Александр Ушаков - Гитлер. Неотвратимость судьбы
«Глубокоуважаемый господин рейхсканцлер! Мне крайне неприятно обременять Вас своими личными проблемами, возникшими передо мной как перед отцом семейства.
У Вас, как у фюрера германской нации, разумеется, совсем иные, гораздо более важные, чем у меня, заботы. Но поскольку семья является пусть самой маленькой, зато и самой надежной ячейкой, на которой зиждется благополучие, благоустроенность и достоинство государства, я чувствую себя вправе просить Вас о помощи.
Моя семья в настоящее время фактически распалась, так как мои дочери, Ева и Гретль, переселились в предоставленную Вами квартиру, а меня как главу семьи просто поставили перед совершившимся фактом.
Конечно, я и прежде часто выговаривал Еве, когда она после работы слишком поздно возвращалась домой, ибо я считал и считаю, что молодая особа после напряженного восьмичасового трудового дня ради сохранения собственного здоровья непременно должна отдохнуть в семейном кругу.
Я был бы Вам в высшей степени признателен, глубокоуважаемый господин рейхсканцлер, если бы Вы с пониманием отнеслись к моей просьбе и в дальнейшем не стали бы поощрять склонность моей пусть даже совершеннолетней дочери Евы к самостоятельной жизни, а побудили бы ее вернуться домой».
Фриц попросил передать письмо Гитлеру Гофмана, однако тот, опасаясь нежелательных для себя последствий, отдал его Еве. Прочитав родительское послание, Ева тут же порвала его, а когда отец поинтересовался, думает ли герр Гитлер отвечать ему, она убедила его в том, что фюрер не хочет делать этого и лучше его не беспокоить. Что благоразумный герр Браун и сделал. А вот копию с отцовского послания, которое со временем стало историческим, Ева сняла, благодаря чему оно и дошло до нас.
Но это было куда проще сказать, нежели сделать. Довольно часто Ева начинала хандрить, и тогда в ее дневнике появлялись следующие записи: «Как бы мне хотелось тяжело заболеть и дней 8 ничего не знать о нем. Ну почему, почему я должна все это выносить? Лучше бы я его никогда не видела. Я в полном отчаянии. Я теперь постоянно покупаю себе снотворное, хожу полусонная и уже меньше думаю о нем. Хоть бы меня черт забрал. Уж в аду точно лучше, чем здесь».
11 марта 1935 года сгоравшая от ревности Ева целых три часа простояла перед чайной «Карлтон», где Гитлер обедал с известной актрисой Анним Ондрой. И у нее подкосились ноги, когда она увидел, как фюрер вышел из чайной вместе с артисткой и преподнес ей огромный букет цветов.
«Три часа, — записала она в дневнике, — я ждала возле отеля «Карлтон», чтобы затем увидеть, как он дарит цветы Ондре и приглашает ее на ужин. Нет, я нужна ему только для вполне определенных целей. Если он говорит, что любит меня, то это лишь в данный момент. Этим словам такая же цена, как и его обещаниям, которые он никогда не выполняет. Почему он мучает меня и когда же все это наконец кончится?»
«Вчера нас пригласили на ужин в «Четыре времени года». Я три часа сидела рядом с ним, и он мне даже слова не сказал. На прощание протянул конверт с деньгами. Так уже было один раз. Но лучше бы он тепло попрощался со мной или хотя бы слово сказал. Как бы я была рада! Но он об этом даже не думает».
«Мне очень плохо. Даже слишком. Во всех отношениях. Я стараюсь убедить себя, что все обойдется, но это не помогает. Квартира готова, а я не могу приехать к нему. О любви, похоже, он сейчас вообще не думает. После того как он уехал в Берлин, я понемногу отхожу. Но на этой неделе я столько плакала ночами, особенно когда на Пасху осталась дома одна».
«Как деликатно сообщила госпожа Гофман, он нашел мне замену. Ее зовут Валькирия, и выглядит она (это можно сказать и об ее ногах) именно так. Но такие габариты он любит, и если слухи верны, вскоре заставит ее похудеть от его стервозности, если только у нее нет таланта толстеть от огорчений, которые он ей еще доставит.
Если госпожа Г. сказала мне правду, как же это подло, что он мне ничего не сказал. В конце концов он должен понимать, что я не стану ему мешать, если другая займет место в его сердце. Подожду до 3 июля, когда исполнится четвертая годовщина нашего знакомства, и попрошу объяснений».
«Только что отправила ему письмо. Сочтет ли он нужным ответить?
А ведь он уверял, что безумно любит меня. Какая же это любовь, если он вот уже 3 месяца не дает о себе знать.
Но даже столь откровенный спектакль не дал Ильзе повода сердиться на сестру. Она знала, как та была измучена своей несчастной любовью, и смотрела на нее скорее с жалостью, нежели с осуждением.
Много позже Ильзе вернула Еве страницы, вырванные из дневника. Перед отъездом в фюрербункер в 1945 году Ева отдала их ей и попросила уничтожить. Однако та спрятала эти свидетельства трагической любви ее сестры к фюреру в надежном месте, на что, по всей видимости, очень надеялась и сама Ева. Если бы это было не так, то кто мешал ей самой сжечь страницы со столь откровенными признаниями?
Но как бы там ни было, затея Евы удалась, и не на шутку взволнованный и расстроенный фюрер заявил:
— Я должен избежать подобных случаев в дальнейшем. Она не заслужила этого. Нужно еще больше приблизить Еву к себе!
* * *
В начале 1936 года фюрер решил перестроить свое пока еще скромное имение, вызывавшее патриотический восторг у многих немцев, которые видели, в какой простоте живет лидер нации. Судя по всему, Берлин с его суетой Гитлеру надоел, и он решил как можно чаще бывать в Альпах. Чтобы принимать высокопоставленных особ, надо было привести виллу в тот самый вид, который соответствовал его высокому статусу. Кроме этого он хотел осуществить свою детскую мечту и иметь собственный роскошный загородный дом.
Вспомнив свое творческое прошлое, он лично спроектировал спальню, будуар и ванную для Евы. Но даже сейчас, когда Гитлер не нуждался в деньгах, комната Евы была обставлена довольно убого. На стене висела картина с изображением обнаженной женщины, которую, по слухам, фюрер писал с самой Евы. Напротив разместился портрет самого Гитлера. Рядом с кроватью на туалетном столике стоял телефонный аппарат цвета слоновой кости.
«На втором этаже, где жил фюрер, — вспоминала его секретарша Траудль Юнге, — царила мертвая тишина. Меня всегда заставляли снимать туфли. Но как бы я ни старалась ступать бесшумно, лежавшие у дверей спальни Евы скочтерьеры поднимали головы. Спальня их хозяйки соединялась со спальней Гитлера огромной туалетной комнатой с ванной из мрамора и позолоченными кранами».
В спальню Гитлера мало кто имел доступ. По словам тех, кто видел ее, обстановка в ней тоже была весьма скромной: шкаф в баварском стиле, небольшой столик и самая обычная кровать. Повсюду валялись книги. На просторную лоджию имела право выходить только Ева. Поговаривали, что Гитлер по ночам часами наблюдал за звездами.
* * *
Пока шли работы в Берхтесгадене, Гитлер решил приобрести для свой возлюбленной небольшой домик в Мюнхене. Причем этот домик Ева выбрала сама. Вилла располагалась в уединенном квартале, от которого до дома Гитлера было всего полчаса езды на трамвае. Поначалу дом был оформлен на Генриха Гофмана, и только в 1938 году он был переоформлен на Еву. В телефонной книге в графе «профессия» было записано «секретарша».
В качестве таковой Ева получала 450 марок в месяц. Но самое интересное было в том, что сделанные ею снимки оказались лучшими из тех, которые появились в фотоателье Генриха Гофмана. По всей видимости, прижимистый Гофман, уплатив за виллу на Вассербургерштрассе 30 тысяч марок, таким образом рассчитывался со своей бывшей сотрудницей. Он всегда помнил, как нравились фюреру сделанные его возлюбленной снимки и как он однажды воскликнул: «Прекрасная работа, стоит не меньше 20 тысяч марок!» Гофман намек понял и незамедлительно выплатил Еве указанную фюрером сумму.
Ева долго терпела, но в конце концов не выдержала и заявила: «Мама, если ты не прекратишь издеваться надо мной, я уйду от вас!» Она выполнила свою угрозу.
Но… все было напрасно. Ева вышла в свет всего несколько раз, а потом снова принялась коротать тягостные дни и ночи в своем тоскливом одиночестве. Только один раз, как, во всяком случае, утверждала сама Герда, Ева заинтересовалась другим мужчиной. Это случилось летом 1935 года после второй попытки самоубийства, когда она с матерью и младшей сестрой отдыхала в Бодензее.
Коммерсант Петер Шиллинг был намного моложе Гитлера и очень понравился Еве. «Это, — рассказывала Герда, — была любовь с первого взгляда. Они не отходили друг от друга и представляли собой прекрасную пару».
Однако Герда рано радовалась. Опомнившись, Ева оборвала знакомство с симпатичным во всех отношениях молодым человеком и не подходила к телефону, когда он звонил ей. «Слишком поздно, — грустно сказала она Герде, — в моей жизни есть и будет только один мужчина…» И напрасно та уговаривала ее одуматься и пугала страшным одиночеством, в котором она проводила свои дни. Ева только упрямо качала головой. Судя по всему, она уже все для себя решила.
