Владимир Бешанов - Шапками закидаем! От Красного блицкрига до Танкового погрома 1941 года
Не успел я обойти и двух батальонов, как прибежавший офицер доложил о прибытии коменданта города. Я вернулся к своему танку, стоявшему в голове колонны. Еще издали увидел группу немецких офицеров, приехавших с комендантом. Они стояли у легковой машины военного типа.
От группы офицеров отделился майор и, четко печатая шаг, пошел мне навстречу. Лицо этого майора поразило меня своей надменностью. В нескольких местах оно было исполосовано шрамами. Холодные серые навыкате глаза смотрели поверх собеседника, ничего не выражая. Не доходя трех шагов, майор остановился, произнес по-немецки речь о том, что он несказанно рад в моем лице приветствовать славную Красную Армию и лично меня, генерала этой армии. Стоявший рядом с ним толстый полковник (наверное, один из белогвардейцев) перевел речь майора на русский язык.
Чтобы не ударить в грязь лицом, мне пришлось произнести почти «демосфеновскую речь».
После рукопожатий и представлений офицеров, приехавших с комендантом, со штабом моей бригады, комендант вежливо спросил, куда я изволю следовать. Я ответил, что имею намерение проехать в город и не понимаю, чем вызвана подобная задержка.
– А разве генералу неизвестно, что согласно подписанному соглашению частям Красной Армии можно входить в город только после 14 часов? – тотчас же осведомился комендант.
– Ничего не знаю о таком условии, – сказал я коменданту и добавил: – Даже если и имеется такое соглашение, оно, как я полагаю, не должно помешать мне навестить генерала Гудериана и засвидетельствовать ему свое уважение.
Комендант согласился со мной и предложил следовать в город в его машине.
«Может быть, в отказе ехать на одной машине с этим заядлым фашистом нарушаются какие-нибудь дипломатические тонкости?» – подумал я, слушая льстивую болтовню переводчика.
Приказав начальнику штаба начать движение танков в город с 14.00, я пошел к машине коменданта, знаком приказав своему шоферу следовать за мной. Я, конечно, допустил явную ошибку, поехав с фашистами один, без офицеров штаба и охраны. Машина неслась со скоростью 80–100 км/час. Перед самым Брестом слева к Варшавскому шоссе подходит другая шоссейная дорога. По ней двигалась большая колонна грузовых машин, которые, въезжая на Варшавское шоссе, преграждали дорогу нашей машине. Комендантская машина неслась с прежней скоростью. «Подстроили, гады! Стукнет сейчас грузовик!» – молнией пронеслось в голове.
Буквально в двух метрах от грузовика, въезжавшего на шоссе, шофер резко затормозил, свернув машину к самому кювету. Комендант выругал лейтенанта, высунувшегося из кабины грузовой машины, которая тут же остановилась, и мы поехали дальше. В глаза бросался образцовый порядок в колонне грузовых машин: дистанция между ними держалась безукоризненно, и на каждый сигнал нашей машины грузовики быстро сворачивали в сторону. На улицах города мы встретили несколько грузовых машин с солдатами. Они везли мягкие кресла, зеркала и большие узлы с каким-то добром. Я решил, что немцы увозят на вокзал награбленные вещи. На мой вопрос, предусматриваются ли табелем для штабов немецкой армии мягкая мебель и зеркала, комендант, после раздумья, ответил:
– Нет, конечно! Это, вероятно, какой-нибудь сердобольный лейтенант помогает красивой дамочке переехать с одной квартиры на другую.
– И для этого использует казенные машины и солдат? – удивленно спросил я. – У нас бы ему не поздоровилось!
– Не думайте, генерал Гудериан за такие дела также по головке не погладит.
– Так и должно быть. Военная служба требует порядка, – сказал я.
Мы остановились перед большим красивым домом, где размещался Гудериан со штабом. На площади перед зданием стояло несколько групп начищенных, наглаженных, чисто выбритых офицеров, они о чем-то весело разговаривали. Все вежливо приветствовали коменданта и внимательно рассматривали меня, в запыленном кожаном пальто и танковом шлеме.
Поднявшись на второй этаж, комендант попросил меня подождать в одной из комнат, пока он доложит Гудериану. Я решил снять кожанку и разговаривать с Гудерианом не как гость, зашедший на минуту, а как хозяин, начальник гарнизона города Бреста.
Несколько минут я разглядывал развешанные по стенам большого зала прекрасные картины Рембрандта, Ренуара; в промежутках между полотнами замечательных французских мастеров висели портреты нарядных князей Радзивиллов, Сангушко, ясновельможных гетманов Польши Потоцкого и Сапеги. Но вот в дверях зала появилась группа военных. В окружении офицеров шел маленький сухонький генерал. Это и был Гудериан. Я поднялся навстречу. Генерал остановился, начал речь. Сначала старый лис заговорил о большой радости, с которой он в моем лице приветствует Красную Армию, затем пропел дифирамбы росту экономического могущества Советской России, перешел к перечислению заслуг Красной Армии в борьбе с многочисленными врагами, отдал должное «исконной дружбе с незапамятных времен» двух близких соседей – немцев и русских – и закончил здравицей Красной Армии.
Как старый многоопытный дипломат, я продумывал ответное слово, пока пожилой полковник переводил на русский язык речь Гудериана. Свое приветствие я произнес почти по той же схеме, что и Гудериан, но особенно хвалил действия его моторизованного корпуса в «операциях» в Австрии и Польше. «Знаменательно, – сказал я, – что автор теории «танки решают все» лично руководит танковыми боями немецкой армии».
После обмена речами мы поздоровались, уселись в кресла у небольшого круглого столика. Начался светский разговор двух «друзей-врагов». Гудериан осведомился о состоянии моего здоровья и о здоровье моей семьи. Я похвалил его моложавый вид, молодцеватость его походки, чем он явно остался доволен, затем выразил уверенность, что и его семья пребывает в добром здравии. Потом обменялись любезными приглашениями: он звал меня в Берлин, а я его – в Москву. Сроков приезда ни он, ни я не уточняли.
Сначала разговаривали через переводчика, а потом перешли на французский язык, беседа потекла живей. Гудериан сел на своего конька: стал рассказывать, что легло в основу его книги «Внимание, танки!» и сколько его, безусловно, правильная теория сохранила немецкой крови в минувших тяжелых боях. Я вежливо поддакивал, но вскользь не преминул заметить, что теория действий танковых эшелонов во всей глубине обороны противника не нова. Напомнил ему, что впервые она была разработана советской военно-научной мыслью в первой половине 30-х годов.
– Мне помнится, – задумчиво сказал я, – что статьи об этом появились и в немецких журналах.
Старик, явно задетый за живое, на какой-то миг смутился, но тут же взял себя в руки и, оставив мои замечания без ответа, стал яростно доказывать, что в современном бою главное – танки. О действиях пехоты и артиллерии отзывался, как о неизбежном зле. Захлебываясь, он говорил о победе над Польшей, обвиняя поляков в развязывании войны, описывал работу Генерального штаба германской армии как организатора и пропагандиста новых форм боя, в результате которых достигнуты молниеносные победы в Польше.
Я согласился, что в развитии теории современного боя заслуги германского Генерального штаба бесспорные, но в отношении Польши, заметил я, мне вспоминается русская пословица: «Лежачего не бьют!»
– Я не понимаю, дорогой генерал, – взволнованно сказал Гудериан.
– Это все очень просто, – спокойно сказал я. – Кому неизвестно, что польские правители и военщина преклонялись перед всем французским. Французская армия как в тактике, так и в стратегии продолжает оставаться на уровне 1914 года, недооценивая новые средства борьбы: танки и авиацию. Поверив в миф о непреодолимости линии Мажино, их Генеральный штаб до сих пор почивает на лаврах побед Первой мировой войны.
– Согласитесь, генерал, что разгромить чванливых польских генералов с их отсталой, небольшой армией для хорошо подготовленных, вооруженных современной техникой немцев не представляло особого труда. Я позволю себе усомниться, – продолжал я, – что разгром польской армии был особенно труден для сравнительно многочисленных и хорошо подготовленных немецких дивизий. Ведь мощным танкам и авиации противопоставлены войска с блестящими саблями в руках. Нельзя отрицать того, что планы германского Генштаба тщательно разработаны, но раз танки совершали каждый день стокилометровые марши, значит, шли без боев. Я хотел еще раз напомнить об исторической истине, что идеи глубокой операции детально еще в 30-е годы разработаны в Красной Армии, в трудах известного нашего теоретика Триандафиллова. О действиях танковых групп в оперативной глубине противника с одновременным взломом всей его обороны сказано было в уставах нашей армии еще в 1933 году…
– Позвольте вернуться к разбору столь интересных исторических вопросов в нашу следующую встречу, – перебил меня Гудериан, видя, что его апломб и категоричность суждений на меня не действуют. – Сейчас я хотел бы, с вашего позволения, уточнить вопросы о параде на улицах Бреста в честь германских войск, уходящих из города, в честь большой дружбы советского и германского народов.
