Сергей Максимов - Сибирь и каторга. Часть первая
Русские раскольники отличаются на местах поселений стремлением к пропаганде своего учения (и не
Исключая армян, которые, подобно евреям, спешат укрепить себя в Сибири посредством коммерческих пут и разносную офеньскую торговлю предпочитают сидячей; но указ 1828 года (26 декабря) остановил их деятельность в пределах той губернии, в которой они поселены. без приметного успеха, блестящего в старые времена, замечательного и в новейшие). Даже и скопцы уловляли в свои сети (судя по архивным делам Нерчинских заводов), и молокане и духоборцы находили себе слушателей и последователей даже между такими изверившимися и холодными людьми, каковы наши каторжные. Так, по одному архивному делу нам известно, что некоторые из каторжных "не шли к священнику, говоря, что они делам рук человеческих не поклоняются и присяги учинить не хотят; работы же, какие по службе с них требованы будут, исполнять не отрекаются, и что они присягу имеют внутреннюю, а делами рук человеческих называть св. Евангелие и животворящий крест, что они деланы руками". По другому делу видно, что некто Ярошенко совратил многих служителей и ссыльных, "пользуясь Библи-ею — книгою, дозволенною для чтения ссыльных". Один из уклонившихся служителей, Кухтин, когда тамошние духовные власти позвали его для увещания, простер свою дерзость до того, что, не уважая святости места, прошел по паперти собора, не снимая с головы шапки и с рук рукавиц. В том же самом виде явился и в присутствие духовного правления перед зерцало. На вопрос священника: почему он так поступает? — отвечал: "Ведь это есть писанное руками человека, а потому и не хочу снять пред ним шапки и рукавиц". Этого Кухтина судили военным судом и велели прогнать два раза через 500 человек. В пользу молоканства и духоборчества заметна между вообще холодными к вере ссыльными большая симпатия. На этих примерах дело не остановилось, а шло дальше. Некто Кудрявцев подвел под суд еще 8 человек служителей. Суд обратил их всех в солдаты; служителя Суходолина сослали в Туруханск и велели поселить между некрещенными инородцами, как негодного к службе по летам (41 год). Один из обращенных в молоканство ссыльных (Неронов) оторвал иконы "в небытность никого в церкви" и бросил их на пол; вошедшему дьякону говорил: "Вот ваши боги-идолы, которых я побросал; поди, молись, и если они святые, то пусть встанут". На суде показал, что все это говорил в здравом рассудке. Наказание не вразумило. Нерчинскому начальству удалось уличить еще новых совращенных, из которых один расколотую надвое икону носил в сапогах под пятою. И снова судили одного, уверявшего, что "в церкви нет надобности". Духоборцев начали ссылать в Сибирь вскоре после того, как эта секта сделалась известною властям. В 1799 г. состоялся указ, повелевающий ссылать в вечную каторжную работу изобличенных в духоборческой ереси, "отвергающих высшую власть на земле". В 1805 г. участь сосланных была облегчена, в одно время с облегчением такой же участи духоборцев, находившихся в России. "Духоборцам, сосланным в Сибирь, предоставлены были те же права, которые даны поселенным на Молочных Водах (Мелитопольского уезда, Таврической губ.), но не возвращая их из Сибири в Россию. До 1847 г. всех сектантов ссылали, между прочим, и в Минусинский округ, но, по донесении сенатора Толстого о том, что этот округ лучший во всей Восточной Сибири и притом пограничный с китайским государством, постановили (указом 18 апреля) ссылать скопцов в Туруханский край, а последователей всех прочих сект в Якутскую область.
Рьяные из старообрядцев, приверженцев дониконовских книг и обычаев, подцветили историю ссылки весьма нередкими случаями крайнего отшельничества, начинавшегося исканием одиночества и сосредоточенного созерцания где-нибудь в лесной пещере и кончавшегося в нередких случаях собиранием маленькой слободки. Указанный нами пример Гурия Васильева — в Сибири не последний. Политических и религиозных убеждений ссылка не меняет; образ поселения и приемы, при этом употребляемые, не мешают оставаться при том же, что принесено в запасах из России. Каторга на время тушит огонь, но пепел скопляется. Впоследствии, на поселении, огонь опять разгорается, а тушить его там не умеют.
В архиве Нерчинского Большого завода сохранился рассказ о приключении 20 старообрядцев из уральских казаков, сосланных в 1809 году на Нерчинские заводы. Казаки упорно не соглашались получать казенное довольствие и находиться на казенных работах. Некоторые из них довели себя, таким образом, до крайней нищеты и, отказываясь от казенного пайка, предпочитали питаться милостынею. Принятые против этого строгие меры были недействительны. Сибирский губернатор велел, при всяком случае упорства, давать им по десяти ударов кнутом, но казаки все-таки продолжали говорить свое: "Мы требуем Государя Императора именного повеления, почему мы безвинно посланы, но оное нам не показывают; ваша воля, что хотите над нашими телами, то и делайте, однако же работать не будем до конца жизни". Один, истощенный голодом и "принеся с собою малое количество хлеба", приговаривал: "Будучи сослан невинно, непременное имею намерение хотя и лишиться жизни, но в работе не быть". Одного из казаков (Якова Краснятова) за такое упорство успели уже раз наказать плетьми и два раза выбить кнутом; последний раз с вырезанием ноздрей[79] и постановлением знаков. Точно так же четыре раза наказан был другой казак (Данило Лифанов), а пятеро по два раза. Некоторые подчинились, другие упорствовали. Не зная, что с ними делать, остановились на той мере, чтобы выдавать им провиант в ограниченной даче, достаточной только для поддержания жизни, и учрежден был строжайший надзор за тем, чтобы казаки ни от кого со стороны не получали. Успеха не было: казаки продолжали стоять на своем (как доносила нерчинская горная экспедиция иркутскому гражданскому губернатору). Чем кончилось все это дело, по делам архива не видно.
Случаи невинно сосланных и гласно признаваемых таковыми, конечно, большая редкость в сравнении со всею массою осужденных, и мы не входим в разбор этого темного вопроса за неимением данных. Данные же тщательно скрываются, как особенный и величайший секрет. Кое-что, однако, известно. Сперанский нашел в Томске поручика Козлинского, который, лечась от ран или болезни в Перми, вдруг был схвачен и препровожден в ссылку. Другого сослал подьячий из какой-то Шенгурской губернии; некую Кристину Яковлеву гнали уже в ссылку за рижскую урожденку Редоко-Ян. И. О. Лаба, ревизовавший забайкальские поселения в начале нынешнего столетия, нашел, между прочим, такой беспорядок: иркутский нижний земский суд заслал назначенных на поселение в Нерчинские заводы на каторгу. Между прочими из таковых показана "женка Настасья Фалеева в 1802 году из дворянок, в замужестве была за поручиком Измайловского полка Кашниковым и, по смерти мужа, принята была Новогорода в Духов монастырь белицею и за самовольную отлучку из оного на ночь в гости, по гневу игуменьи того монастыря, отправлена в здешние заводы без наказания". Лет 20 тому назад совершено было какое-то важное преступление. Виновных не нашли: по одним слухам они задобрили следователя, по другим не отысканы по бездарности следователей. Виновных велено было разыскать во что бы то ни стало. Усердие, возбужденное приказанием, выразилось в том, что схватили, судили, выбили кнутом и сослали в Сибирь первых встречных. Впоследствии обнаружились настоящие преступники: невинно сосланных возвратили. Тем, которые остались в живых, выдали за каждый удар кнута по скольку-то рублей; умершие же так и отошли нерассчитанными. Известен лейтенант Борисов, сосланный за разбитие датского корвета якорем и за мужеложство, по протекции прощенный потом; однако не возвратился, говоря: "Закон прислал в Иркутск меня, зачем стану возвращаться в другой какой-либо город?" В Красноярске в кабаке убит был сиделец; его подносчик мальчик в ту ночь не ночевал дома. Его заподозрили, он указал на дом дяди, как на место своего ночлега; справка не подтвердила показания, его били кнутом и переплавляли чрез Енисей; он обернулся к городу и выкричал клятву, что ни в чем не повинен. Прошло довольно времени; в Красноярске поймали бродяг-поджигателей, и двое показали на себя убийство целовальника. Подносчика простили, вернули, стали спрашивать, после расчета по пяти руб. асс. за каждый напрасный удар кнутом, и узнали, что подносчик не указывал ночлега потому, что ночлег этот был в доме купеческой дочки, на которую не указывал он, не желая ее срамить. В Оренбурге известен был такой случай противоположного характера. Всем известен был и у всех на почете богатый купец, приговоренный в каторгу и пославший туда вместо себя другого. В Онеге мы лично знали другого, считавшегося умершим. В Тобольске жив в памяти случай въезда в тюремные ворота за партиею ссыльных кареты и в статейных списках указание на княгиню, ссылаемую за детоубийство; из кареты вышла на перекличку самая отчаянная неуклюжая баба. Княгиня, говорят, стала жить в изгнании, но в Швейцарии.
