению — и старательно разрабатывал учебные программы, соответствующие этим стадиям». Основными составляющими штейнеровской педагогики было «доверие и самоотверженность»:
«Личные отношения между учителем и ребенком ставятся здесь превыше всего… своей добротой и идеализмом учителя пробуждают в детях чувство удивления и восторга перед миром и любовь к наукам и искусствам… Труды Рудольфа Штейнера очень привлекают тех, кто хочет жить в согласии с окружающей средой и в гармонии с миром природы.
