Эдик Штейнберг - Материалы биографии
«Зачем пришел художник?»
В сказанном тобою есть как бы три смысловых слоя, по отношению к которым слоится и мое понимание.
Изначальное: немота, тоска по нераскрытости, ощущение возможности прорасти; это не оставленность уже, а еще непришедшесть; ожидание, в котором, кроме горечи пустопорожнего бытия, есть также предвкушение будущей встречи. Может быть я ошибаюсь в опознании, но кажется, что энергии этого слоя выражены в твоем обращении слабо. Что и понятно в свете твоей географической диагностики.
Промежуточное: немотствующее молчание как «способ существования в ночи», то, к чему будут всегда возвращаться в моменты переживания богооставленности принудительной или в апофатическом «богоотрицании», иногда незаметно переходящем в ординарный нигилизм; да, здесь есть отказ художника или «философа» от «Я» как источника и цели всякой гордыни, но здесь же может случиться и отречение от всякой личностности, утрата ипостасности человеческого бытия – в пользу самоутверждения «человеческой природы»; эта обнаженная многозначность и есть лоно творческой свободы, а также свободы совести, где ни к чему уже не принуждают, но ничего еще и не выбрано.
Это свобода «до шестого дня», а есть, как ты знаешь сам, «день восьмой». А. А. Ахматова говорила о Б. Л. Пастернаке: «Дело в том, что стихи Пастернака написаны до шестого дня, когда Бог создал человека… в стихах у него нету человека. Все, что угодно: грозы, леса, хаос, но не люди. Иногда, правда, показывается он сам, Борис Леонидович, и он-то сам себе удается… Но другие люди в его поэзию не входят…» Это слова «не сумевшей вовремя умереть», как писал об А. А. известный «маяковед» В. Перцов, о не успевшем еще родиться у Б. Л. (в творчестве, разумеется). «В те годы, – вспоминает Л. Чуковская, – Анна Андреевна жила, словно завороженная застенком, требующая от себя и других неотступной памяти о нем, презирающая тех, кто вел себя так, будто его и нету…», памяти, ибо «застенок, поглотивший материально кварталы города, а духовно – наши помыслы во сне и наяву… желал оставаться всевластным и несуществующим зараз». Представь себе, как Поэт у серой стены – в памятовании своем и его силою именно – призывал к ответу эту «всевластную и несуществующую силу», не «друзей народа», конечно, а все то же «ничто», ту же самую «немоту», но здесь – цепкую и липкую. «Мне было так плохо, что я 13 лет не писала стихов…»
И в самом деле, многозначность немотствующего молчания, так отличного от свидетельствующего слова, весьма способна срываться в разного рода «застенки», и тогда уж, не дай Бог, «самому себе удасться» (это, конечно, не о Пастернаке).
И поэтому нужно вспомнить, после изначального и промежуточного, еще и окончательное: и тут мои главные вопрошания, недоумения, взволнованные ожидания. Неужто снова «ночь и смерть» и безответность «будет ли Воскресение?».
Если так, то почему эта безвыходность и «проблематичность», как ты выразился, не вяжется с прекрасной платоновской ясностью, почему нет ей места в светящейся простоте твоих полотен? Или язык геометрии более верен надежде, чем географическая диагностика.
О, это только вопросы, поверь, только вопросы.
«Но с чем пришел художник?»
В надежде, что и мы продолжимся когда-нибудь, остаюсь во вслушивающемся ожидании.
С неизменным почтением и преданностью
Олег Генисаретский07.2.82Э. ШТЕЙНБЕРГ – О. ГЕНИСАРЕТСКОМУ
Дорогой О…!
Не помню, зачем ты пришел, но с тобой пришла надежда. Вслушиваюсь в тебя и продлеваю с радостью свой лепет. Вопрос – с чем пришел художник – законный вопрос, а я хочу спросить: «С чем пришел человек?» Не хочется разделять эти понятия, когда «гений и злодейство несовместимы», но, увы, часто бывает и наоборот. Человек не ограничен рождением и смертью. Поэтому и хочу что-то прояснить себе.
Жизнь моя не бегство от избытка сил, а осознание, что их нет. Мое художество – тип сознания, которое ничего не умеет и мало знает. Оно как бы приспосабливается, чтобы не зачахнуть, не успев родиться.
Связь времен торжествует над причиной, но не в наш век. Сталинское время более экзистенциально, а мы тень этого времени. Ахматова, Платонов, Мандельштам, попав в сталинский капкан, воскресли из этого века и как…! Бывают времена паралитичные. Наше время… Увы! Не знаю – неужели это только рев Высоцкого? И еще, когда искусство оторвалось от культа, то оно напоминает бричку, в которой сидит Павел Иванович Чичиков.
«Искусство при свете совести» – это вообще отказ от искусства. Остается не утрата человеческого бытия в пользу самоутверждения человеческой природы, а благодарность за подарок (дар) дарящему. А как избавиться от «мертвых душ» – ответ один: захотеть избавиться. Я как бы сознательно сфокусировал свой взгляд на «Черном квадрате», не отделяя его от географии России. Это данность для нас, а не спекулятивное сужение проблемы. Ты прав, проблема имеет не только горизонтальный взгляд, тем более что любовь к Истине больше любви к географии. Смерть-ночь-будет ли Воскресение? – это говорит «Черный квадрат» К. Малевича. Видимо, я это просто плохо прописал. Ибо Воскресение происходит каждый день – об этом свидетельствует Св. Писание и Церковь.
Бесконечно тронут твоим вниманием к моему творчеству. Понять – это то же, что и простить.
Преданный тебе
Эдик Штейнберг.16.2.82 г.ЗАПИСКИ С ВЫСТАВКИ
«Есть один факт, который властно господствует над нашим историческим сознанием, который содержит в себе, так сказать, всю его философию, который проявляется во все эпохи нашей общественной жизни и определяет ее характер, – это факт географический». Когда наступила усталость от первой будоражащей встречи с русским Авангардом, вспомнил слова П. Чаадаева.
■ ■ ■Любопытно, что расцвет левых движений в Европе пробудил интерес к русскому Авангарду и как бы дал ему вторую жизнь. Сегодня это – музей и одновременно – предмет ожесточенной торговли.
■ ■ ■Передвижники оказались плохими читателями русской истории и русской литературы, не говоря о географии.
Один В. Суриков не проглядел трагедию русского раскола («Боярыня Морозова»).
■ ■ ■Поздний К. Малевич (смотрю каталог его выставки в Дюссельдорфе) изображал, видимо, раскольников-сектантов. Его персонажи похожи на скопцов. (Скопцы – одна из разновидностей хлыстовства, проникшего в политические структуры.)
■ ■ ■Русский раскол и марксизм – колыбель новой истории советской России.
■ ■ ■Искусство, отлученное от Истины, или любит Истину, или ненавидит ее. Когда же искусству безразлична Истина, оно отождествляет себя с «Мы», окармливая фюреров, и жалко тащится в обозе истории, профанируя свободу.
■ ■ ■Судьба Эль Лисицкого трагична. Его «проуны» – пришельцы из давно прошедшего времени. Его дизайн – оборотень Авангарда. Аналогична судьба и учеников К. Малевича – И. Чашника и Н. Суетина, да и А. Родченко с В. Степановой.
■ ■ ■…мы старый мир разрушим…
Законный вопрос: «Кто его будет собирать?» …Может быть, только под кнутом.
■ ■ ■Если художник свободен, то есть ли у него ответственность перед этой свободой?
Художник свободен? Да. Но свобода его – это дар ему. Поэтому и предельная честность художника сказать, что мое «Я» не существует.
■ ■ ■В. Татлин – русский Леонардо – загадка географии. Он свое «Я» направил в культуру Возрождения. Но, как известно, в России никогда Возрождения не было…
Летатлин и Башня никуда не улетели, а просто спланировали в сундуки.
Поздний же В. Татлин – блестящий живописец, возвращаясь к ранним работам, начал вести разговор с собой.
■ ■ ■Первый раз вижу раннего В. Кандинского. Ему выпал жребий расширить в живописи горизонты духовного. Он пришел в искусство как работник и открыл абстрактное случайно.
Его корни – в «Мире искусства» (М. Врубель, А. Скрябин) и в русской этнографии. Многие сюда заглянули: М. Ларионов, Н. Гончарова, К. Малевич, В. Татлин, П. Филонов. Но В. Кандинский увидел-услышал.
Русский европеец остался на всю жизнь заворожен магической культурой Востока. Он, не нарушая табу, всегда осторожно строил свою философию творчества. Кандинский родился, чтобы не покорить мир, а видеть и слушать его.
■ ■ ■«У нас нет Акрополя. Наша культура до сих пор блуждает и не покидает своих стен. Зато каждое слово словаря Даля есть орешек Акрополя. Маленький кремль – крылатая крепость номинализма, освященная эллинским духом на неустанную борьбу с бесформенной стихией-небытием, отовсюду угрожающей нашей истории». Глядя на поэтический автограф О. Мандельштама, снова из памяти вызвал его слова, эти камни русского Акрополя.
