Мэри Роуч - Жизнь после смерти
Мы вышли из автомобиля и пешком отправились к дому Шарбати – тетушки Вирпала. Многие женщины на улицах из скромности прикрывали лица уголком сари, хотя – к моему удивлению – область вокруг пупка у них была открыта.
Доктор Равати остановил процессию у дерева, под которым находилась небольшая гробница. Мунни говорил, что, по словам сына, за домом тетки Вирпала должна быть расположена гробница. И вот перед нами усыпальница, о существовании которой Айшвару, как говорили, знал. «А там, – доктор Рават повернулся на 180 градусов и указал на причудливо разукрашенную голубую входную дверь, видневшуюся ниже по улице на расстоянии примерно в полквартала, – находится дом». То есть само место находится перед домом. Или, говоря по-другому, не более перед именно этим домом, чем перед любым другим в пределах видимости.
Деревни в этой части Индии очень похожи друг на друга, поэтому некоторые из утверждений мальчика в данном случае не выглядели столь уж убедительными. «Пол был каменным». «Семья держала коров и быков». «В доме было две комнаты». Факты такого рода можно применить к дюжине домов в любом индийском селении. Однако в литературе описано немало истинных свидетельств с отличительными чертами обстановки. И дети порой вспоминают характерные особенности. Например, «у него был игрушечный деревянный слон Кришны и шарик на резинке». Или: «у него была маленькая желтая машина». Трудно решить, что делать с такими фактами.
Шарбати побывала в деревне Айшвару несколько недель назад, однако доктор Рават встречался с ней впервые. Дом представлял собой типичную постройку с двумя комнатами. Как и в большинстве деревенских зданий в этой местности, у передней было всего три стены. Когда мы подошли поближе, нам открылись сцены домашней жизни – точно в витрине обувного магазина. Ребенок, только начинающий ходить, играл с кочерыжкой от кукурузного початка, как будто с сигарой. Женщина укладывала стопкой высушенные лепешки коровьего навоза. Мужчина брился.
Доктор Рават, не обращая внимания на толпу, принялся записывать тетушку на видео. Если нет входных дверей, это не слишком затруднительно. Я сосчитала ноги стоявших вокруг. Всего их оказалось пятьдесят пять пар – большей частью босые. Камалпур – деревня еще более бедная, чем Чанднер. Мой взгляд упал на брюки со сломанной молнией и сари с заплатами из какой-то ленты. И вновь доктор Рават был полон воодушевления: когда речь идет о повторном рождении людей, скептики часто отмечают корыстные мотивы. В случае с Айшвару семья его нынешней инкарнации передала семье из прошлой так же много подарков (несколько сари для вдовы), как и последняя подарила мальчику (рассовав ему по карманам сотню рупий).
Присутствие толпы создавало особую атмосферу: вас будто покрывало что-то тяжелое и липкое – и оставалось на вашей коже, как глазурная корка. Зевая, Айшвару уронил голову матери на колени. У тетки Вирпала был прокуренный голос, один ее глаз косил, и она стояла, упершись рукой в бедро. В общем, напоминала мне того, с кем на узкой дорожке лучше не встречаться. Доктор Рават снова и снова побуждал ее рассказывать только о тех событиях и словах мальчика, о которых она узнавала из его уст. Он спросил ее и о той фразе, которую упоминал Мунни: «Тетушка, вы не расстаетесь с прежними привычками». Она согласилась: да, мальчик действительно это говорил – но неверно думать, будто ее племянник имел обыкновение произносить эту фразу. В конце концов оставалось только предполагать, что сам мальчик поверил, будто он стал реинкарнацией Вирпала. Принимая во внимание местную культуру и тот факт, что в перевоплощение явно верили сами родители Айшвару, наш вывод не казался чем-то очень уж удивительным.
Труднее было найти объяснение тому, что говорил нам дядя Вирпала Гайрай, к которому мы отправились чуть позже. Он – школьный учитель в этой деревне: мрачноватый мужчина с плешью, одетый в традиционный белый костюм дхоти. «Расскажите мне, пожалуйста, что вы видели и слышали», – попросил доктор Рават в то время, когда в передней комнате сервировали чай с чем-то сладким. Над дверным проемом красовались две бадминтонные ракетки, скрещенные, как сабли в чьих-то руках. Рядом со мной стоял подросток, обмахивая нас чем-то напоминающим негнущийся ламинированный флаг.
«Я возвращался с моей фермы, – начал говорить Гай-рай. – И когда вошел в деревню, люди сказали мне: «Вирпал вернулся!» Я был очень удивлен. Как мог вернуться Вирпал? Там было две или три сотни человек. В тот момент ребенок ничего не рассказывал. Затем позвали Мокеша». Этот человек был близким другом Вирпала. «Староста деревни пришел и спросил мальчика, узнает ли он Мокеша. Ребенок в ответ промолчал. Тогда староста спросил, указывая на Мокеша: «Как его зовут? Скажи мне на ухо». Мальчик так и сделал. Мы тоже расслышали: «Мокеш».
«Вы сами это слышали?»
«Да».
«Что еще?»
«Мальчик подошел ко мне и сказал: вы – мой дядя».
«Он назвал ваше имя?»
«Нет».
Гайрай добавил, что парнишка узнал сестру Вирпала. Он сказал: «Она моя сестра, Бала». Бесстрастное лицо Гайрая и монотонное перечисление других членов семьи Вирпала смутили меня. Встречи и разговоры с Айшвару, о которых шла речь, выражали эмоции не более, чем слышится в голосе маркетолога, который расспрашивает покупателя мыла о его предпочтениях при выборе товара. Единственное движение в комнате производил юноша с «опахалом», который энергично и, пожалуй, не в меру описывал им в воздухе восьмерки. (Мне все еще было жарко, но я чувствовала себя так, словно выиграла гонку Indy 500.) Я представила себе, что потеряла брата или племянника, а затем, через несколько месяцев, выяснила, что он возродился в образе мальчика из соседней деревни – да я бы не так об этом говорила! Я была бы полна волнения и благоговейного трепета. Возможно, так держаться их заставляла видеокамера. И, откровенно говоря, встреча с самим мальчиком нам еще только предстояла. Мы планировали увидеть его при следующей остановке – в деревне Буландшахар, где он должен будет впервые встретиться с отцом Вирпала.
Ближе к концу разговора Гайрая спросили, верит ли он сам, что Айшвару – его племянник, переживший новое рождение. Учитель ответил утвердительно и добавил, что это не первая реинкарнация, с которой он встречается в жизни. «В моей школе я узнаю многих детей – снова и снова».
Двое братьев Гайрая, с которыми мы побеседовали по окончании первого разговора, казалось, были не так твердо уверены в статусе мальчика, как сам новоявленный дядя. Оба сообщили, что мальчик не признал их.
«Так что вы обо всем этом думаете? – спросил доктор у третьего дяди, завершая разговор. – Вы верите, что этот мальчик был Вирпалом?» Третий дядя, одетый в белую майку и покрытый потом, пришел в затруднение: «Не могу сказать».
Утверждать, что индийцы верят в реинкарнацию, – это само по себе бессмысленно. Католики «верят», что они едят тело Христово во время причастия, но многие ли воспринимают это буквально?[8] В Индии я начала думать, что местные жители верят в перевоплощение так же, как христиане – в небеса, то есть более или менее отвлеченно. Большинство христиан не ожидают, что после смерти их домом станет гора облаков. Однако они могут веровать, не ограничивая себя буквальным смыслом: небесная жизнь может благодарно принять их или отвергнуть – в зависимости от поведения на Земле.
Я начала менять свое отношение к этому вопросу, проведя несколько послеполуденных часов за перелистыванием страниц «Законов Ману»[9] («The Ordinances of Manu»). Эти законы основываются на священном знании Вед и появились, как принято считать, за пять веков до Рождества Христова. «Законы Ману» охватывали практически все сферы. В них предусмотрены наказания за преступления. Например, «если человек низкого рождения плюнет на высокородного, то царь должен повелеть отрезать виновному губы, а если первый обрызгает второго, то отсечь следует пенис, а если на высокородного попадут ветры, пущенные низкородным, то последнему отрубают ягодицы». В этот же сборник законов были включены также правила гигиены и соблюдения здоровья. Например: «То, что расклевали птицы, и то, что остается зловонным после коров… то, на что попало чихание или заражено вшами, может быть очищено, если посыпать землей». Разумеется, в «Законах Ману» нашлось место и для переселения душ.
Во времена Ману реинкарнация считалась не абстрактным религиозным принципом, а чем-то вполне конкретным и влекущим за собой последствия с точки зрения закона. Если современный преступник может оказаться в калифорнийской государственной тюрьме Пеликан-Бей (Pelican Bay), то злоумышленник времен Ману мог получить срок в роли настоящего пеликана. В качестве примера могу привести закон о свидетельствовании 66 из главы XII «Законов Ману». «Человек может превратиться в цаплю, воруя огонь, и превратиться в осу, воруя домашнюю утварь; и воруя крашеную ткань, некто может возродиться дичью, называемой jivijivaka». Точно так же, воруя шелк, лен, хлопок, корову или черную патоку, вор в последующем рождении превращался соответственно в куропатку, лягушку, кроншнепа, игуану или птицу vagguda. Наихудшие же кармические последствия предусматривались для тех, кто «нарушал наставления гуру». Я не вполне себе представляю, что за всем этим кроется, но полагаю, что речь в «Законах» идет все-таки не об обивочных материалах, поскольку злополучный преступник приговаривался к тому, чтобы возрождаться «сотни раз в виде травы, кустов, виноградных лоз и животных, которые поедают зеленые побеги… и животных с их дикой жестокостью». И точно так же не считается мудрым брахман, который «не хранит верности своим правилам и правам», потому что такому, как он, предстоит переродиться в дух Улька-мукха, пожирателя отбросов».
