Андрей Малахов - О чем говорят. По ту сторону экрана
Похоже, тема балета АБШ серьезно травмировала, потому что он продолжает толкать в массы идеи культурного наследия, заодно выискивая, чьей же наследницей заявить Маргариту.
– Умом Россию, конечно, не понять! Но что такое визитная карточка России? Валенки – раз, – начинает он загибать пальцы, – матрешки – два, самовар – три… И балет! Тут чуть что, сразу «Лебединое озеро»!
– Ну а кто? – лениво вопрошает Малахов. – Кто? Местных знаменитостей трогать точно нельзя. А зарубежных здесь никто не знает. Кстати, как раз по причине, что «даже в области балета мы впереди планеты всей».
– Ну а ты кого предлагаешь, умник?
– Знал бы, не спрашивал. Понятно, что это должен быть кто-то либо давно отошедший в мир иной, либо из эмигрантов. Правда, тогда процент узнаваемости ниже.
– Мне кажется, что это…
Рита и Малахов напряженно смотрят на АБШ.
– Это должен быть все-таки мужчина! – наконец произносит тот, отказавшись, тем самым, от кандидатуры Именитой Балерины Прошлого.
– Почему мужчина? – подает голос Маргарита, которая до этого все время молчит, прислушиваясь к тому, что говорят старшие и опытные товарищи…
– Они чаще не знают про своих детей, – безжалостен в оценке своих коллег по цеху АБШ.
– Или не хотят знать, – поддерживает его Малахов. – Вы видели наш эфир с сыном Журавлева?
Рита видела, АБШ – нет. Приходится рассказывать.
* * *Актриса Татьяна Шитова пришла в студию и поведала всей стране о том, что беременна от прекрасного артиста Анатолия Журавлева. Но ее очень печалит и удивляет тот факт, что он не испытывает никакого по этому поводу восторга. Ведь ему за 40, он не женат, детей у него нет. Почему же вместо того, чтобы радоваться, он прекратил с ней всякое общение и говорит, что ребенок ему не нужен?
А в это самое время в городе Нижний Тагил на экран с беременной актрисой с тоской глядит дама по имени Надежда.
Ровно 22 года назад она родила от Журавлева мальчика и все это время молчала. Правда, несколько лет назад, отчаянно пытаясь привлечь к себе внимание, она послала актеру телеграмму, что, мол, сын умер, приезжай на похороны. Папаша явился, но, увидев, что все живы, разозлился и с тех самых пор в Нижний Тагил ни ногой.
И вот смотрит Надя эфир, и становится ей жутко обидно. И звонит она в передачу к Малахову и говорит Юле, что раз такие дела, то и она согласна выступить. И привозит в Москву копию Журавлева, сынишку 22 лет.
* * *Выслушав подробности, АБШ морщится:
– О, эта ваша российская бытовуха!
– Зато у вас, когда отец 24 года насилует собственную дочь, держа ее в подвале, сплошной Болливуд! – парирует Малахов.
– Это не у нас, а в соседней Австрии! Но, может, Маргарита все-таки какая-то княгиня?
Малахов устало отмахивается:
– Кому это нужно? Это было модно, когда был «железный занавес».
– «Железный занавес», – эхом вторит АБШ, и вдруг лицо его расплывается в улыбке. – Эврика! – кричит он. – Нашел!
Он с размаху хлопает рукой по колену:
– Барышников!!! Миша Барышников!!! Побег из страны, разбитое сердце Лайзы Миннелли – вот это биография! В Россию – ни ногой!
– Это который в «Сексе в большом городе»? – оживляется Маргарита. – Очень симпатичный.
– Вот видишь? – победно кричит АБШ. – Он даже провинциальной молодежи известен!
– Ну да, – соглашается Рита, – Маргарита Барышникова, дочь, звучит великолепно! А мама кто?
АБШ с упоением начинает пересказывать содержание какого-то фильма, где Барышников играл самого себя – эмигранта-беженца из России, который случайно попадает в СССР, а страшный КГБ…
«Что-то в этом есть, что-то определенно есть… – стучит в голове Малахова… – Ну, давай же, вспоминай!»
– Один мой знакомый искусствовед, – вспоминает наконец Андрей одну интересную историю, – рассказал мне как-то легенду, которая вполне может быть правдой. Согласно этой легенде после бегства из Советского Союза Барышников все-таки был в России. Однажды в начале девяностых в Швеции они встретились с Бродским. Тогда из Стокгольма в Питер ходили паромы, на которых можно было без визы попасть в Россию на один день. И Барышников вместе с Бродским приплыли, погуляли один день и уплыли. Искусствовед, который мне все это поведал, делал как-то вечер в Русском культурном центре в Париже, и к ним приехал Михаил Барышников. Он, разумеется, стал пытать его на предмет этой истории
– И? – торопит АБШ.
– Все, чего ему удалось добиться от Барышникова, это улыбка и загадочная фраза: «Все может быть».
– А официально он в Россию не возвращался? – уточняет Бреннер.
– Нет, – качает головой Малахов, – никогда. Только в Ригу приезжал, он там родился.
Повисает тишина.
– Вопрос в том, – вздыхает Малахов, – как будет себя вести Миша в случае обнаружения внезапной дочери, пусть даже в России, а может, и тем более в России… Хорошо, если будет загадочно улыбаться и говорить: «Все может быть», а если нет?
– Да, – согласен и Бреннер, – это вопрос. Причем вопрос, который самому Барышникову не задашь.
– А Бродский? – звонко произносит Рита. – Он ведь по легенде тоже был на том пароме. И он уже умер, и…
Она запинается, думает и произносит, решительно тряхнув головой:
– Россия – это же не только балет и валенки, это же еще и великая литература. И если это правда, про паром, то получается, что он все-таки вернулся!
И вдруг она, нараспев, как обычно читают поэты свои произведения, глаза в одну точку – куда-то мимо телевизора, начинает читать:
Вот я вновь посетил
эту местность любви,
полуостров заводов,
парадиз мастерских,
рай речных пароходов…
И опять прошептал:
«Вот я снова в младенческих ларах».
Вот я вновь пробежал
Малой Охтой вдоль тысячи арок[1].
Она замолкает, и чуть смущенная собственным порывом, робко глядит на растерянных учителей. У нее огромные влажные глаза.
– Это что – Бродский? – первым «догадывается» Бреннер.
– Вот так вот прямо наизусть? – сомневается Малахов.
– Да, – кивает Рита, – я многое из него знаю наизусть. Я его очень люблю…
* * *Дальнейшие штрихи к портрету Маргариты Бродской, незаконнорожденной дочери великого поэта, набрасывались легко и весело.
– Итак, – вдохновенно сочиняет АБШ, – паром. Надо потом посмотреть, как он выглядит. И только один день в городе на Неве. Представь, только представь, Андрюха, – кипятится он, – что это мы. Вот нас на один день запустили, к примеру, в Апатиты инкогнито.
АБШ без всяких фотопроб утвердил себя на роль гения в компании с другим гением.
– Вот мы приплыли и сразу пошли… А куда, собственно, мы пошли-то?
– В твое любимое место досуга – стрип-клуб, куда же еще! – глумится Малахов.
– Нет, это как-то суживает перспективы. Тем более в Апатитах, то есть в Питере тех лет стрип-клуба не было.
– Наверное, они отправились по местам своей юности? – предполагает Маргарита.
– Умница! – радуется АБШ. – И случайно в одном из таких мест встретили свою старую любовь…
– Старую? – сомневается Малахов. – Зачем же старую?
– Ну да, – досадует АБШ, – ежу понятно, что надо помоложе… Ну не знаю, по бабам они, что ли, пошли?
– А почему бы и нет? Они что, не люди, что ли?
– Но куда? Они же утонченные интеллигенты, гении, не побоюсь этого слова! Не на улице же они знакомились?
– Может, отправились в Эрмитаж? – снова пытается облагородить легенду Рита.
– Точно! – в два голоса орут друзья.
– Посетительница?
– Нет, лучше сотрудница! Юный прекрасный искусствовед, в смысле искусствоведша.
– И она их узнала!
– Его, его узнала! Барышникова пора сбрасывать, скрипач, то есть как его? – балерун, не нужен!
– Да, он пошел погулять вокруг своей бывшей Мариинки, а Бродский – в сокровищницу искусства.
Пятиминутный перерыв на абсолютно неинтеллигентное ржание, во время которого судьба Маргариты Бродской висит на волоске, и вот, наконец, дело близится к развязке.
Узнав великого поэта, юная искусствоведша обомлела. Столько лет она засыпала и просыпалась с его стихами на устах, столько лет отдала кружку юных любителей поэзии, в ее девичьей спаленке даже висел портрет Бродского (она как-то пошла на преступление и вырезала его из библиотечной книги!). И вот теперь, вместо того чтобы бежать и донести о своем видении на Литейный, 28, она с замирающим сердцем сделала шаг навстречу, а потом еще шаг… Это был солнечный удар, вспышка шаровой молнии, встреча двух сердец в храме культуры…
На «храме культуры» Шумахер не выдерживает. Он валится на диван с гомерическим хохотом, рядом падает смеющийся Малахов. Даже Рита, которой не очень нравится подобная фамильярность по отношению к Бродскому, не выдерживает, заражаясь общим весельем.
– А потом они пошли к ней домой пить чай с вареньем? – спрашивает она.
– Фу, терпеть не могу варенье!
