Михаил Семиряга - Тайны сталинской дипломатии. 1939-1941
В первые годы после оформления «Балтийской Антанты» Советский Союз относился к ней благосклонно, рассчитывая на то, что она послужит делу сопротивления стран этого региона германским притязаниям[625]. Однако, как справедливо считает известный финский исследователь С. Мылыньеми, это не значит, что в рядах Антанты царило всеобщее согласие, особенно по вопросу внешнеполитической ориентации. Эстония в своей дипломатической деятельности больше контактировала с Польшей, чем со своими союзниками по Антанте. На дружбе с Польшей особенно энергично настаивал генерал Лайдонер. В этой связи установившиеся советско-латвийские отношения беспокоили Эстонию, считавшую Советский Союз своим единственным потенциальным врагом. Латвия своим врагом считала Германию, а Литва, соглашаясь с такой оценкой, уточняла, что не менее опасной является и Польша. Теперь же, шесть лет спустя, «Балтийскую Антанту» Молотов стал именовать «антисоветским военным союзом» трех республик.
Советские архивные материалы не дают основания для обвинения «Балтийской Антанты» в деятельности, имевшей целью совершить агрессию против СССР. Это же не подтверждается и высказываниями хорошо информированных в этом вопросе германских дипломатов. Так, заведующий референтурой 4-го (скандинавского) отдела МИД Германии Грундхерр 17 июня 1940 г. в меморандуме отмечал, что сотрудничество Прибалтийских государств основывается на договоре о взаимопомощи и сотрудничестве от 12 сентября 1934 г. Автор категорически отрицал антисоветский характер этой организации даже после сентября – октября 1939 г. «Ввиду оккупации их государств советскими войсками, – писал далее Грундхерр, – все три правительства отдают себе отчет в опасности подобной политики»[626].
Советское руководство позволяло себе почему-то предъявлять суверенным республикам претензии, что деятельность этой организации осуществляется «в тайне от СССР», и требовать ее роспуска. В представлении министру иностранных дел Литвы Ю. Урбшису, а через день и правительствам Латвии и Эстонии Молотов квалифицировал их действия как нарушение договоров о взаимной помощи и враждебные в отношении СССР[627].
Однако наиболее характерными для внешнеполитической практики сталинского руководства того времени были сформулированные в этом документе конкретные требования, носившие форму откровенного ультиматума. Вот его пункты (применительно к Литве): 1. Немедленно предать суду министра внутренних дел К. Скучаса и начальника департамента МВД А. Повилайтиса, как «прямых виновников провокационных действий против советского гарнизона в Литве». 2. Немедленно сформировать такое правительство, которое было бы способно и готово честно выполнять договор и обуздать его врагов. (Позже стало известно, что советские посольства во всех трех странах не ждали спокойно, пока такие правительства будут сформированы, а приняли в этом деле весьма активное участие.) 3. Обеспечить свободный доступ на территории своих стран новых контингентов советских войск для размещения их в важнейших центрах.
В конце этого документа, датированного 14 июня, давался срок выполнения требования – через 10 часов после его вручения. Ультимативные требования Латвии и Эстонии были предъявлены 16 июня. В установленные сроки были получены ответы о принятии советских требований[628].
Как в последнее время стало известно, советское руководство не было абсолютно уверено в том, что включение Прибалтийских республик в состав СССР пройдет без вооруженного сопротивления со стороны армий этих республик и что не потребуется применить боевые действия. Поэтому органы НКВД готовили специальные лагеря для приема, как предполагалось, 50–70 тыс. военнопленных[629].
Утром 17 июня 1940 г. границы всех трех республик пересекли крупные силы советских войск в составе 10 стрелковых дивизий и 7 танковых бригад[630]. В Таллинн прибыли также боевые корабли Балтийского флота, а в Двинск (Даугавпилс) – отряд легких боевых судов[631]. В частности, на территорию Эстонии вступило до 90 тыс. человек из Ленинградского военного округа. На встрече, состоявшейся на железнодорожной станции Нарва утром 17 июня, генерал армии Мерецков изложил главнокомандующему эстонской армии генералу И. Лайдонеру довольно жесткие условия того режима, который должен быть установлен в стране и который в Справке комиссии Президиума Верховного Совета ЭССР от 25 сентября 1989 г. назван как «режим военного вторжения»[632].
Аналогичные приемы применялись и в отношении других стран региона, что, конечно, не содействовало взаимному доверию и взаимопониманию сторон. Среди общественности распространялись упорные слухи, ставившие под сомнение искренний и честный характер намерений советского правительства.
Как сообщается в зарубежных источниках, в ночь с 15 на 16 июня 1940 г. в здании КГБ СССР В. Г. Деканозов провел совещание, на котором объявил о решении направить в Прибалтику три группы советских представителей для «создания условий», при которых Красная Армия сможет защитить «северо-западные границы нашего социалистического отечества». Он также заявил, что, «если рабочие Латвии и других Прибалтийских стран выразят пожелание, чтобы их новые правительства назывались «советскими» и «социалистическими», товарищ Сталин сказал, что он не будет возражать против этих требований»[633].
Как писали 17 июня некоторые латышские газеты (и это соответствовало действительности), население Риги, Даугавпилса и Елгавы радостно встретило советских воинов. Однако на привокзальной площади Риги полиция спровоцировала столкновение, в результате которого были ранены 29 рабочих (2 смертельно) и 16 полицейских. Лишь с помощью армии в Риге был «восстановлен порядок»[634].
Через несколько дней советское правительство признало, что в Прибалтийских странах находится «всего не более 18–20 дивизий», а попутно опровергло слухи о том, что «сосредоточение советских войск вызвано недовольством Советского Союза успехами Германии на Западе, что оно отражает ухудшение советско-германских отношений». Далее в сообщении заверялось, что «добрососедские отношения, сложившиеся между СССР и Германией в результате заключения пакта о ненападении, нельзя поколебать какими-либо слухами и мелкотравчатой пропагандой», ибо эти отношения основаны не на преходящих мотивах конъюнктурного характера, а на коренных государственных интересах СССР и Германии[635].
Анализируя характер советских требований и поспешность их выполнения, представитель Эстонии генерал Траксмаа пришел к выводу, что Молотов был особенно непреклонен, когда стало известно о крупных победах Германии на Западе. Генерал докладывал: «Русские позиции стали особенно резкими после военных событий на Западе. Догадываюсь, что подлинной причиной тут служит то, что С. Россия чувствует теперь, что у нее руки развязаны. Война от нее отдалилась, и соглашение на Западе уже невозможно»[636].
Между тем до начала фашистской агрессии против СССР оставался ровно год. Гитлер занял важные стратегические позиции в Скандинавии и нанес поражение Франции. В таких условиях сталинское руководство СССР решило поддержать свое реноме активизацией попыток усилить политическое и военное влияние в Прибалтике. Под предлогом солидарной поддержки местных «социалистических революций» было решено в грубой форме устранить правительства, избранные законодательные органы и тем самым сделать еще один шаг к ликвидации существовавшего в этих странах общественного и государственного строя.
Как отмечается в латвийских источниках, в ночь с 14 на 15 июня 1940 г. советские воинские подразделения устроили вооруженную провокацию. Они напали на пограничные посты латышей в пунктах Масленики и Шмайли, в результате чего погибли 4 человека и были увезены на советскую территорию 38 человек. Затем последовал советский ультиматум правительству Латвии[637].
Не доверяя возможностям и способностям сотрудников советских посольств в быстром и решительном проведении линии Москвы, Сталин направил в Прибалтийские страны в качестве своих чрезвычайных уполномоченных, хотя они имели мандаты Президиума Верховного Совета СССР, таких деятелей, как А. А. Жданов (в Эстонию), А. Я. Вышинский (в Латвию) и В. Г. Деканозов (в Литву). Они были наделены, по существу, неограниченными полномочиями для беспощадного претворения в жизнь ультиматумов и уже тогда вели себя как своеобразные советские генерал-губернаторы. Под их контролем и давлением во всех трех республиках произошла немедленная смена правительств.
«Охватывает буквально оторопь – до какого цинизма надо было дойти, чтобы позволить себе прямо-таки феодальный тон в разговоре с представителями суверенных государств, который взяли за норму Молотов и его подручные Деканозов, Вышинский, Жданов»[638], – отмечал В. Александров. Нельзя не согласиться с этой характеристикой методов сталинистской дипломатии того времени.
