Шракбек Кабылбаев - Преступления могло не быть!
Отдавая должное попыткам разобраться в истоках преступности, в причинах и условиях, ей способствующих, нельзя не заметить, что жизнь многогранна и сложна, и в этих кратких заметках автор не ставит непосильную задачу создать общую картину. Его намерения гораздо скромнее: на отдельных примерах исковерканных судеб преступников показать пагубность их жизненного пути и возможность исправления с помощью общественности, исправительно-трудовых учреждений, а также с помощью волевых усилий самих заключенных, их страстного желания покончить с тягостным прошлым. И, как убедится читатель, сделать это не поздно, даже если тебе уже за тридцать — было бы желание стать честным человеком, равноправным гражданином.
По понятным соображениям имена собственные в этих заметках изменены. Но факты — строго документальны.
МАРИЯМарию Рыжову вызвал к себе начальник колонии Борис Павлович Бокаушин.
— Я вот все думал, — начал Бокаушин, — какая это Маша Рыжова, о которой постоянно говорят, как о нарушительнице режима? А она, оказывается, самая что ни на есть обыкновенная… Ну, как живете, Мария Григорьевна?
— Живем помаленьку, — нехотя ответила Рыжова.
Всем своим видом она давала понять, что отнюдь не расположена к «душевным» разговорам. Бокаушин все же решил спросить, была ли она вчера на встрече с товарками, недавно освободившимися из колонии.
— Нет, — равнодушно ответила она. — Делать мне там нечего. Эти вертихвостки крутятся здесь, чтобы начальству угодить.
— Это вы зря на них наговариваете, — возразил Бокаушин. — И зачем, освободившись, они станут нам угождать? Какие мы теперь для них начальники?
Рыжова сдержанно улыбнулась.
— А я вам скажу — зачем, гражданин начальник. Кто хоть раз побывал здесь, все равно снова сюда же и вернется. Раз сломался человек, — у него этот разлом уже навсегда.
— Видел я таких, — сказал Бокаушин. — Но есть ведь и другие. Те, что отбывают свой срок, выходят на свободу и становятся вполне уважаемыми людьми.
— Так я и знала, что вы меня для «морали» вызываете, гражданин начальник, — вздохнула Рыжова. — Подумайте сами, — как же это я — я, и вдруг стану уважаемым человеком?! Оставили бы вы меня в покое! А то — еще лучше отправили бы в тюрьму, в одиночку!
И она уставилась в окно. Бокаушин понял, что бесполезно продолжать этот разговор, по крайней мере, сейчас. Он отпустил Рыжову, но не забыл об этой заключенной с трудной и сложной судьбой.
Как-то, читая личное дело Рыжовой, Бокаушин обратил внимание на один рапорт. В нем говорилось, что когда Рыжову конвоировали в суд, какой-то молодой человек пытался передать ей носовой платок и плитку шоколада… Как выяснилось потом, этот человек жил неподалеку от Джамбула, а работал комбайнером.
Факт не такой уж примечательный. Однако опытный воспитатель разыскал парня и написал ему письмо. Так и так, мол, дорогой товарищ, ваша уважаемая Мария Рыжова содержится в колонии, трудно ей, она нуждается в моральной поддержке, если вам не безразлична ее судьба.
Ответное письмо пришло быстро. Но Борис Павлович не сразу показал его Рыжовой.
Марии и в самом деле было худо. Она гнала от себя воспоминания, но никуда не могла уйти от той роковой ночи.
…Окровавленная и избитая, Мария еле пришла в себя. На узкой кровати лежал ее муж, Тимофей, пьяный, в грязных брюках.
Избив ее, он, как был, свалился и уснул. А их маленький сын оказался под ним. «Мальчик же задохнется!» — с ужасом подумала она и начала тормошить тяжелое бесчувственное тело, чтобы высвободить ребенка. Тимофей пошевелился, открыл глаза. Чугунные кулаки, те самые кулаки, которые столько раз оставляли кровоподтеки на ее теле, с хрустом сжались. Муж снова готовился бить ее жестоко, исступленно. «Больше так жить нельзя», — мелькнула у нее отчаянная мысль, и тут Мария увидела на постели нож, очевидно, выпавший из кармана мужниных брюк. Рука сама потянулась к финке, и молодая женщина с силой ударила его, Тимофея, но острие, напоровшись на что-то твердое, скользнуло и нож вонзился в тельце ребенка…
Здесь, в колонии, начальник все время внушает ей, что люди простят, если она изменит свое поведение, станет другой. Ну, а кому, кому это нужно, если она, Мария Рыжова, станет на путь исправления? Мужу? Он ею давно проклят, и нет его больше в ее жизни. Сыну? Его не вернешь. Людям? Они все равно не поверят. Так теперь — чем хуже, тем лучше! И пропади оно все пропадом!
В зарешеченное окошечко ровными струйками проникают солнечные лучи. Где-то она уже видела такую картину, когда вот так же осторожно солнечные стрелы били в окно. Ах, вон когда! В доме у стены, на чердаке, где она жила после смерти матери, оказавшись совсем одинокой. Степа тогда сказал: «Будешь жить у нас на чердаке. Там настоящая комната».
Мария согласилась. Но прожила здесь недолго. Ее удочерила тетя, и встретились они со Степаном через несколько лет уже в техникуме…
А странный какой-то этот Степан. Однажды сказал, что любит, а сам тут же убежал и долгое время на глаза не показывался.
…Когда Рыжова, отбыв очередное наказание опять-таки за нарушение режима, пришла в бригаду, все почему-то с ней были обходительны. А бригадирша как-то очень просто сказала: «Давай, Марийка, за работу. Мы здесь без тебя решили в передовиках ходить».
В тот день они штукатурили стены будущей швейной фабрики. Рыжову поставили просевать песок. Сначала дело шло хорошо, но к обеду Мария с непривычки утомилась. Присела отдохнуть. Подошла бригадирша.
— Устала?
— Да. Спина разламывается, повернуться не могу.
— Это хорошо, — успокоила ее пожилая женщина. — Я тоже поначалу уставала, а потом ничего, втянулась.
Вечером, когда они вернулись в общежитие, ее позвали к начальнику колонии. «Ну, опять…» — громко сказала она и пошла к выходу.
На этот раз Бокаушин не стал расспрашивать о жизни. Он только, подавая письмо, сказал:
— Здесь вас касается, Мария Григорьевна. Прочитайте.
Рыжова почему-то покраснела и, даже не присев на предложенный стул, стала читать.
В письме говорилось: «Уважаемый товарищ Бокаушин! Очень рад, что Маша честно искупает свою вину… Вчера я разговаривал с председателем колхоза, он пообещал мне отпуск. Так что я, возможно, приеду в колонию…»
Дальше Рыжова уже не могла читать. Комок подступал к горлу, а глаза застилал туман. И снова она услышала голос начальника:
— Чего же теперь плакать?.. Теперь-то плакать нечего. Вам другие женщины могут только позавидовать… Каждая хотела бы иметь такого Степана. Только не у каждой он есть. Ну, а уж все остальное, вся ваша будущая жизнь зависит от вас…
МАТЕРИНСКАЯ ТАЙНА«Здравствуйте, дорогая Ольга Петровна! Получили мы ваше письмо. Спасибо. Мы очень рады, что нашлась наша мама».
Это пишут о заключенной Балашевой. Долгое время она скрывала, что у нее есть дети. Даже самые близкие подруги ничего не знали об этом.
Присматриваясь к Балашевой, воспитательница О.П.Давлетшина обратила внимание: читает она только Чехова и неплохо разбирается в медицине. Правда, последнее она тоже всячески скрывает, видимо, не хочет говорить о своей профессии. Но один раз все же выдала себя. Как-то в общежитие вбежала заключенная, которая нечаянно поранила руку. Балашева тотчас бросилась к ней. Ольга Петровна заметила: перевязку она делает ловко и умело профессионально. Казалось, что она только и занималась всю жизнь тем, что перевязывала раны.
Однажды Балашева пришла сдавать в библиотеку числящиеся за ней книги Чехова. Ольга Петровна решила посмотреть их. На той странице, где начинался рассказ «Невеста», Давлетшина заметила карандашом написанные имена: Света Оля — Витя. Чехова читают, конечно, многие, поэтому трудно сразу сказать, кто сделал эти пометки. А все же, что, если Антон Павлович Чехов — земляк Балашевой? Может быть, она работала в какой-нибудь таганрогской больнице?
Догадка казалась, мягко говоря, фантастичной, но ничто ведь не мешало проверить это. Нет, так нет… О.П.Давлетшина послала в Таганрогский горздравотдел письмо, приложила фотографию. В полученном ответе говорилось, что на фотографии не Балашева, а Климова Елена Степановна, работавшая медсестрой в одной из городских больниц. Несколько лет назад, бросив детей и мужа, Климова исчезла неизвестно куда.
— Это правда, что у вас дети и вы носите чужую фамилию? — прямо спросила Ольга Петровна, когда снова пригласила к себе Балашеву.
— Нет, начальница, одинокая я. Босячка. Вы же все знаете про меня.
— Вот слушаю вас, Нина Сергеевна, — перебила ее Ольга Петровна, — и ни одному слову не верю.
— А где это писано, что преступникам верили?
— Зря вы так, — продолжала Давлетшина. — Я думаю, Нина Сергеевна, что вы внутренне честный человек, когда-то были хорошей матерью, женой, была у вас своя жизнь, жизнь, а не…
![Сергей Бетев - Без права на поражение [сборник]](/uploads/posts/books/242828/242828.jpg)