Владимир Лакшин - Солженицын и колесо истории
«Усилия некоторой части критики, направленные к тому, чтобы объявить главного героя повести – Ивана Шухова – лишенным отличительных черт человека, сформированного советской эпохой, отпадают за полной их несостоятельностью. Человек труда, один из миллионов тех, кому принадлежит слава подвига пятилеток, победы в Великой Отечественной войне и самоотверженного трудового порыва в послевоенные годы, Иван Денисович – плоть от плоти и кровь от крови своего народа, творца всех ценностей и ответчика за свою историческую судьбу (…)
Выбором своего героя, человека труда, на чью долю так незаслуженно выпали бесчеловечные испытания, Солженицын с особой силой, как никто до него в литературе, выявляет антинародную сущность того сложного и трагического явления нашей истории, которое мы теперь называем периодом культа личности.
Но, помимо Ивана Денисовича, в солженицынском повествовании выявляются, живут и действуют, как живые, в непосредственном переплетении с переживаниями заглавного героя «Одного дня» многие другие представители лагерного мира, обрисованные четким и экономным пером. Особая и знаменательная роль в повести принадлежит кавторангу Буйновскому.
Не следует забывать, что персонажи в художественном произведении располагаются несколько иначе, чем должностные лица в штатном расписании ведомства или учреждения. Буйновский не есть заместитель Шухова по общим вопросам, как и Тюрин не является при нем «заведующим» хозяйственной частью и т. п. Фигура Буйновского в композиционном построении повести в целостном звучании этого произведения необходима, незаменима и недвусмысленно выразительна. Мы помним, как на бесчеловечной процедуре обыска перед выходом заключенных на работы раздается гневный, протестующий голос кавторанга: «Вы – не советские люди. Вы не знаете статьи такой-то, вы не имеете права…»
Разве это не есть смелый и самоотверженный протест, сознание своего гражданского и воинского достоинства, понятий чести, обязанностей офицера и коммуниста? Мне кажется, это начисто снимает все домыслы «недругов» Ивана Денисовича относительно его мнимой «пассивности» и неспособности к протесту и борьбе против лагерной администрации.
Почему нужно требовать, чтобы этот памятный нам порыв протеста был осуществлен именно Иваном Денисовичем, а никем иным в повести? Может быть, только потому, что мы слишком привыкли по старинке искать в одном произведении всего того, чего ждем от литературы в целом, и одного из героев произведения считаем обязанным представить в своих поступках и характере все то, что может быть представлено другими людьми, окружающими его. А ведь слова, которые мы слышим из уст Буйновского, они в равной степени принадлежат и Шухову, и Тюрину, и всему многострадальному и бесправному скопищу человеческих душ за колючей проволокой. Они и до Буйновского там уже вырывались из чьей-нибудь груди и после еще будут звучать, вплоть до того рубежного часа, за которым идет нынешний новый период в жизни нашего общества». (Вымарано целиком).
27.1.1965
Сегодня Твардовский был у Поликарпова, который передал ему суждения Суслова (Президиума ЦК, как он говорил по обычной тяге к анонимности) о статье. На 90 %-де статья правильная, но 10 % не удовлетворяют. Замечания, сколько я запомнил, следующие:
1) Лишнее – критические упоминания Кочетова, Бабаевского – может разжечь групповщину.
2) Слишком велик перечень «обид» «Нового мира». Не надо о фальсификации с читательскими письмами (по поводу А. Яшина, Дороша).
3) Лишнее – реабилитация В. Некрасова и Эренбурга.
4) О Солженицыне слишком подробно. Это хороший писатель, но не надо его делать знаменем.
5) Сомнительные замечания по поводу «засух» и «градобитий» в литературе и искусстве.
Твардовский считает, что можно было бы отделаться легкой правкой, но, если потребуют снять разговор о Солженицыне – он уходит. Именно это главный пункт.
Поликарпов уговаривал его, что не следует и заикаться об отставке, что «им не нужно два «Октября».
Твардовский высказал ему многое – и тот молчал. О Солженицыне А. Т. сказал: «Ты же ведь знаешь, что фактически он премию получил. Кто сейчас вспоминает Гончара с его «Тронкой»? А ведь всего год прошел. Мы же продолжаем спорить о Солженицыне».
Выслушав все, что сказал Поликарпов, Твардовский сказал, что хотел бы все это услышать от самого Суслова. Тут же, из кабинета Поликарпова, позвонили ему, и встреча эта условно назначена на пятницу. Только я не уверен, что Суслов примет его 29-го.
29.1.1965
Твардовский вернулся от Суслова часа в 4. Я встретил его в коридоре. Он шел в распахнутом пальто, улыбался и перекрестил меня широким крестом несколько раз. «Ну, как, мы живы?» – спросил я. «Живы, живы…» – и он пошел раздеваться.
В кабинете рассказал, что с Сусловым говорил недолго, показал ему вымарки в статье. Тот не вглядывался, сказал только: «Я вижу, большая работа». Твардовский настойчиво повторял, что без упоминания Солженицына не считает возможным печатать статью. Сказал, что Луи Арагон, Сартр, Вигорелли, Сноу – все стремятся встретиться с ним, спрашивают, можно ли поехать в Рязань и т. п. «Назад хода нет: писатель, и писатель мировой славы, существует. Причем дело тут не в одной лагерной теме, а в искусстве».
Все это он Суслову «напел», тот слушал добродушно. Сказал, что считает статью в целом полезной. Конечно, литература должна давать жизнь, какой она есть.
Все это прекрасно. Но, когда я стал смотреть на вычерки в верстке, они удручили меня. Снято начисто место о Викторе Некрасове, сняты оценки Эренбурга, снято почти все рассуждение о Солженицыне (осталось два абзаца), снято и без того темное упоминание о моей статье («Друзья и недруги…»), снята фамилия Кочетова и еще кое-что. Мне показалось, что это пиррова победа. Но вслух говорить я этого не стал. У Твардовского – гора с плеч, что статья пойдет хоть в таком виде, и журнал сохранится.
30.1.1965
Поликарпов, который должен был с утра утвердить правку, накинулся еще на два места: еще одна фраза о Солженицыне и упоминание Бабаевского.<…>
12. II.1965
<…>
Вечером я задержался в редакции, собирался уходить – вдруг корреспондент из ТАССа Петр Косолапов. (Он когда-то передал первую информацию о Солженицыне, прошедшую по всем газетам – «Имя новое в литературе».) Сейчас просил сигнальный экземпляр, чтобы дать официальную «тассовку». (Я понял так, что информация о Солженицыне была пиком его успеха, и он стал «болельщиком» журнала.)
В редакции все уже ушли, столы были заперты, «сигнала» я не нашел. Усадил Косолапова в своем кабинете и надиктовал экспромтом страниц пять. Он обещал тут же передать это для печати, иначе, если «Лит. газета» выйдет с подобным материалом, будет поздно.
6. III.1965
Шел по улице Горького и встретил Дороша. Тот, огорченный, не в себе, бросился ко мне и стал рассказывать о «выборах без выбора» на съезде. Утром была партгруппа, где человеком из Бюро ЦК по РСФСР был предложен список, куда включены все прихлебатели и подонки из кочетовской команды, но не было многих заслуженных писателей. Потом оказалось, что забыли выдвинуть делегатами на всесоюзный съезд Симонова, Фоменко, Дороша, Евтушенко и т. д. Расул выступил, замаливая, видно, вчерашние грехи (вспышку с Егорычевым), и предложил голосовать списком, не обсуждая его. Две третьих съезда составляет партгруппа, и дальше было чисто автоматическое голосование. Отводы некоторых одиозных лиц Македоновым и добавления к списку, предложенные Верой Пановой, успеха не имели: правило бал формальное большинство. «Я сам, как в самобичевании, голосовал с большинством», – сознался Дорош. В. Шкловский и другие беспартийные стали оставлять зал. Но и это не произвело впечатления.
Ходят два анекдота. Первый: «Съезд прошел под девизом: Отречемся от «Нового мира»«. Второй: «Идет пьяный писатель по кулуарам съезда и бормочет: «А еще слух прошел, что Сталин умер»».
О Солженицыне невеселые сведения. У него разболелась печень, он почти не работает, собирается переезжать в Горький, если там дадут квартиру.
Начало апреля 1965 г.
Заходил Солженицын. Сказал, что до конца года ничего давать для журнала не предполагает. «Раковый корпус» собирается углубить и тем сделать более трудным для печати. О нашем романе («В круге…») сказал, что считал бы полезным в удобную минуту дать из него хотя бы главы. «Мне важно закрепить его заглавие, само существование этой вещи…»
В Рязани жить ему стало трудно, и он строит планы перебраться в Горький. Я подарил ему «Хаджи-Мурата» в серии «Народной библиотеки» с моим предисловием. <…>
Из письма Солженицына 7.IV.1965«Оставаясь на уровне серии «Народной библиотеки», Вы очень серьезно изложили суть дела. Степень использования в «Хаджи-Мурате» исторических материалов была для меня новинкой. Метод «цепочки событий» (выражение неточное, но и «диалектика событий» мне кажется расплывчатым) в другом издании и по какому-нибудь другому поводу Вам еще, надеюсь, удастся рассмотреть пристальней[72]. Здесь еще много неназванного.
