Христофор Колумб - Хроники открытия Америки. Новая Испания. Книга I: Исторические документы
И с такими тревожными мыслями я продвигался, соблюдая всяческую осторожность, пока не пришел в город Тескуко, а он, как я уже писал Вашему Величеству, тоже стоит на берегу оного большого озера. Там я расспросил кое-кого из жителей об испанцах, оставшихся в большом городе. Мне ответили, что испанцы живы, тогда я попросил дать мне каноэ, дабы я мог послать своего человека это проверить; и пока он туда ездил, я потребовал, чтобы при мне оставался житель того города, показавшийся мне познатней, ибо из тех старейшин и знатных особ, кого я знал, не было видно ни одного. Этот индеец велел доставить каноэ и отправил нескольких индейцев с тем испанцем, которого я посылал, а сам остался со мною. И когда оный испанец садился в каноэ, дабы плыть в город Теночтитлан, он увидел на озере другое каноэ и подождал, пока оно не подошло к причалу, и в том каноэ прибыл один из оставшихся в городе испанцев, от коего я узнал, что все там живы, кроме пяти или шести убитых индейцами, и что доныне они еще в осаде и им не дают выходить из крепости и не снабжают съестными припасами, кроме как за большую плату; правда, с тех пор как индейцы узнали, что я иду туда, они стали обходиться с нашими получше, а Моктесума говорит, что ждет не дождется, чтобы я пришел, и тогда они смогут опять выходить в город, как бывало. И с посланным мною испанцем Моктесума прислал ко мне своего гонца, дабы сказать, что я, должно быть, знаю, что случилось у них в городе, и посему он, мол, опасается, что я прогневался и иду с намерением причинить ему зло; и он просит меня не гневаться, ибо сам он огорчен этим не меньше, чем я, и все это произошло без его ведома и согласия и еще многое другое он велел мне сказать, дабы смягчить гнев, который, по его предположениям, во мне должно было вызвать происшедшее; и он просил меня снова поселиться в его городе и обещал, что впредь они будут так же исполнять все, что я ни прикажу. Я же послал ему сказать, что никакого зла на него не держу, ибо знаю его благорасположение к нам, и что я сделаю так, как он просит.
И на другой день, а был это канун дня Иоанна Крестителя, я отправился в путь и, не дойдя трех лиг до столицы, заночевал; а в день святого Иоанна Крестителя, прослушав мессу, двинулся дальше и, вступив в город около полудня, увидел, что народу на улицах мало и некоторые ворота на перекрестках и заставы на улицах убраны, что мне не понравилось, хотя я подумал, что они это сделали, испугавшись своих бесчинств, и что, войдя в город, я сумею их успокоить. С такими мыслями я подошел к крепости, в которой, равно как в главной мечети, рядом с нею стоявшей, и расположилось все приведенное мною войско, а те, что были в крепости, встретили нас с такой радостью, будто мы воскресили их из мертвых, когда они уже не чаяли быть живы, и тот день и ту ночь мы провели и великом веселии, полагая, что вокруг уже воцарился мир.
И на другой день, после мессы, я отправил гонца в Вера-Крус, дабы сообщить добрую весть, что наши христиане живы, и что я вошел в город, и что никакой опасности нет. И гонец мой через полчаса вернулся, растерзанный и израненный, крича, что все жители города идут на нас и все мосты убраны; и вслед за ним обрушивается на нас со всех сторон тьма-тьмущая индейцев, и было их столько, что все улицы и кровли домов были ими заполнены, и нападали они с ужасающими воплями и воем, какие и вообразить трудно, а камни из их пращей полетели так густо, что показалось, будто повалил с неба град, и стрел и дротиков было так много, что они усеяли все стены и дворы и мы едва могли меж ними пробираться. И я сделал в двух-трех местах вылазку, и они сражались с нами весьма яростно, и при одной из вылазок наш капитан вывел отряд в двести человек, и, прежде чем они успели отступить, у него убили четверых, ранили его самого и многих солдат, а когда сделал вылазку я, то ранили меня и еще многих испанцев. Мы же убили мало индейцев, потому что они прятались от нас за мостами и, бросая камни с кровель и террас, наносили нам большой урон, и несколько домов с плоскими кровлями нам удалось захватить и сжечь. Но подобных домов было так много, и были они построены крепко, и столько на кровлях кишело народу, столько собрано было камней и всякого оружия, что нам было не под силу захватить все дома и помешать индейцам расправляться с нами в свое удовольствие.
Крепость они осаждали с ожесточением, во многих местах пытались ее поджечь, и большая ее часть сгорела, и ничего нельзя было поделать, пока мы не преградили путь огню, обрушив стены и погасив пламя большим обломком стены. И кабы я не поставил там сильный отряд аркебузиров и арбалетчиков да несколько пушек, они бы у нас на глазах ворвались в крепость, и мы не смогли бы их остановить. И так мы сражались весь тот день, пока совсем не стемнело, но даже в темноте они не оставили нас в покое — вопили и тревожили нас до зари. В ту ночь я приказал починить двери в обгоревшей части и укрепить ненадежные места крепости; я осмотрел все комнаты и солдат, которые в них расположились, и предупредил, что утром надобно сделать вылазку, и распорядился лечить раненых, которых было более восьмидесяти.
И лишь только рассвело, неприятельские полчища принялись атаковать нас еще намного яростней, чем накануне, и было их так много, что артиллеристам не требовалось целиться, они били прямо в гущу толпы. И хотя огнестрельное оружие причиняло большой урон, ибо стреляли мы из тринадцати аркебузов, не считая мушкетов и арбалетов, потери неприятеля были незаметны и неощутимы, ибо там, где пушечное ядро валило десять — двенадцать человек, толпа сейчас смыкалась, и казалось, никакого урона они не понесли. И, оставив в крепости отряд, какой можно было оставить, я снова сделал вылазку и захватил несколько мостов и сжег несколько домов, и мы в тех домах перебили множество индейцев, их защищавших, но было их столько, что, умертвив даже еще больше, мы нанесли бы им ничтожный урон; вдобавок нам приходилось сражаться весь день напролет, а они дрались час-другой, потом менялись, и все равно народу у них было с избытком.
В тот день ранили еще пятьдесят или шестьдесят испанцев, но, правда, ни один не умер, и мы сражались дотемна и, изнемогшие, воротились в крепость. И, видя, сколь великий вред причиняют нам враги, имея возможность беспрепятственно ранить и убивать наших, и то, что мы хотя и наносим им урон, но при таком их множестве он незаметен, мы всю ту ночь и следующий день употребили на изготовление трех огромных деревянных щитов, под каждым из коих помещалось двадцать человек, и они шли под его прикрытием, дабы уберечься от камней, бросаемых с кровель, и внутри его прятались арбалетчики и аркебузиры, а остальные были вооружены пиками, кирками и железными прутьями, чтобы пробивать стены домов и разрушать земляные валы, коими перегородили улицы. И пока мы занимались этими приготовлениями, неприятель не оставлял нас в покое, и, когда мы стали выходить из крепости, индейцы попытались ворваться внутрь, чему мы с большим трудом воспрепятствовали.
И тогда Моктесума, бывший все еще нашим пленником, при котором находился один из его сыновей и многие захваченные вместе с ним вельможи, попросил повести его на кровлю крепости, он, мол, будет говорить с вождями нападающих и убедит их прекратить атаку. И я приказал его вывести, и он, выйдя на выступ кровли, намеревался обратиться к индейцам, атаковавшим с той стороны, но тут кто-то из них угодил ему камнем в голову, да так сильно, что через три дня он скончался; и тогда я велел двум пленным индейцам вынести его на плечах к осаждавшему нас войску, и дальше я уж не знаю, что с ним сделали, только война из-за этого не прекратилась, но с каждым днем становилась все яростней и ожесточенней.
И в тот же день индейцы позвали меня на ту сторону крепости, где был ранен Моктесума, попросив выйти туда, ибо со мною хотят говорить их вожди; я пошел, и мы с ними вели долгие переговоры — я просил не нападать на нас, ибо для этого у них нет никакой причины, пусть лучше подумают, сколько добра я им сделал и как хорошо с ними обходился. Ответ был один — чтобы я уходил и покинул их землю, и тогда они прекратят борьбу, в противном же случае я должен знать, что они либо погибнут все, либо нас прикончат. И замысел их, по всей видимости, состоял в том, чтобы выманить меня из крепости и тогда уж без труда захватить на выходе из города между мостами. Я им отвечал, пусть они не думают, будто я прошу у них мира оттого, что боюсь их, нет, меня просто огорчает, что им причиняю и буду причинять столь большие потери и должен буду разрушить такой прекрасный город; они же все время твердили, что не прекратят войны со мною, пока я не уйду из города. Когда изготовление деревянных щитов было закончено, я на другой день вывел отряд, чтобы захватить некоторые дома и мосты, — солдаты под щитами шли впереди, а за ними двигались четыре пушки и большой отряд арбалетчиков и солдат с круглыми щитами и более трех тысяч индейцев из Тласкальтека, которые пришли со мною и служили испанцам; и, подойдя к одному из мостов, мы прислонили щиты к стенам домов, приставили еще и лестницы, принесенные с собою, и на кровлях и на мосту было такое множество защитников и столько камней сыпалось на нас сверху, да таких крупных, что наши щиты поломались, и один испанец был убит и многие ранены, причем мы не сумели продвинуться ни на шаг, хотя дрались отчаянно — бой длился с утра до полудня, и лишь тогда мы в великом унынии воротились в крепость, отчего индейцы так приободрились, что уже к самым ее воротам стали подступать.
