Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет
В общем, три года проведя под опекой ЦРХ Син и Чхве уехали из Рестона на запад, в Калифорнию, – заново строить карьеру в кино. Син мечтал прославиться в Голливуде. Через общих знакомых они вышли на японокорейского бизнесмена, который сколотил состояние на гавайской недвижимости, помнил их фильмы и готов был финансировать их новые проекты. Он пригласил их погостить в Беверли-Хиллз. Син и Чхве прожили у него в доме почти четыре года – пока Син в третий раз начинал карьеру с нуля. Теперь его звали Саймон Шин – он взял христианское имя, когда Чхве перед свадьбой в Вашингтоне убедила его принять католицизм.
Чхве быстро сообразила, что в шестьдесят три года она слишком стара и малоизвестна на Западе – без толку опять печатать портреты, нанимать агента и сражаться за эпизодические роли с полчищами старлеток. Кроме того, английский давался ей с трудом, и даже прожив в США несколько лет, она еле-еле могла связать два слова. У Сина успехи были немногим лучше. «Чингисхан», который он теперь задумал как эпический мюзикл, так и не нашел поддержки, и перед Сином снова и снова закрывали дверь, едва он предлагал фильм о своей северокорейской эпопее (что ненавязчиво подчеркивало, сколь мрачны на американском рынке коммерческие перспективы фильма с тремя корейцами в главных ролях).
В 1990 году Син ненадолго вернулся в Азию ставить фильм «Маюми: дева-террористка» по мотивам подлинной истории северокорейской шпионки, в 1987 году взорвавшей самолет «Корейских авиалиний». Син, по его словам, снял этот фильм, дабы «заявить о своей идентичности» и доказать, что он не коммунист. Проект принес удручающие плоды. У фильма был крупнейший в истории корейского кино бюджет, снимали его в семнадцати странах, выбрали для показа на Венецианском кинофестивале (и послали на премию Американской киноакадемии в категории «Лучший фильм на иностранном языке»), однако критики над ним в основном насмехались. Хуже того, родственники жертв теракта подали на Сина в суд за клевету – они утверждали, что Син добился права на экранизацию, пообещав отдать должное их близким, а вместо этого снял «кровавый» бестактный трэш. Особенно свирепо они критиковали самый яркий эпизод «Маюми», сцену теракта, гротескно жестокую и перемежаемую документальными кадрами, где настоящие семьи оплакивают настоящих погибших. Сцена длилась две с половиной минуты и стоила почти половину двухмиллионного бюджета. Уладив дело вне суда и уплатив необъявленную сумму, Син позднее застенчиво признавался, что снимал фильм главным образом ради этого эпизода. Кое-кто счел «Маюми» плохо завуалированной южнокорейской пропагандой – дескать, власти потребовали от Сина однозначно отмежеваться от коммунистов, и ему пришлось очернять Север. Большинство решили, что «Маюми» просто дурное кино: торопливое, дешевое и плохо сыгранное.
Син сбежал назад в Лос-Анджелес и поставил фильм, неприглядно изобразивший южнокорейскую военную диктатуру 1980-х – наверное, хотел восстановить баланс. Фильм тоже провалился. После этого Син решил о политике больше пока не заикаться. Успех «Одного дома» и американская фетишизация восточных боевых искусств – начавшаяся с Брюса Ли, но подпитываемая франшизой 1984–1994 гг. «Парень-каратист»[41] и модой на черепашек-ниндзя – вдохновила Сина на создание «Трех ниндзя», диснеевской франшизы о трех американских ребятах, которые с помощью боевых искусств борются с преступниками. Син заказал сценарий и приступил к переговорам с «Диснеем» о финансировании и прокате. Он, конечно, был крупнейшим кинематографистом обеих Корей, но на прямых переговорах с настоящей голливудской студией трепетал. Адвокаты «Диснея» – бескомпромиссные хищники, это все знают, и неважно, что Сину уже за шестьдесят, что он пережил похищение и тюрьму. В мае 1992 года, когда в Лос-Анджелесе бушевали массовые беспорядки, спровоцированные делом Родни Кинга, Син, его адвокаты и адвокаты «Диснея» на целую ночь заперлись в гостиничных апартаментах – спорить о непостижимых деталях соглашения о лицензировании. Син совершенно растерялся – он-то привык, заключая сделки, пожать руку, подмигнуть, помолиться и, может, присовокупить к этому кое-какие поддельные бумаги. «Все было другое, – говорил он. – Я старался соглашаться на все их предложения».
В рамках франшизы вышло три фильма – Син ставил один, а продюсировал и писал все три. Он надеялся, что популярностью они смогут посоперничать с «Одним дома». Но все они провалились в прокате и не полюбились критикам; первый фильм показал пристойную рентабельность, но каждый следующий собирал кассу хуже предыдущего. Впрочем, они уловили, откуда ветер дует, и после выхода на телевидении и видео у них сформировалась преданная детская аудитория (а вдобавок с них началась карьера режиссера Джона Тёртелтауба, который впоследствии снял блокбастеры «Крутые виражи» и «Сокровище нации»[42]). Еще Син продал телеканалу «Дисней» детский римейк «Пульгасари» под названием «Легенда о Гальгамете»[43] – фильм до того плохой, что «Пульгасари» в сравнении с ним хорош, – а спустя год спродюсировал «Садовника», незапоминающийся триллер с Малколмом Макдауэллом в главной роли[44].
С Тёртелтаубом Син дружил до конца жизни, а актриса Энджи Эверхарт, которая тоже снималась в «Садовнике» и во время съемок перенесла выкидыш, вспоминала потом, что Син прервал работу, подождал, когда она придет в себя, и за ней замечательно ухаживали. «Шин был ко мне очень добр», – рассказывала она. Он появлялся на площадке каждый день, «серьезный и тихий», смущался, что плохо говорит по-английски. Вся съемочная группа запомнила его ассистентку, молодую кореянку со шрамами на лице – прежде она была в лос-анджелесской банде, и член другой банды порезал ей лицо лезвием, спрятанным во рту. Син откопал ее неизвестно где и устроил работать в кино. Похоже, и в Америке трагедия поджидала за углом любого – и особенно женщин; женщинам всегда хуже, в отчаянии размышлял Син.
Как художник он сильно переменился. Все 1960-е и 1970-е этот человек раздвигал границы, славился эротичностью, чувственностью своих работ, а теперь справлялся только со всякой диснеевской чушью. Его расчетливый популизм изошел на трюизмы и натужные манипуляции. Может, мечтая снять хит, он надеялся перевести свои таланты на английский, копируя мейнстрим. Встроиться в голливудскую систему ведения дел ему удавалось с трудом, и показательно, что за шесть лет в Калифорнии он спродюсировал пять фильмов, но поставил лишь один (да и от того потом отмахивался – мол, в Голливуде не режиссировал, хоть в титрах и написано иное). Позднее он рассказывал: «Меня вдруг осенило – даже, надо сказать, ошарашило, – сколь велик культурный разрыв между нашими цивилизациями. Я был очень от всего этого далек».
Чхве в Беверли-Хиллз тоже приходилось нелегко. Ее муж пытался добиться успеха в кино, а она целыми днями возилась с детьми и гуляла по окрестностям. В округе она не встречала ни одной азиатки и отчетливо чувствовала, как косятся на нее другие жены, в основном попадавшие в одну из двух категорий. У «сильных» на лбу и скулах туго натянутая кожа, все тело как будто вот-вот разойдется по швам, они вечно бегут на какое-нибудь собрание или обед. «Трофейные» – молодые, крепкие и бодрые, в джинсах или ярких легинсах, жуют здоровую пищу и вечно возвращаются с пляжа или тренировки. У тех и других – своя власть, своя независимость. Госпожа Чхве не ходила на собрания и тренировки, всегда носила черное, прятала бледное лицо под широкополой черной шляпой и черными очками, самой себе казалась старой ведьмой и чувствовала себя не в своей тарелке.
Разведенная О Су Ми принялась летать в Калифорнию – уверяла, что «повидаться с детьми». Чхве, однако, не сомневалась, что бывшую старлетку, точно огонь – мотылька, манит блеск Голливуда. В Рестон она к детям что-то не летала. О Су Ми уходила с детьми гулять – Чхве сидела дома, одинокая и всеми брошенная. Она ни на минуту не забывала, что биологическая мать детей – О Су Ми, а сама она родить так и не смогла. Ту, очевидно, ни капельки не тревожило, что ее налеты усложняют детям жизнь. Она употребляла наркотики и пила, а ссорясь с Чхве – порой и на публике, – иногда выплескивала вино сопернице в лицо или посреди ресторана таскала ее за волосы. Она заговаривала о том, что хочет увезти детей в Южную Корею, но затем уступала и соглашалась, что детям лучше с Сином и Чхве. Как-то раз она позвонила Чхве и объявила, что выходит замуж за некоего француза, а вскоре после этого погибла в ужасной автокатастрофе на Гавайях. Было ей всего сорок два года. Син работал на съемках, и на Гавайи Чхве полетела с Сан Гюном, сыном О Су Ми. Больше никто на кремацию не явился, и после панихиды Чхве осталась в крематории на совершенно чужом острове со шкатулкой, полной пепла. Чувства ее, говорила она, были «неоднозначны». О Су Ми была совсем одна, и проводить ее пришла только жена Сина; интересно, размышляла Чхве, что сказала бы О Су Ми, если б узнала. Чхве сидела с этой шкатулкой и отчаянно рыдала – как в тот день, когда О Су Ми впервые появилась в ее жизни. Поди тут разберись.
