Владимир Губарев - XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России
— Я бывал в тех музеях… Не скрою, сравнение по числу посетителей и по популярности явно не в нашу пользу…
— Там все делалось специально, чтобы люди ходили в музей. В Лондоне он расположен в центре города, очень удобно для посетителей, а потому их так много… Да и культурные традиции складывались веками… В Америке таких традиций нет, но там делается все возможное, чтобы заинтересовать людей. Причем в каждом маленьком городишке есть свой музей, его холят и лелеют. И вам обязательно его покажут… Кстати, в Вашингтоне вход в музеи бесплатный, и это делается специально, чтобы американцы смогли приобщиться не только к достижениям своей страны, но и к мировой культуре.
— Музеи в Вашингтоне и Лондоне, с которыми вы в одном ряду, являются национальным достоянием, они живут безбедно. А как же вы?
— И хорошо, и плохо. Американские стандарты иные, чем у нас. А потому те люди, которые не пожили в Америке, живут у нас относительно нормально. Это первое.
— Это относится к первому или второму?
— Первому. То есть к положительному. Сталин по своему был прав, когда организовывал "железный занавес". Люди догадывались, что там жизнь получше. Однако догадка — одно, а знание совершенно другое… В чем еще хорошо? В палеонтологию вообще-то нормальные люди не идут. Психика человека, занимающегося чистой палеонтологией, далека от нормы. И она позволяет людям не замечать той ненормальной обстановки, что складывается за пределами этих стен… Людей, которые работают за копейки и ни о чем другом, кроме своей науки не думают, довольно большой процент. И палеонтология как наука на этом и держится!.. Если вы познакомитесь со всеми такими институтами, аналогичными нашему, то вы вскоре убедитесь, что состояние дел в них весьма пристойное. Кадры не разбегаются — ни в заграницу, ни в "челноки", и работают за копейки очень плодотворно. Последняя комиссия Академии, которая была в институте, выявила интересную закономерность: научная продуктивность не снизилась. Количество монографий, статей такое же, как и десять лет назад.
— Вы стоите "над" происходящим?
— В какой-то степени — "да"!.. Институты Академии наук лишились своих сотрудников именно потому, что среди них недостаточно "сумасшедших". Вы понимаете, что я имею в виду…
— Наверное, лучше сказать "фанатиков"?
— Это сути не меняет… Но есть еще одно обстоятельство. Задолго до того, как началось наше "демократическое время", мы проводили выставки за рубежом. Сначала они нам никакого дохода не приносили. Случалось лишь — мы получали в знак благодарности какой-нибудь электронный микроскоп… Интерес к нашим работам был всегда высок. Половину "продукции" института можно оценивать на мировом уровне, ну а в четверти разработок — мы являемся абсолютными лидерами. И считается совсем незазорным приехать в наш институт из любой страны — из США, Германии, Франции, Англии — и здесь стажироваться, работать. Уровень считается высочайшим: из ста с небольшим сотрудников — 41 доктор наук, два академика, три член-корреспондента РАН… Объем исследований выполняем большой, и лучшее представлено на выставках. Так что интерес к ним в любой стране большой. После 91-го года экономическая ситуация в науке стала складываться неблагоприятно, а потому наши выставки были переведены на коммерческую основу. Организуется огромное количество выставок. Одни из них просто физически не могут дать какую-то прибыль, другие — подобно нашим — все-таки зарабатывают средства… Всем вместе нам и удается поддерживать определенный уровень научных музеев в России. Будь иначе, и их бы растащили…
ИЗ ХРОНИКИ ОТКРЫТИЙ: "Под руководством А.Ю. Розанова разрабатывается новое поколение схем корреляции кембрийских отложений разных регионов России. Обосновывается ярусная и зональная шкалы кембрия. Мировая научная общественность использует советскую яр усную шкалу ранее, чем она становится достоянием собственной страны.
Разработана новая система археоциат (древнейших и самых примитивных скелетных многоклеточных), устанавливаются закономерности развития этой группы. Результаты становятся достоянием ми ровой науки и используются как в теоретической биологии, так и для разработки шкал нижнего кембрия".
— Итак, "хорошее" мы определили. А что "плохо"?
— Все, что есть плохого в государстве, отражается на нас. Зарплата чудовищно низкая. Бюджет института предусматривает только деньги на зарплату и приблизительно половину затрат на коммунальные услуги. Остальное — выкручивайся как можешь… Недостаточно выделяется средств на музеи. Думаю, даже руководство Академии недостаточно хорошо знает, сколь велики богатства, накопленные в научных музеях. Надо бы руководителям объехать все музеи — я подозреваю, что две трети членов президиума даже в нашем музее не были, а что говорить о других, менее именитых!?. И тогда уже определять судьбу каждого музея, потому что, честно говоря, я не представляю себе, какими соображениями они пользуются, выделяя на академические музеи те или иные суммы денег…
— В зависимости от того, что дают Академии…
— Это безусловно! Но все-таки лучше судить о ценности музея, когда в нем побываешь… Мы абсолютно не были готовы к тому, что начнется рынок и бизнес, и это все коснется палеонтологии. Это для нас было полной неожиданностью!
— И в чем это выражалось?
— В самых простых вещах… К примеру, в 1991- 1992-м годах у нас не было даже охранной сигнализации. Нам и в голову не приходило, что могут быть хищения!.. Но людей опустили в "рыночную среду", и сразу же начал процветать бизнес в палеонтологии. Речь идет не только о нашем музее, но и о раскопках. Появилось немалое число "специалистов", которые начали вести раскопки даже в заповедниках. И все найденное выброшено на рынок… Эти процессы, естественно, коснулись и института. Был обнаружен ряд краж. Сразу же нашлись люди, которые начали утверждать, что хищениями занимаются сами сотрудники. Я не хочу этого утверждать! К подавляющему большинству сотрудников я отношусь с полным доверием, более того — 90–95 процентов из них я отношу к своим "любимчикам" (так высказался один из сотрудников на ученом совете института), ну а пять процентов к ним я отнести не могу… Если руководитель группы имеет грант РФФИ и не выделяет денег даже своему лаборанту, а все забирает себе, то такой человек не может быть моим "любимчиком"…
— Вы намекаете на конфликты в институте?
— Да, конечно. Есть в любом коллективе люди, которые недовольны директором. Наш институт не исключение… А потому кражи стали для таких людей истинным подарком: они начали раздувать происшедшее. Эта история пошла буквально по всему миру
— А что было украдено?
— Была вскрыта витрина и взяты черепа амфибий Один из них через некоторое время появился в Германии. Потом пропали два бивня. Причем была оставлена записка: "Бивни взяты в работу" а потому эта пропажа не сразу привлекла внимание Потом было еще некоторое количество краж… Мы обращались в милицию, возбуждались уголовные дела, но возможность их раскрытия невелика… После первых же краж мы приняли беспрецедентные меры по охране. Кое-кто даже шутит, что теперь мы охраняемся так, будто за нашими стенами склады ядерных боеголовок…
— Не исключено, что ваши экспонаты намного ценнее так как несут в себе память эпох! Но, как известно, очень тяжело раскрывать все кражи произведений искусства.
— У нас еще сложнее! Борьба с кражами произведений искусств имеет длительную историю, накоплен определенный опыт, да и исследованы рынки сбыта, известны покупатели У нас же многое непонятно: к примеру, на таможне необычно трудно определить, что вывозится ценный палеонтологический материал… И так далее… Да и законодательная база у нас такова, что позволяет делать все что угодно — она очень слабая Надо создавать законы и подзаконные акты, и я готов этим заниматься… Однако у Госдумы пока руки не доходят… А ведь закон должен быть таким, чтобы люди не боялись заниматься палеонтологическим бизнесом, и в то же время материалы, представляющие ценность для музеев и науки, оставались бы в стране.
— Но ведь это сделать нелегко!
— Конечно. Но совершенно необходимо!
— В таком случае поясните: что такое "палеонтологический бизнес"?
— Это торговля палеонтологическими объектами Во всем мире это нормальный бизнес. Я привожу такой пример Есть у нас фосфоритный карьер под Москвой. Ковш экскаватора загребает десятки тысяч мелких раковин. Их можно использовать для создания коллекций в школах, университетах, наконец, делать сувениры… В общем, весь материал можно условно разделить на три категории. Первая — недопустимо вывозить из страны объекты, представляющие исключительную научную ценность…
