Валерий Осипов - Тайна сибирской платформы
Я представился Корешкову.
— Очень удачно подошли, — сказал Борис Яковлевич. — Только что на фабрике из пробы, взятой на «Трубке Мира», извлечен алмаз рекордной для Якутии величины — около двадцати каратов; причем кристалл очень правильной, почти ювелирной огранки. Вот он, полюбуйтесь.
Невольно испытывая волнение, я взял алмаз. Он сверкал, как уголек, только что вынутый из печки.
— В будущем году исполняется десять лет, как на Сибирской платформе были начаты поиски алмазов, — сказал Корешков. — От алмазных капель и незаметных для глаза пылинок пришли мы к этой находке. И вот старые геологи, те, кто принимал участие еще в первых маршрутах в 1947 году, решили Назвать самый большой якутский алмаз «Юбилейным». Этот кристалл, правда, еще не заслуживает персонального имени — маловат. Но будем надеяться, что найдем более крупный камень.
…Прошло несколько дней. Я считал себя уже старожилом Мирного. Все болота и перелески вокруг «Трубки Мира» были исхожены вдоль и поперек, и на каждом шагу я наблюдал, с какой удивительной быстротой наступала на тайгу жизнь и как безропотно и обреченно отступали зеленые северные джунгли под ее стремительным натиском.
Жестокой схваткой человека с природой характерны трудовые будни поселка Мирного. С ревом идут тракторы и машины по непролазным болотам, дрожат от напряжения буровые вышки, воюя с многометровой вечной мерзлотой, со скрежетом вгрызаются стальные челюсти экскаваторов в скалистые берега некогда пустынных рек. И надо всем, на всю окрестную тайгу, как молодой петух с забора, задорно и молодо орет репродуктор, подвешенный каким-то радиолюбителем на самую высокую лиственницу.
Однажды вечером я сидел в палатке начальника мерзлотной экспедиции Академии наук профессора Ивана Алексеевича Тютюнова, горячего энтузиаста Севера. Разговор шел о том самом ребусе природы, по которому получалось, что поднятый с глубины твердый кимберлит через несколько дней превращался в рыхлую глину.
— Много лет ученые полагали, — говорил Иван Алексеевич, — что толщи земли, охваченные вечной мерзлотой, есть область вечного покоя, область неподвижности, замороженности. Но ведь в мире нет ничего вечного. Почему же для мерзлоты мы делаем такое приятное исключение? Оказалось, что в «бывшей» вечной мерзлоте существует своя жизнь, идут химические и физические процессы. И то загадочное явление, которое происходит с превращающимся в глину кимберлитом, объясняется так называемым химическим выветриванием.
Долго рассказывал еще профессор Тютюнов, как стараниями большого коллектива советских ученых было покончено с вечной мерзлотой. Поведал мне Иван Алексеевич и о тех исследованиях, которые проводила его экспедиция в мерзлых толщах вокруг «Трубки Мира». Я слушал его и думал о том, как много интереснейших, еще никем не решенных научных проблем возникло с открытием якутских алмазов, какое широкое поле деятельности открывается в Якутии для молодых ученых, которые не побоятся сменить мягкое кресло и стены лаборатории на верховое седло и брезентовую палатку.
Было уже совсем темно, когда я возвращался из лагеря профессора Тютюнова в поселок. После недавних дождей сердитый Ирелях «разбушевался» до того, что снес все мосты и переправы. Чтобы попасть в Мирный, нужно было идти несколько километров по тайге К еще державшемуся на «честном слове», единственному над рекой подвесному мостику гидрологов, с которого они каждый день измеряли свирепый нрав Иреляха.
На одном из поворотов реки я остановился. С высокого правого берега Иреляха Мирный был как на ладони. Россыпь электрических огней искрилась и переливалась на фоне черной тайги.
Глядя на эту игру огней, я подумал о том, что еще совсем недавно на улицах Мирного спокойно щипали мох дикие олени. Прошел год, и неугомонная молодежь натянула между двумя лиственницами волейбольную сетку — верный признак того, что жизнь надолго пришла в эти края.
Пройдет еще год, и на берегу реки встанут корпуса алмазодобывающих комбинатов, вырастут мощные рудники на «Трубке Мира», через тайгу пройдет тысячекилометровая автотрасса, огромное водохранилище разольется по окрестным лесам. Новой жизнью заживет якутская тайга.
Сейчас в Мирном горячая пора. Разведав трубку и составив ее подробные карты, геологи ушли дальше, в тайгу, искать новые алмазные месторождения. На берега Иреляха прибыли новые хозяева — промышленники. Эта смена «власти» сразу стала заметной. Промышленники развернули в Мирном такое строительство, о котором геологи и мечтать не могли. На месте, где когда-то Кеша Прокопьев и Михаил Таборов стучали вдвоем топорами, ставя первую избу Мирного, вырос настоящий Алмазоград.
Мощным потоком двинулись из якутской тайги первые тысячи каратов отечественных алмазов на заводы и фабрики страны. Огромные возможности несут они с собой в нашу промышленность. Замена резцов, сверл, буровых инструментов из сверхтвердых сплавов алмазными во много раз увеличит производительность труда во многих отраслях производства. Поистине новый подъем технического прогресса переживет наша промышленность, когда ее «алмазные» потребности будут удовлетворены полностью!
Вот что писал академик Ферсман о тех преимуществах, которые получит человек, когда алмазы перестанут быть редкостью:
«Блестящее будущее рисуется нам для алмаза, если человек сумеет овладеть тайной его получения… В руках человека окажутся новые, еще им почти неизведанные орудия работы. Вся буровая техника, уничтожающая расстояния и проникающая сквозь хребты и слои земные, получит алмаз в новом, ныне недостижимом виде; вся техника резьбы, гравировки, обработки металла, камня и дерева перейдет на алмаз, и вместо стального резца будет алмазный резец… Рисуется красивая картина будущего освещения городов, когда начнут светиться и фосфоресцировать в пустоте большие кристаллы алмаза, а микроскопическая техника и астрономия получат новый, сказочный материал для своих оптических линз. Как нестираемый изолятор, алмаз найдет себе огромное применение в электротехнике, а его переходы в проводящий ток графит позволят достигнуть чудесных превращений».
И хотя алмаз в промышленности — главная служба этого чудесного минерала, лучшие якутские камни, безусловно, принесут много радости и нашим женщинам. Ведь неисчислимые богатства якутских месторождений позволят ювелирной промышленности в самое ближайшее время значительно снизить цены на бриллиантовые украшения — серьги, кулоны, ожерелья, браслеты, кольца…
Мне не раз приходилось видеть, как люди, побывавшие чуть ли не на всех алмазных месторождениях мира, приходили в неописуемое изумление, своими глазами убедившись в том, как высоко содержание алмазов в одном кубометре кимберлита, вынутого из «Трубки Мира». Это были сказочные цифры. На алмазных рудниках Всемирного алмазного синдиката в Африке считается выгодным эксплуатировать месторождения, в которых содержание алмазов в несколько десятков раз ниже, чем в Якутии.
Кстати, о синдикате. Открытие якутских алмазов посеяло смуту и беспокойство на мировом алмазном рынке, цены на котором до сих пор монопольно устанавливал синдикат. Появление русских алмазов сбило монополию синдиката. Стараясь сохранить главенствующее положение на мировом алмазном рынке, синдикат наводняет газеты и журналы некоторых западных стран такими «объективными» сообщениями: «Русские алмазы залегают в совершенно недоступных местах», «Ни зверь, ни птица не могут добраться ни зимой, ни летом до якутских кимберлитовых трубок», «Русские алмазы появятся ка мировом рынке только в 21-м веке».
Стоит ли опровергать эти сообщения? Якутские алмазы говорят сами за себя!
Эпилог
И снова я сижу в алмазной столице, дожидаясь, когда капризный якутский климат сменит гнев на милость и самолет, прихваченный дождем в Олекминске, одолеет, наконец, последний перегон до Нюрбы.
Снова слышу я за углом здания знакомый голос Тимофеича, который уже в десятый раз за сегодняшний день объясняет нетерпеливым пассажирам, что у него груза, что ему надо делать завоз продуктов питания и что он, Размолодин, персонально летать не умеет, а посему просит публику не скандалить, а сидеть тихо и дожидаться «погоды».
А вот и сам Тимофеич в неизменной белой парусиновой фуражке показывается из-за угла. Увидев меня, он останавливается, сдвигает фуражку лихим жестом на затылок.
— Ну как, летишь?
— Лечу, — отвечаю я.
Мы оба улыбаемся. Я «лечу» уже третий день, но продвинуться от гостиницы дальше уютной завалинки возле здания аэродрома — любимого места всех нюрбинских транзитников, никак не удается.
— Передавай поклон белокаменной, — говорит Тимофеич.
— Передам обязательно.
