Григорий Василенко - Найти и обезвредить
— Какое задание имел от французов?
— Поступить на службу в Красную Армию спецом, собрать сведения о частях на Кубани и вернуться обратно в Константинополь.
— Успел что-нибудь сделать конкретно?
— При обыске изъят лист, на котором он собственноручно записал воинские части, где ему приходилось бывать самому или слышать от сослуживцев, фамилии командиров этих частей, количество людей в частях, их вооружение. Да еще нашли оттиск одной сургучной печати. Вот, сам показывает, — Крикун перелистал протокол допроса и прочел показание: — «За время моей службы никаких подлинных документов достать не смог, но составил дислокацию воинских частей на Кубани». Признался, что в Батуме намеревался сесть на иностранное судно, уйти за границу и передать собранные им сведения французской разведке. Дорога эта ему известна по первому разу.
— У кого он жил в Краснодаре?
— У дальнего родственника по матери, пожарника Нечеса.
— Тот знал, что Пуханов к нему прибыл из-за границы со шпионским заданием?
— Подозревал что-то нечистое, но конкретно не знал. Нечес задержан.
— Отпустите.
— Убежит, — мрачно сказал Крикун.
— Зачем ему бежать, если он ни в чем не виноват?
— Так говорит же, что что-то подозревал, но не придавал значения.
— Отпустите домой, товарищ Крикун.
— Есть.
— Не было ли Пуханову задания с кем-то встретиться на Кубани?
— Нет. Говорит, что случайно видел на улице в Краснодаре одного офицера, которого встречал там, но больше о нем ничего не знает.
— Установили?
— Пока что нет.
— Надо найти.
— Есть.
— Какой нам следует делать вывод из дела Пуханова? — прохаживаясь по кабинету, спросил начальник отдела. Крикун понял, что вопрос к нему, и тут же высказал свои соображения о необходимости перехвата связей и путей заброски агентуры на Кубань по возможности на дальних подступах, когда еще только замышляют операцию.
— Поразмыслим, — выслушав Крикуна, сказал начальник отдела Фролов. — Теперь уже не из Крыма, а вон откуда залетают к нам перелетные птицы. Согласен, что лучше кольцевать их там, когда они готовятся к перелету к нашим берегам. Не мешает побывать в тех краях и посмотреть своими глазами… Как думаешь?
— Не мешает, — согласился Крикун.
— Тогда готовься. Как следует.
— Я?.. — удивился Андрей.
— Ты. А что?
— Меня же вся контра знает. Как увидят… сразу разбегутся, — пошутил уполномоченный, хотя в этих словах была правда. Его знали многие на Кубани.
— Ничего. Знают Крикуна, а ты поедешь Бабичем на том же «Эттихаде». Как?..
2
С большим трудом в марте 1922 года Мацков добрался до Краснодара. Измотанный дальней дорогой, постоянной тревогой за свое нелегальное положение и подложные документы, он раздумывал, к кому же направиться и как объяснить свое появление в городе.
Из всех адресов он предпочел полученный от атаманши. На улице Пластуновской проживала ее сестра — Зинаида Никитична Беловидова. Поздним вечером Мацков постучался к ней. Она приняла его не с распростертыми объятиями, но предложила на время остановиться у нее, хотя и опасалась больше за себя, чем за пришельца. Уже в первый вечер, потушив лампу, в чуть протопленной комнате они вели тихий разговор, как два заговорщика, доверяя друг другу свои тайны, определявшие их дальнейшие взаимоотношения.
Беловидова поведала Мацкову о своей работе машинисткой в Кубсельхозсоюзе, где у нее были близкие знакомые и поклонники, бывшие офицеры, скрывающие свое прошлое. Они ее не выдавали как родственницу бывшего атамана. Этот негласный союз поддерживался еще и тем, что она оказывалась полезной для своих знакомых, выполняя разные их поручения. Об этом она намекнула с легкостью болтливой женщины, за что сразу не понравилась Мацкову, прислушивавшемуся к каждому шороху, но выбора у него не было.
Мацков опасался расспрашивать, что конкретно она имела в виду, хотя уловил ее осведомленность о некоторых уцелевших чинах из белогвардейского «Круга спасения Кубани». Этого ему было достаточно, чтобы осторожно поинтересоваться:
— Где мне найти Бориса Феськова?
— Феськова?.. Не знаю. Могу навести справки.
— У кого?
— У нашего начальника ночной охраны — капитана Мити Ждановского, моего хорошего знакомого. Его жена частенько забегает ко мне с разным рукоделием, чтобы прикрыть нашу связь. Я для него кое-что печатаю на дому. Митя — человек надежный.
Мацков знал Ждановского как однокашника по военному училищу, и у него чуть было не вырвался восторг от услышанного. Но он тут же спохватился и просил Беловидову не наводить справки через Ждановского, хотя поинтересовался, где живет Митя и как найти его контору.
— Можно попробовать устроиться к нему на работу, — предложила Беловидова. — У него там вся охрана из офицеров, всякого рода унтеров, подхорунжих и вахмистров. Они все горой за него…
Мацков слушал Беловидову, а сам уже продумывал, где ему встретиться с Ждановским — на работе или дома. Он еще раз попросил ее пока не говорить с тем ни о Феськове, ни о своем появлении, так как он прибыл на Кубань нелегально.
Беловидова была несколько удивлена такой осторожностью Мацкова, но промолчала и стала расспрашивать о сестре и Букретове, не скрывая своей зависти тому, что им удалось выбраться за границу из кошмарной России.
— Ах, как бы я хотела быть там вместе с ними, — откровенно высказалась она. — А что же вас оставили? Сестра столько мне рассказывала о вас…
— Приказ, милая Зинаида Никитична, приказ… Да и судьба, — вспомнив, как все неожиданно изменилось для него в Батуме, сказал Мацков. — От судьбы никуда не уйдешь.
Разговор незаметно перешел к былым временам, увлечениям, которые пришлось оставить, так как смута, охватившая Россию, все перепутала в жизни благородных людей, к которым они себя причисляли, остались одни воспоминания. А еще недавно Беловидова посещала литературный салон своей знакомой актрисы, где молодые поэты читали стихи, от которых она летала как на крыльях. Да и сама как-то незаметно увлеклась русскими сонетами, о которых много говорила, стремилась обратить на себя внимание своей оригинальностью.
Беловидова обхватила голову руками, помолчала, словно отрешаясь от всего земного, и прочла наизусть:
Все осталось томительным мгновеньем;
Мятежно верю зову вечной воли.
Хочу, чтоб ты горел моим гореньем!
Хочу иной тоски и новой боли.
— Вам, мужчинам, не понять этой боли, — добавила она.
От сестры Беловидова знала, что Мацков тайком пописывал стишки, но не надеялась, что до него дойдет ее настроение.
— Великолепно! — восторженно сказал он. Откинув голову, он что-то припоминал, затем ответил ей словами, которые отыскал в своей памяти, и удивил ее:
Играет ветер тучею косматой,
Ложится якорь на морское дно,
И бездыханная, как полотно,
Душа висит над бездною проклятой.
Беловидова словно очнулась. Стихи усилили ее боль от безысходности своего положения в этом мире. Она уставилась на гостя пронизывающим взглядом, все так же крепко сдавливая ладонями виски. Вдова Беловидова была еще молода, но считала, что жизнь прошла, и поэтому все крайности, которые она позволяла себе в минуты отчаяния, тут же сама и оправдывала внутренним монологом, как молитвой перед неизбежной кончиной. Ей почему-то захотелось в эти минуты переодеться в длинное платье из вишневого панбархата, в талию, с длинным рукавом, слегка собранным у плеча, с воротником стойкой, и покружиться в упоительном вальсе с мечтательным офицером. А потом хоть потоп…
Мацков сидел перед ней уставший и никак не был похож на того офицера, который ей представлялся, да и мысли его заняты совсем другим. В беспросветной тьме мартовской ночи он не увидел, как по ее лицу скатились слезы, которые она тут же смахнула, решительно встала, сказав, что утро мудренее вечера…
Встреча с Ждановским, к которому Мацков пришел под предлогом поступления на работу, ничего хорошего не дала.
Однокашник не только был удивлен рискованному его появлению, но и в назидание грубо высказал несколько советов по части конспирации.
— Пойми же ты, дурья твоя голова, что ЧК разгромила «Круг». Феськов и многие другие арестованы. Извини, но принять тебя на работу не могу, потому что новый человек сразу же привлечет внимание и начнут копаться — кто ты и откуда такой взялся. Бывает, что я сам дома не ночую…
— Что же мне прикажешь делать?
— Ты кто? — спросил его в упор Ждановский.
— Как кто? Подполковник Мацков Василий Леонтьевич, адъютант.
— Ну и наивный же ты, братец, ничему не научился… Впрочем, не обижайся — все штабные на один фасон. Букретов давно не атаман, никакой ты не адъютант и не подполковник. Ты теперь только гражданин Мацков и даже не можешь называть себя своим собственным именем, которым тебя окрестили.
