Григорий Василенко - Найти и обезвредить
Казалось, что под нами разверзлась земля. Повсюду загрохотало, в воздух взметнулись куски металла, арматуры, тучи пыли. Взрывы гремели один за другим. И так двадцать четыре раза — точно по количеству заложенных зарядов. Потом над заводом всколыхнулась яркая вспышка пламени и к небу повалил густой дым, накрывая черным крылом весь город, и реку, и горизонт. Горели нефтяные амбары. Это сработала группа Василия Клечкина.
Пора было уходить. Мы спустились к берегу, сели в катер и отчалили. Тяжело осевший в воду, перегруженный катер все дальше и дальше уносил нас от города. Наступило странное затишье. Немецкие самолеты, до этого зверски бомбившие и обстреливавшие с бреющего полета наши отступающие части и беженцев, неожиданно исчезли. Дым и копоть лишили их видимости, а теперь прикрывали наш отход. Город горел, полыхал берег, где еще несколько минут назад был завод, и черная зловещая туча венчала это пожарище. Получился тот самый фейерверк, который просил устроить немцам Селезнев в нашем последнем ночном разговоре.
Районный центр адыгейский аул Тахтамукай стал местом сбора работников аппарата крайкома и горкома партии, а также чекистов, покинувших город. Прибыв сюда и разузнав, что штаб фронта, руководство крайкома и управления НКВД отбыли в Горячий Ключ, мы со Зверевым решили добираться туда. Двинулись пешком. К ночи пришли на место. Одной из первых, кого я встретил в Горячем Ключе, была моя жена Валентина Александровна. Сотрудница нашего управления, она находилась здесь вместе с остальными. Увидев меня, Валя кинулась ко мне вся в слезах.
— Сказали, что ты погиб, — всхлипывая, говорила она, прижимаясь к моей пропыленной и грязной гимнастерке.
Спустя пять минут то же самое я услышал и от Селезнева, которому докладывал о выполнении задания.
— А нам сказали, что ты погиб.
— Как видите, жив.
Видно, в тоне моем легко угадывалось раздражение, если секретарь горкома партии Санин стал успокаивать меня:
— Да ты не огорчайся. Вот нас с Гончаренкой немцы уже повесили, — Санин извлек из кармана галифе фашистскую листовку с двумя их портретами. — Целее будем!
Здесь, в Горячем Ключе, я надолго не задержался. Предстояло срочно выехать в Нефтегорский район и завершить начатое в Краснодаре — вывести из строя скважины и взорвать нефтеоборудование. Утро следующего дня застало нас уже в Хадыжах.
Работа по консервации скважин была здесь в принципе закончена. Оставалось лишь взорвать наземное оборудование. Но с этим решили не спешить, все еще надеялись, что немцев наконец остановят. Тем более, как стало известно, в боях за переправу у станицы Пашковской, где сражались сибиряки из 30-й Иркутской стрелковой дивизии, нашим войскам удалось даже потеснить гитлеровцев. Здесь же, в Хадыжах, временно дислоцировался штаб фронта.
Когда мы прибыли на промыслы, группа чекистов из Нефтегорского райотдела НКВД, взрывники и специалисты-нефтяники Байбакова и начальника Краснодарнефти Апряткина подчищали последние «мелочи». Ни одна скважина уже не работала, наземное оборудование — компрессорные, качалки, подстанции — демонтировано. Остальное подлежало уничтожению.
Дотошно осмотрев консервацию одной из скважин и выслушав квалифицированное и обстоятельное пояснение Байбакова, член Военного совета фронта поинтересовался:
— Сколько потребуется времени, чтобы снова пустить скважину?
— Рассчитано на шесть месяцев с… гарантией, — ответил Байбаков, улыбнувшись…
После осмотра промыслов военные уехали, а мы приступили к делу. Пока работали, не очень-то думали о противнике. Надеялись, что, взяв город, он застрянет там надолго. И когда кто-то из нашей группы крикнул: «Немцы!» — для всех это было полной неожиданностью. Но все оказалось действительно так. По горному серпантину со стороны станицы Апшеронской, вздымая далеко заметное облако пыли, двигалась механизированная колонна фашистов.
Оставив взрывников на месте и дав команду приготовиться и ждать моего сигнала, я поспешил к штабу. На крыльце небольшого дома в окружении генералов стоял С. М. Буденный. Вид озабоченный, даже хмурый. Заметно, что он чем-то недоволен, усы грозно вздернуты.
— Товарищ маршал, — обратился я к Буденному, — немцы в четырех-пяти километрах…
— Не может быть, моя разведка донесла, что противник в двадцати — тридцати километрах отсюда, — спокойно возразил командующий, и за этим спокойствием я почувствовал упрямство и волю человека, не привыкшего отступать и не знавшего, что такое — бежать от врага.
— Я сам видел, товарищ маршал. Штабу угрожает опасность.
Буденный немного помедлил, потом повернулся к начальнику штаба:
— Командуйте, генерал, сниматься. Сведениям чекиста не могу не доверять.
Потом ко мне подошел Федор Иванович Рябинин, начальник Нефтегорского райотдела НКВД:
— Прощай, Алексей, мне уже пора в лес.
Недавно он был утвержден командиром партизанского отряда, сформированного из местного партактива и чекистов.
— Давай, Федя, иди. У тебя свое дело — партизанить, у меня — свое. Даст бог — свидимся еще. Удачи тебе! — И мы крепко обнялись.
Жаль, мало пришлось ему повоевать. Вскоре я узнал, что в первых же боях с фашистами он погиб. Обидно — хороший, душевный был человек и смелый чекист.
Трагические обстоятельства войны. Казалось, такие объяснимые и понятные. Но сколько к ним ни привыкай — привыкнуть нельзя. Спустя несколько дней, уже в Новороссийске, буквально на моих глазах сразило осколком секретаря крайкома партии Василия Николаевича Сущева. Но об этом рассказ впереди.
Как только штаб фронта выехал из Хадыжей в сторону Туапсе, мы приступили к уничтожению оборудования нефтепромыслов…
Потом долго догоняли штабную колонну. Шоссе было забито отступающими частями, автомашинами, подводами, гуртами скота. Все это, тревожимое частыми бомбежками и обстрелами с воздуха, неспешно двигалось на юг в зное и пыли августовского дня. Давно уже на Кубани не стояло такой жары, как в то лето.
Я всматривался в лица беженцев — женщин, стариков, детей. По большей части хмурые и озабоченные. Что заставило сняться с насиженных мест этих людей, которым гитлеровцы громогласно сулили рай земной, а на деле готовили участь рабов, согнанных в резервации? Все они предпочли тяжелейшие тяготы эвакуации «покойному» рабству.
Враг рвался к Новороссийску. Он был уже на дальних подступах к городу. Советские войска прилагали отчаянные усилия, чтобы сдержать его.
Пробыв ровно сутки в Сочи, где располагалось теперь краевое управление НКВД, я получил новое задание. Мне надлежало выехать в Новороссийск и оказать помощь горотделу НКВД в ликвидации важных промышленных объектов, а затем возглавить вновь сформированную оперативную группу чекистов, которой предстояло в тесном контакте с партизанами действовать в прифронтовой и зафронтовой полосах от Новороссийска до Туапсе. К этому времени по указанию ЦК партии и Государственного Комитета Обороны уже был создан краевой штаб партизанского движения, в который вошли П. И. Селезнев, секретарь крайкома партии Н. Н. Родионов, начальник краевого управления НКВД К. Г. Тимошенков. Руководство штаба сформировало 7 партизанских соединений: Краснодарский, Новороссийский, Майкопский, Армавирский, Нефтегорский, Славянский и Анапский кусты. Инструктируя меня перед отъездом, Селезнев и Тимошенков уточнили задачи будущей моей группы. Вкратце они заключались в следующем: вести борьбу с диверсантами, сигнальщиками, агентурой противника в прифронтовой зоне; вылавливать и обезвреживать дезертиров, бандитов, немецких пособников; в тесном взаимодействии с партизанами вести зафронтовую разведку, осуществлять отдельные диверсионные акции в тылу врага; обеспечивать постоянную связь краевого штаба с партизанскими соединениями. Оперативно мы входили в подчинение Новороссийского куста. Командовал им первый секретарь Краснодарского горкома партии С. Е. Санин. Начальником штаба был у него Д. И. Смирнов, а замом по разведке — чекист Анатолий Митрофанович Ечкалов, добрый мой товарищ.
До войны Ечкалов работал в краевом управлении НКВД заместителем начальника одного из оперативных отделов, а затем возглавил управление НКВД по Адыгейской области. У нас в отделе уважали его за светлый ум, глубокое знание дела, большой практический опыт. Степана Евдокимовича Санина я тоже знал хорошо. Он возглавлял городскую партийную организацию. При кажущейся суровости это был добрый и отзывчивый человек, влюбленный в свое дело и людей. В нем чувствовался некий магнетизм, постоянно притягивавший к нему народ, и неугасающая живинка в работе, искорка, которую он пронес со времен своей кипучей комсомольской юности. Мне тоже довелось около десяти лет быть на руководящей комсомольской работе в Московской области и столице, и эту сторону его характера я чувствовал особенно остро, она трогала струны и моего сердца. Конечно же, я был рад, что именно с таким человеком судьба сталкивала меня в столь грозный военный час.
