Дэвид Хоффман - Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе
Молодое поколение адаптировало приемы по ходу дела. Дэвид Форден, оперативник, которого учил Смит, отправился в Варшаву и изобрел технический прием с использованием автомобиля, который медленно дважды заворачивает за угол и в образовавшийся временной зазор человек в машине обменивается пакетами с агентом. Это была своего рода та же молниеносная передача, но с использованием автомобиля. “Я подал свое предложение, которое мне казалось ценным как спецприем для встреч в зонах, где ведется жесткое наблюдение за американскими шпионами, — вспоминал Форден. — Мне ответили из центрального аппарата нашего подразделения: “Рискованно. Опасно. Не сработает”. На что я ответил: “Слушайте, все это рискованно и опасно. Но это сработает”. Форден впоследствии стал куратором одного из самых результативных и ценных агентов ЦРУ, Рышарда Куклинского, полковника польской армии, предоставившего чрезвычайно важную информацию по Варшавскому договору{36}.
Гербер экспериментировал с еще более радикальной идеей — личной встречей с агентом. Молниеносная передача — это очень быстрый обмен в ситуации слежки. Гербер же стремился к реальной встрече с агентом вдали от наблюдателей. В штаб-квартире пришли в ужас, но Гербер полагал, что сможет это отладить во время своей следующей командировки — в Софии, столице Болгарии. Личные встречи не предполагались долгими, и Гербер считал, что при должной осторожности они возможны. Письменное сообщение, переданное через тайник, было ограничено тем, что говорилось на бумаге, но при личной встрече Гербер мог взглянуть агенту в глаза, задать вопрос, увидеть его жестикуляцию, его настроение. Он также считал, что когда работаешь оперативником и шефом резидентуры, ты должен идти на рассчитанный риск. Шпионаж требовал умения рисковать. И по поводу личных встреч Гербер демонстрировал неиссякаемый энтузиазм.
В первые годы холодной войны дефицит личных контактов в Советском Союзе вынудил Соединенные Штаты обратиться к технологиям, сильной стороне Америки. Сначала шпионский самолет U-2 в 1950-х, а затем спутники Corona, Gambit и Hexagon, запущенные в 1960-х и 1970-х, открыли новые горизонты шпионажа — воздушную фоторазведку и радиотехническую разведку. Самая продвинутая из спутниковых систем, Hexagon, была способна фотографировать 80–90 процентов застроенных территорий Советского Союза дважды в год, один спутник за один пролет покрывал полосу размером 555 на 12 963 километра. Для американского руководства спутники стали надежным способом слежения за стратегическим вооружением и страховкой от сюрпризов{37}.
Но как извлекать секреты, таящиеся в сейфах и в головах людей, — секреты, которые спутник не может увидеть? ЦРУ пыталось изобрести эффективные техники нахождения, вербовки и ведения агентов на советском направлении. Так, в одном внутреннем исследовании ЦРУ предлагалось искать маргиналов, неудачников, людей с психологическими проблемами среди советских дипломатов{38}. Другой документ выдвигал теорию, что в новом поколении избалованных молодых людей, среди советской “золотой молодежи”, с большей вероятностью найдутся желающие стать агентами или перебежчиками{39}. Третью идею выдвинул штатный психолог ЦРУ: искать тех, у кого проблемы в браке, кто разочаровался в своей работе, кого лично обидели или кому помешали делать карьеру{40}.
Гербер, вернувшийся в штаб-квартиру в 1971 году, не верил, что есть одна простая формула. Скорее, доказывал он, нужно действовать прагматично: выяснять, кто владеет секретами, и находить к ним подходы. “Работает то, что работает”, — говорил он часто. Но Гербер также понимал, что ЦРУ, отягощенное грузом прошлых подозрений, не слишком привечает добровольцев в Москве. Тем русским, кто осмеливался явиться в посольство, обычно задавали несколько вопросов и указывали на дверь. Редко когда предпринимались попытки понять, искреннее ли это предложение. Влияние Энглтона по-прежнему сказывалось.
Гербер, имея небольшой штат и руководствуясь лишь собственной интуицией, начал изучать вопрос системно: он поднял документы на каждого человека, который добровольно предлагал делиться информацией в Москве за последние пятнадцать лет (а в Восточной Европе — за десятилетие). Он читал досье и шифрограммы, обращая внимание на каждую мелочь. В совокупности эти данные вопияли об ошибочности подозрений Энглтона. Гербер пришел к выводу, что ЦРУ регулярно отвергало искренних добровольцев, отказываясь, возможно, от ценных разведданных. Он заключил, что гораздо продуктивнее проверять тех, кто предлагает свои услуги, а не исходить из того, что все они — часть плана КГБ по дезинформации. Он считал, что ЦРУ в Москве было достаточно умелым, чтобы отделять настоящие источники от фальшивых. Кроме того, он заметил повторяющуюся схему: те добровольцы, которых КГБ использовал как приманку в ловушке, обычно уже были известны предполагаемым получателям информации; до этого они могли сталкиваться раз или два. Так работал КГБ: чтобы поймать кого-то в западню, они выставляли узнаваемую наживку, делая ловушку более привлекательной. Изучая документы, Гербер обнаружил также, что КГБ руководствуется определенной схемой и в отборе людей-приманок. Ими никогда не становились действующие сотрудники КГБ, потому что спецслужба не доверяла своим людям настолько, чтобы позволять им вступать в отношения с американскими оперативниками. КГБ также не использовал людей, незнакомых адресату. Вывод Гербера: не бойтесь принимать что-то от человека, которого вы никогда прежде не видели — это, скорее всего, не опасно. Возможно, это бесполезно, но не опасно. Однако, размышлял Гербер, если ваш советский знакомый жаждет сунуть вам в руки конверт, будьте осторожны: вот это может оказаться ловушкой{41}.
Эти наблюдения в ЦРУ прозвали “правилами Гербера”, и они обозначили поворотный момент: они опровергли подход Энглтона. Не каждый доброволец был приманкой. Свои выводы Гербер представил в отчете в мае 1971 года. Хелмс, наконец, был уже по горло сыт влиянием Энглтона и на расчистку завалов поставил нового начальника “советского” отдела. Им стал Дэвид Бли, ветеран Управления стратегических служб, которого забрасывали в тыл врага во время Второй мировой; он работал на ЦРУ с момента его основания в 1947 году. Бли — спокойный и сдержанный человек, разведчик старой школы, служивший резидентом в Южной Африке, Пакистане и Индии, а позже глава ближневосточного направления — не имел никакого опыта работы с Советским Союзом. Это-то Хелмсу и требовалось: человек, который не заражен энглтоновскими подозрениями. Бли дал всем понять: пора всерьез заняться обзаведением корреспондентом внутри Советского Союза. В декабре 1974 года Энглтона вынудили уйти в отставку, но еще до того, как он покинул штаб-квартиру, забрезжила заря новой эры. Более агрессивный подход начал приносить плоды{42}.
В январе того года ЦРУ завербовало советского дипломата, служившего в Боготе, столице Колумбии. Александр Огородник был сыном высокопоставленного офицера советского флота; 39 лет, высокий, привлекательный, атлетического сложения, темноволосый. В Боготе Огородник служил секретарем посольства по экономическим вопросам. У него была масса проблем. КГБ вынуждал его стать информатором, эту роль он выполнять не хотел, но боялся отказаться. Он был женат, но у него была колумбийская любовница. Он приобрел машину — необычный поступок для советского дипломата — и, похоже, наслаждался светской жизнью в городе. И ему были нужны деньги.
Предложение о сотрудничестве оперативник ЦРУ сделал Огороднику в турецкой бане крупного отеля в центре Боготы. Огородник, не колеблясь, ответил согласием. Он сообщил собеседнику, что терпеть не может КГБ и хочет изменить советскую систему. Но его мотивация была и личной. Он хотел, чтобы его труд щедро оплачивался. Огородник согласился, чтобы ЦРУ хранило бо́льшую часть его жалованья на депозите, но некоторую часть он тратил, покупая изумрудные украшения для своей матери и более скромные вещицы для себя, вроде контактных линз, которые в Советском Союзе в то время приобрести было невозможно{43}.
Огородник с удовольствием погрузился в шпионскую подготовку в Боготе. Обычно, по словам бывшего высокопоставленного сотрудника ЦРУ, такая тренировка требовала месяцев обучения и многих лет для оттачивания навыков, но Огородник справился с ней в считанные недели. Он научился фотографировать документы сначала 35-миллиметровой камерой, а потом новой миниатюрной камерой T-50, разработанной ЦРУ. Крошечная камера была упрятана внутрь большой перьевой ручки. Пленка в T-50 была не слишком светочувствительной. Для съемки документов требовалось яркое освещение и твердая рука, чтобы держать камеру.
