КАРЛХАЙНЦ ДЕШНЕР - КРИМИНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА
1 В полном составе (лат)
Намного острее высказывают аналогичные мысли столь разные гении, как Джордано Бруно, Бейль, Вольтер, как Дидро, Гельвеций, Гете, Шиллер, Шопенгауэр, как Гейне и Фейербах, Шелли и Бакунин, как Маркс, Марк Твен, Ницше. Или Геббель, который видит, что «христиане принесли в мир мало благодати и много несчастья, с чем согласны «благороднейшие и первейшие мужи», причем причину он находит не в «христианской церкви», как большинство, а в «христианской религии», этом «оспинном яде человечества», «корне всех раздоров», «я ненавижу, чувствую отвращение к христианству, и ничего с большим правом», он задает «христианскому высокомерию» лишь «один вопрос» «Откуда же это идет, что все, бывшее когда-либо на земле значительным, думало о христианстве, как я?».
Представить исторические доказательства тому, что, возвращаясь к Лихтенбергу, христиане «сами in corpore и то, что они совершили в качестве христиан - не многого стоило», что есть все основания вместе с Геббелем презирать христианство, - задача моей «Криминальной истории».
На чем основывается моя работа?
Она основывается, как все исторические штудии, на источниках, «традиции», современной историографии, то есть прежде всего на текстах. Она основывается на вторичной исторической литературе и привлекаемых ею смежных науках - нумизматике, геральдике, сфрагистике и др. Она основывается не в последнюю очередь на исследованиях во вспомогательных дисциплинах и соседних областях истории, особенно - естественно-церковной истории с ее зачастую пересекающимися разделами истории миссионерства, веры, теологии и догматики, истории мучеников и монахов, истории папства, даже истории «благочестия» Принимается, далее, во внимание археология, хозяйственная и социальная история, история права, основного закона, войн и воинской службы, география и статистика Широкий спектр уже настолько развившихся направлений исследования, что их даже специалисты едва ли в силах обозреть, наверняка можно использовать лишь частично, выборочно Между тем как основы моей работы важнее те, которые, собственно, сами по себе понятны. Как я вижу историю? И как я ее себе представляю? Различия в методологическом подходе, однако, нередко уже заключает в себе различие во взглядах, оценках Теоретик науки Вольфганг Штедмюллер пишет по этому поводу «Метод, который будет избран, в решающей мере определяет теоретическое представление, закрепляющее результаты научного исследования».
Никто не будет ожидать, что автор «Криминальной истории христианства» перенял принципы своей историографии от «Откровения», от Рима или из каких-нибудь спиритуалистических протестантских церковных представлений, каких-либо столь же «прогрессивных» теологических исторических представлений Мистифицирующие переходы границ, категории сверхъестественной перспективы, путь из истории в надисторию, от земного к не бесному Эону - все это остается передать апостолам святоучрежденной исторической химеры, тем слишком многочисленным слугам церкви, которые дополнительно прикованы, конечно, крещением, материнской грудью, семьей, в принципе географической случайностью, позднее - саном, честью, креслами, приходом и, по моему опыту, «верующие» тем больше являются неверующими, чем они образованней.
Как обстоит дело с моей объективностью? Не односторонен ли я? Не предубежден ли?
Само собой разумеется. Как любой человек. Так как каждый субъективен, каждый многосторонне отформован индивидуально и общественно воспитанием, происхождением, социальным окружением, своим временем, своим жизненным опытом, познавательными интересами, своей религией или нерелигией, короче, полнотой различных влияний, целой сетью стеснений.
Но если каждый запрограммирован, то и историк тоже, о чем, пожалуй, первым (для исторической науки) размышлял Хладений. Таким образом и я имею, употребляя несколько устаревшее вместе с Хладением выражение, «точку зрения», или, по введенному Карлом Маннгеймом в социологию знания термину, «позицию», я тоже, без сомнения, обусловлен определенным климатом формирования мнений вокруг меня, моими исследованиями, моей интуицией Естественно, я нашел решения задолго до того, как приступил к их изложению здесь Лишь совершенно наивный человек мог бы начать эту работу, будучи беспартийным. Однако оставим в стороне, что это едва ли мыслимо, что вряд ли кого заинтересовали бы такие исследования через некоторое время самый большой невежда больше не был бы невеждой - и он тоже уже имел бы «предвзятое мнение».
Один рецензент назвал меня «предубежденным», так как я в предисловии трактата отстаивал тезисы, которые, пожалуй, должны бы стоять в его конце. Однако, не говоря о том, что предисловие я, как большинство авторов, имею обыкновение писать в последнюю очередь, я знаю, само собой разумеется (как, пожалуй, опять же каждый автор), уже в начале книги, что примерно будет она содержать, - да это же знает любой сочинитель письма Историческое исследование и сочинение тем более живет не случайностями, как сказал Драйзер, а ищет. Но оно должно «знать, что ищет, лишь тогда найдет что-то. Вещи надо правильно спрашивать, тогда они дают ответ».
Десятилетиями занимаясь изучением истории, особенно.
христианства, я выработал для себя, вместе с обретением новых знаний, философию истории (слово, созданное Вольтером), мнение о христианстве, которое лишь потому не будет хуже, что оно просто не может быть хуже, - с чем я и пребываю в лучшем из обществ. Однако так как я без обиняков декларирую свою субъективность, свою «точку зрения», «позицию», читатель не чувствует себя одураченным мною, как теми бессовестными писателями, которые свое признание веры в чудеса и пророчества, в приобщение святых тайн и воскрешение мертвых, в сошествие во ад и вознесение и прочие чудеса более чем бесстыдно связывают с приверженностью к объективности, правде и науке.
Разве я, декларирующий свою предубежденность, по сравнению с ними не являюсь все же менее предубежденным? Разве не способен я к независимой оценке христианства благодаря моей жизни, моему развитию? Я все же отказался, несмотря на большую привязанность к моей очень христианской матери, от христианской веры, как только я признал ее неверной Все-таки я всю жизнь пилю тот сук, на котором мог бы сидеть. И еще я снова и снова удивляюсь, сколь мало серьезно принимают на христианской стороне трактовку советской истории советскими учеными и - как серьезно христианской христианскими теологами!
Признаемся, однако мы все «односторонни». Кто это оспаривает, лжет с самого начала. Не наша односторонность важна Важно, что мы в ней признаемся, не лживая «объективность» лицемерит, а рафинированная «единоспасающая правда». Решающе то, сколь много и сколь добротные основания подведены под нашу «односторонность», сколь существенны базисные источники, методический инструментарий, каков уровень аргументации и критический потенциал вообще, короче, решающим является очевидное превосходство одной «односторонности» над другой.
Так как каждый односторонен. Каждый историк имеет свои собственные жизненно - исторические и психические детерминанты, свое предвзятое мнение. Каждый общественно определен, классово и группово обусловлен. Каждый подвержен симпатиям и антипатиям, знает свои любимые гипотезы, свою систему ценностей. Каждый судит персонально, спекулятивно, уже уровнем проблем занимает свое место, и за каждой его работой стоят «постоянно, очевидные или, как это бывает в большинстве случаев, неочевидные историко-философские фундаментальные убеждения обширной природы» (В. Дж. Моммзен).
Совсем по-другому относятся к этому те исторические писатели, которые в большинстве по большей части отрицают субъективизм, так как они в большинстве по большей части лгут - и при этом еще взаимно ловко ставят друг друга на христианнейшее место. Как забавно, когда католик протестанту, протестант католику, когда тысячи теологов различных конфессий приписывают друг другу односторонность - всякий раз, в течение десятилетий и столетий, с обдуманной серьезностью. Когда, к примеру, иезуит Хайнрих Бахт ощутил у протестанта Фридриха Лоофа «слишком много реформаторского аффекта против монашества как такового», «поэтому его суждения остаются односторонними» Значит, Бахт не знает никаких иезуитских аффектов по отношению к реформаторским? Он, приверженец ордена, член которого должен верить, что белое это черное, а черное это белое, если церковь прикажет? И, подобно Бахту, все католические теологи понуждены к чрезвычайному послушанию крещением, догмой, преподавательской должностью, подписью к печати, равно и другими обязательствами и принуждениями, из года в год с надежным вознаграждением за то, что они защищают определенный образ мыслей, определенное учение и, как всегда, грубо теологически пропитанное толкование истории, что, как известно, многих удержало от измены, это имело бы зачастую ужасные последствия. В Италии, после заключения в 1929 г с Муссолини конкордата, ни один клирик, покинувший церковь, не мог где-либо преподавать и просто занимать официальную должность. С каждым таким священником обращались так, «словно он кого-то убил Цель всего этого - выбросить изменников на улицу и безжалостно уморить голодом» (Тонди, Общество Иисуса). Показательно, что кардинал Фаульхабер (Мюнхен) уже 24 апреля 1934 г рекомендовал Гитлеру эту статью 5 итальянского конкордата. Вместо того чтобы выйти из церкви, большинство церковных слуг предпочло лицемерить и дальше, как прежде, больше или меньше, скорее больше, - чем образованней и осведомленней в истории (не в вере священники узнаются, а в неверии); это значит - меньше предаваться самообману, чем обману других, конфессиональным противникам при случае припомнить односторонность и самому так прикидываться, будто это для него невозможно именно как католику в то время как на протяжении 2000 лет существовало подлое пристрастие именно с католической стороны, которая как раз поэтому объявляет (себя) решительным сторонником правды, науки, объективности.
