Дарья Усвятова - Спаси и защити!
За окно упала ночь. Знахарка молчала уже довольно долго, но мне казалось, я все еще слышу ее слова. Сердце пронзала острая боль, словно кто-то направил в него пучок лучей, собранных через увеличительное стекло, о котором говорила Домна Федоровна. Я понимала, что так оно и есть и наставница использует какой-то особый прием, чтобы Знание запечатлелось в моем сердце навсегда, подобно тому, как отпечатался на плащанице Спас Нерукотворный.
Еще не встало солнце, как Домна Федоровна вывела меня во двор к колодцу, раздела, трижды облила холодной водой и всю, с ног до головы, обтерла длинным куском грубого холщового полотна. Затем мы вышли в сад, наставница завела меня под абрикос, поставила спиной вплотную к шершавому стволу и, обернув той же холстиной несколько раз вокруг живота, привязала к дереву.
— Дыши, — приказала она.
Я начала глубоко дышать животом, мысленно направляя вдох в солнечное сплетение. Вдох проходил через нос, а выдыхала я ртом, одновременно с глубоким животным стоном. Так вздохнула я не менее сотни раз, и только потом, вместе с наставницей, стон оформился в Слово.
— АМИНЬ, — стонала я.
— АМИНЬ, — вместе со мной выдыхала наставница.
Что-то начало происходит с окружающим миром. Он стал исчезать, растворяться (или это я растворялась в нем?). Впрочем, нет, границы своего тела я чувствовала очень хорошо, правда, было оно каким-то круглым и прозрачным, как стеклянная сфера. Внутри меня, о границы этой сферы, билось множество мыслей; они, как души нерожденных детей, стремились наружу, желая воплотиться в слова, и сила каждого из этих желаний была так велика, что, казалось, она, подобно атомной бомбе, может превратить в руины целый город. Мысли эти были разными, прекрасными и злыми, великими и ничтожными, спасительными и убийственными. Я никогда не подозревала, что знаю столь много, что прозреваю так глубоко, не знала, как небесно высоки и ужасающе низменны мои мысли. Страх обуял меня: если все эти мысли вырвутся наружу, прорвут, разобьют эту ненадежную сферу моего человеческого существа, то я могу погубить целый мир… Или спасти? Ответа я не знала, казалось, добра и зла во мне ровно пополам, и то, и другое одинаково хотело воплотиться, и, что самое, кошмарное — я чувствовала, что и доброе, и злое во мне равноценно и имеют одинаковое право быть воплощенными. Но что же сдерживало их, что не позволяло прорываться во внешний мир, что отводило беду разрушительного действия моих мыслей? Я посмотрела на себя как бы со стороны и увидела: крохотное пульсирующее красное отверстие, куда стремились все эти мысли, и отверстие это было запечатано силой, в миллиарды раз превосходящей силу всех моих мыслей, собранных воедино. Это слово и было Логосом, первозвуком, первотворением, через которое все начало быть. Слово было — «АМИНЬ», впрочем, звучало оно уже иным образом, оно отличалось от знакомого, по-домашнему теплого, пропахшему ладаном и просфорами церковного «Аминь» так же, как отличается икона от портрета, как свой дом от чужих жилищ, как Бог от человека… И тут я поняла: каждое слово, проходящее через Логос, напитывается силой Логоса, но только от меня зависит, какое слово я пропущу сквозь эту божественную печать, какое действие произведет оно в Мире. Чуть подумала я это, как нерожденные мысли мои замерли в ожидании и надежде. Я стояла перед сложнейшим в моей жизни выбором и поверить не могла, что раньше слова мои рождались бездумно, бессознательно, рождались и разлетались во вселенной, как тысячи джиннов, выпущенных из тысяч волшебных ламп… Мне стало страшно от этого осознания и я подумала, что уж лучше было бы родиться мне немой… Однако Слово должно было родиться, должен был пройти некий оформленный звук через печать Логоса, и пока не сделается это, я все так же буду стоять под этим абрикосом, ставшим для меня Древом Познания. Одинаково любя все свои мысли-слова, одинаково жалея их, словно своих детей, я не в силах была сделать выбор и решила все отдать на волю Его. Если Господь удостоил меня пройти через это, то он Сам знает, какое Слово сотворю я. И в тот же момент из глубин души моей вырвалось:
— ЛЮБЛЮ!
Стеклянные границы рухнули, души, получив воплощение, вырвались на Свет Божий, я вошла в Мир, а Мир вошел в меня и сознание мое погасло.
Очнулась я буквально через мгновение. Домна Федоровна уже успела развязать меня. Лицо ее сияло тихим радужным светом. Или нет — этот свет был разлит везде в пространстве, воздух был буквально заряжен им.
— Что происходит? — спросила я. — Почему здесь так… сильно?
— Это ты сотворила Словом своим, — ответила наставница.
— Это и есть та самая концентрация Слова, как в линзе?
— Она и есть.
— А что теперь будет с моими остальными словами? Они тоже так действовать будут?
— Так — не будут. Но ты сделала их стократ сильнее. Во что силу свою употребишь?
Она испытующее посмотрела на меня.
Я задумалась. Теперь, что бы я ни говорила, я будут говорить Слово. И ответственность за него будет лежать не только на мне, но и на той, что посвятила меня в Логос… Я с надеждой и трепетом взглянула на ведунью.
— Хорошо, что понимаешь, — произнесла она.
Псалом 44Отрыгну сердце мое слово благо, глаголю аз дела моя цареви: язык мой трость книжника скорописца. Красен добротою паче сынов человеческих, излияся благодать во устнах Твоих, сего ради благослови тя Бог во век. Препояши мечь Твой по бедре Твоей, Сильне. Красотою Твоею и добротою Твоею, и наляцы, и успевай, и царствуй истины ради и кротости, и правды, и наставит Тя дивно десница Твоя. Стрелы Твоя изощрены, сильне, людие под Тобою падут в сердцы враг царевых. Престол Твой, Боже, в век века: жезл правости, жезл Царствия Твоего. Возлюбил еси правду и возненавидел еси беззаконие, сего ради помаза Тя, Боже, Бог Твой елеем радости, паче причастник Твоих. Смирна и стакти и кассиа от риз Твоих, от тяжестей слоновых, из нихже возвеселиша Тя. Дщери царей в чести Твоей, предста Царица одесную Тебе, в ризах позлащенных одеяна преиспещрена. Слыши, Дщи, и виждь, и приклони ухо Твое, и забуди люди Твоя, и дом отца Твоего. И возжелает Царь доброты Твоея: зане Той есть Господь Твой и поклонишися Ему. И дщи Тирова с дары, лицу Твоему помолятся богатии людстии. Вся слава Дщере Царевы внутрь, рясны златыми одеяна и преиспещрена. Приведутся Царю девы в след Ея, искренния ея приведутся Тебе. Приведутся в веселии и радовании, введутся в храм Царев. Вместо отец твоих быша сынове твои: поставиши я князи по всей земли. Помяну имя Твое во всяком роде и роде. Сего ради людие исповедятся Тебе в век и во век века.
Глава 3. Молитва — Слово Божие
Фомино воскресенье, или Красную горку казаки не празднуют так широко, так торжественно, как Светлое Христово Воскресение. Вот и Калитвины ограничились лишь тем, что сходили к заутрене в станичную церковь да пригласили на обед «самчона» Степана и еще нескольких родственников, живущих в станице.
Но все-таки это был большой праздник, а потому, проводив родню, весь оставшийся день Калитвины отдыхали. Я взяла из хозяйской библиотеки книгу и пошла в сад, где в «холодке» под яблонями качался на ветру никем еще не занятый гамак. Был четвертый час дня, небо затянула прозрачная белая дымка, солнечный свет сквозь нее струился мягко, вычерчивая темные силуэты листьев и крохотных, покрытых белесым пушком, только что завязавшихся яблочек.
"История войска Донского и старобытность начал казачества. Сочинение Василия Михайловича Пудавова. Новочеркасск, 1890 г." Я давно нацелилась на эту книгу: у нас в городе ее не достать; тем обиднее было, что в этот блаженный час чтение никак не шло на ум. Просто хотелось лежать и смотреть вверх, на светлую парчу неба с яблочными узорами. В таком расслабленном состоянии меня и застала Домна Федоровна. Мне стало неудобно: схватила букинистический раритет, но вместо того, чтобы читать, валяюсь, бездумно уставившись в небеса. Но она, увидев, что книга так и раскрыта на предисловии, спокойно сказала:
— Не идет книжка, так оставь, не мучайся. Значит, час для того неподходящий.
— Да вот, давно почитать хотела, а не заставить себя никак, — оправдывалась я, вставая с гамака.
— Ну и не заставляй. Когда душа к чтению не лежит, то и на ум книжка не ляжет.
— Да у меня сейчас на ум ничего не ляжет. Мыслей в голове никаких… Так хорошо, так блаженно, будто позади ничего не было, и впереди ничего нет.
— Это правильное состояние. Значит, сердце твое открыто и Спас с тобой говорить может.
— Спас? Говорить со мной? Но… каким образом? Так вот сам сойдет с небес и говорить начнет?
— Спас, доня, с небес не сходит. Он ис-ходит, из сердца твоего, и глубин души твоей.
— Да разве же там есть Спас?
— Только там и есть. А ежели его в сердце твоем нету, то и на небесах его не найдешь.
