Николай Михайловский - Штормовая пора
Я стал свидетелем аврала: стучали топоры, сколачивались деревянные щиты, к ним подгонялись ременные лямки. И на щиты-волокуши бойцы устанавливали пушки.
В сумерках по болоту началось движение. Солдаты шли чуть ли не по пояс в воде, подобно бурлакам на Волге, тянули за собой пушки. Каждый метр пути по болоту требовал куда больших усилий, чем километры, пройденные по обычной дороге. Зато, когда они оказались у гавани Фишхаузен и навстречу ринулись немецкие самоходные орудия «фердинанд», весь нечеловеческий труд окупился сторицей — в ночной темноте сверкнули вспышки. Десятки пушек открыли прицельный огонь по «фердинандам». И мало сказать, вывели их из строя. Нет, они были подожжены и стояли факелами, освещая нашим солдатам путь в гавань…
Так совершенно неожиданно для немецкого гарнизона он был атакован с фланга, и Фишхаузен, стойко державшийся много дней, не выдержал натиска и пал.
Опять судьба меня свела с моряками. Кажется странным вдали от Ленинграда, Кронштадта и Таллина на дорогах Земландского полуострова увидеть знакомые машины, покрашенные в зеленый цвет, с якорями, нарисованными на борту, и очень броской буквой «Ф», а в кузовах развеваются ленты матросских бескозырок. Впрочем, это закономерно. Вместе с сухопутными войсками наступает Краснознаменный Балтийский флот. Наступает дерзко, напористо, точно все 900 дней блокады в нем копилась титаническая энергия, которая сейчас с бешеной силой вырвалась наружу…
Все флотское, что способно двигаться по воде, лететь в воздухе и просто шагать по немецкой земле, — все устремилось на Пиллау — туда, где слышатся громовые голоса нашей морской артиллерии, прибывшей своим ходом от самого Ленинграда, где десантные отряды Лейбовича и Романова дерзким броском высадились на косу Фриш-Нерунг, рассекли немецкую группировку на две части и намного ускорили исход событий…
Мы мчались в потоке машин со снарядами, горючим и солдатами. На дорожных щитах призыв: «Даешь Пиллау!»
Тут я должен остановиться, поскольку мы с Филиппычем выскочили к заливу Фриш-Гаф и увидели наши маленькие кораблики, одетые в броню. Я знал, что их доставили в Восточную Пруссию на железнодорожных платформах, потом спустили по реке Прегель, и они пошли своим ходом, включившись в общее наступление. Теперь они уже в самом центре сражения у залива Фриш-Гаф. В маленьком домике у воды я встретил и командира соединения капитана 2-го ранга Михаила Федоровича Крохина, спросил у него, где штаб моряков. Крохин чуть заметно улыбается:
— У нас, как в песне поется: по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. Каждый день меняем квартиру. Фронт движется к морю. Ну, а нам сам бог велел не отставать.
В эти дни маленькие кораблики, что сейчас стоят у пирса, поцарапанные пулями, с заметными вмятинами на броне, обстреливают берега, занятые противником, подстерегают суда с остатками разбитых войск, пытающихся спастись бегством, и топят их…
— Знакомьтесь, — Крохин указал на рослого офицера. — Он вам расскажет о чудесах на войне.
— Что вы, товарищ капитан второго ранга, — замахал тот руками. — Какие чудеса, — пополнили ряды морской пехоты, вот и все.
— Как же это произошло? — спросил я.
— По причинам от них независящим, — все с той же милой улыбкой отозвался Крохин и тут же вышел, а лейтенант Задорожный, правда, без особого энтузиазма, поведал мне историю, приключившуюся с ним и его экипажем несколько дней назад, когда катер подошел вплотную к лесистому берегу, занятому гитлеровцами, и начал артиллерийскую дуэль с немецкой береговой батареей. А тут из леса вырвались самоходные пушки, они мчались к берегу и на ходу вели огонь по катеру. Снаряд попал в машинное отделение, и катер не мог больше двигаться. Скоро второй немецкий снаряд попал в артиллерийскую башню, произошел взрыв. Часть команды была убита. Живым было приказано выбрасываться за борт. Моряки захватили автоматы с дисками и гранаты. Так со всем этим боевым имуществом кое-как доплыли до берега. Едва выбрались на песок, а тут фашисты. И завязался бой. Моряки держались, пока не подошли на помощь наши бронекатера…
Лейтенант Задорожный не успел закончить рассказ, как открылась дверь и снова появился Михаил Федорович Крохин.
— Кончайте! — сказал он. — Через десять минут выходим.
Задорожный надел кожанку, схватился за противогаз.
— Так вы же теперь пехота, — заметил я.
— Нет, ошибаетесь. Мы опять при своем деле…
Мы вышли из домика, моторы уже гудели. Экипажи катеров принимали ящики с боеприпасами. Вскоре раздались свистки, и кораблики один за другим оторвались от стенки и легли курсом на Пиллау…
Ко всему здесь рассказанному мне остается добавить немногое. 25 апреля Москва салютовала войскам 3-го Белорусского фронта, морякам и летчикам Балтики, овладевшим Пиллау. В громовых раскатах двухсот двадцати четырех орудий был навсегда прославлен ратный труд и капитана 2-го ранга Крохина — умелого организатора многих боев, и лейтенанта Довгань, который раненным снова ушел в бой, и солдат, тащивших волоком по болоту свою артиллерию, и тех многих, кого уже к этому времени не было в живых…
ПОМЕРАНИЯ И БРАНДЕНБУРГ
Я передал по «бодо» корреспонденцию о взятии Пиллау и тут же получил телеграмму:
«Немедленно выезжайте на Второй Белорусский фронт тчк Разрешительное удостоверение выслано…»
Я рад. Мои друзья из военно-корреспондентского «корпуса» поздравляют: «Увидишь самого Рокоссовского…»
…Наша трофейная малолитражка снаряжается в дальний путь. Мой коллега корреспондент «Последних известий» по радио Володя Уманский ходит задумчивый, видно, не хочется расставаться. И мне грустно — как-никак от самого Ленинграда и до Германии не одну тысячу километров вместе отмахали.
— Значит, ты скоро увидишь Берлин, — говорит Володя.
— С чего ты взял? Второй Белорусский фронт на Берлин не наступает.
— Он помогает Первому Белорусскому, а стало быть, тебе до Берлина ближе, чем нам, грешным… Ты мне пришли, пожалуйста, какую-нибудь штучку-мучку из кабинета фюрера, — наказывает он, прощаясь со мной.
И вот мы с Филиппычем мчимся по широким асфальтированным дорогам. По обе стороны нескончаемо тянутся густые деревья, как будто зеленый коридор.
Рассказ о пребывании на 2-м Белорусском фронте я начинаю с короткой дневниковой записи:
«Был на приеме у маршала Рокоссовского. Впечатление огромное. Константин Константинович, отвечая на мой вопрос, рассказал о форсировании Одера и взятии Штеттина (Щецина по-польски). Говоря об основных событиях, он не забывал о деталях, особенно важных для нас — журналистов. Показывая на карте на рукава Одера и широкую пойму между ними, маршал, улыбнувшись, вспомнил слова сержанта Пичугина: «Два Днепра, а посреди Припять…»
— Пожалуй, лучше не скажешь, — с удовольствием заметил он. — Все нацелено туда… — Маршал показал на стрелку, острием направленную к Берлину. — Конечно, не мы будем брать Берлин. Мы пока на подхвате…
Пожалуй, это было чересчур скромно сказано. Я знал, что сейчас войска маршала Рокоссовского тесно взаимодействовали с 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами, решая общую стратегическую задачу — разгрома немецких войск и овладения Берлином.
Я заметил на столе свежий номер «Правды».
— Где-то в этих краях писатель Вишневский, — сказал маршал. — Сегодня в «Правде» его статья. Мне нравится… Остро, четко, эмоционально… Фразы короткие, как пулеметная очередь…
Заговорили о Вишневском, я рассказал о его работе на Балтике. Маршал слушал с интересом.
— Помню, я когда-то восхищался фильмом «Мы из Кронштадта»… — признался он.
Вошел начальник штаба. Поздоровался, дал понять, что у него срочные дела. Маршал поднялся и протянул мне руку:
— Ну, а теперь устанавливайте контакты с нашими товарищами и если что нужно — обращайтесь без всякого стеснения ко мне, члену Военного совета, начальнику штаба… Всегда поможем. Ведь у нас общее дело. Желаю успехов…
Я вышел из кабинета, окрыленный добрым словом.
Потом мы виделись редко. Я бывал в штабе фронта, поддерживая связь с офицерами оперативного управления. И, в частности, с самым «всесведущим» человеком — полковником Александром Семеновичем Завьяловым. (После войны он написал обстоятельный труд: «Восточно-Померанская операция Советских войск».)
Как и все офицеры штаба, Завьялов жил напряженно и, когда бы я ни пришел — днем или ночью, — он всегда был на месте, охотно рассказывал о событиях и, не скупясь на время, читал и перечитывал мои корреспонденции, делал поправки, иногда вписывал весьма дельные строки. Одним словом, это был мой шеф, мой добрый гений…
В штабе Рокоссовского, — наряду с высокой воинской организацией царила атмосфера тактичности, уважения и взаимного доверия. И это несомненно исходило «сверху», от самого маршала и его заместителя, весьма авторитетного военного специалиста и к тому же обаятельного человека генерал-полковника Кузьмы Петровича Трубникова. Они вместе с маршалом прошли всю войну, пережили все беды и горести, начиная от Подмосковья, где немецкие автоматчики неоднократно прорывались к штабу армии, и тогда все — от рядового до командующего — хватали в руки оружие и занимали оборону.
