Владимир Варшавский - Незамеченное поколение
Аньес Гюмбер и в голову тогда не приходило, что таинственные «мы», предоставлявшие бумагу и бравшие на себя печатание газеты, это и были Вильде и Левицкий, вдвоем собственноручно тайно набравшие и напечатавшие два первых номера «Резистанс» в типографии Музея Человека.
Любопытно почти гипнотическое влияние, какое имел Вильде на французских интеллигентов, входивших в эту первую ячейку Сопротивления. Все эти люди были немного старше Вильде и «имели положение» во французской интеллигентской среде. Тем не менее они слепо подчинялись неизвестному молодому человеку, говорившему по-французски с сильным русским акцентом. Свое инстинктивное доверие и подчинение они, как мы видели, объясняли себе тем, что Вильде «дитя революции» и «знает революционную технику», хотя они должны были понимать, зная возраст Вильде, что в 1917 г. он не мог научиться революционной технике, так как в то время ему было всего 9 лет.
Аньес Гюмбер принимала участие в редактировании и распределении газеты «Резистанс», в разбрасывании летучек и в расклеивании по стенам «бабочек», этикеток с надписью: «Да здравствует генерал Де Голль», и в укрывании застрявших на севере англичан, которых Вильде переправлял в свободную зону. О других сторонах подпольной деятельности Вильде она только догадывалась.
«Париж, январь 1941 г.
Вчера Марсель Абрам показал мне номер «Утра». На первой странице известие об аресте адвоката Нордмана за распространение «Резистанс». Мы все волнуемся. Только что видела в кафе Вильде. Он сказал мне, что Нордман был действительно наш. Оставив меня на несколько минут, он подошел к молодому человеку маленького роста, явно его поджидавшему. Я наблюдаю за ними: Вильде дает ему приказания, маленький слушает его почтительно и внимательно. Вернувшись к моему столику, Вильде объясняет мне в нескольких словах, что молодой человек, с которым он только что разговаривал, известен под кличкой «Мальчуган»[53]
«Мальчуган» доставляет документы англичанам. Завтра он уезжает в Свободную Зону.
Париж, 14-го февраля 1941 г.
Левицкий и его невеста Ивонн Оддон, библиотекарша Музея Человека арестованы…[54] Доктор Ривэ успел бежать. Он теперь в безопасности в свободной зоне.
Париж, 18-го февраля 1941 г.
«Мальчуган» принес письмо от Вильде.[55] Узнав об аресте наших товарищей, Вильде просит меня продолжать выпускать газету, чтобы отвлечь от них подозрение.
Париж, март 1941 г.
Звонок. Открываю дверь: Вильде! Улыбающийся, не загримированный, не переодетый.
— Вы с ума сошли!
— Я должен был вернуться.
«Мальчуган» не появился в Тулузе, вероятно, арестован. Я продолжаю бранить Вильде, умоляю его немедленно вернуться в Свободную Зону. Не объясняя подробностей, он говорит, что его присутствие в Париже абсолютно необходимо.[56]
— Хорошо! Но если вас посадят в тюрьму?
Он засмеялся.
— Дорогая моя, нам всем не миновать тюрьмы, вы это знаете.
Париж, март 1941 г.
Вчера Пьер Вальтер завтракал в ресторане с Вильде. Во время завтрака Вильде вышел на несколько минут. Он должен был пойти за фальшивыми паспортами в кафе на площади Пигаль. Прошел час, Вильде не вернулся».
В первый раз после исчезновения Вильде Аньес Гюмбер увидела его в подвале Гестапо.
«Дверь открылась: на пороге Вильде, окруженный несколькими людьми в штатском. Он похудел и кажется выше ростом. Его прекрасное лицо обрамлено отпущенной русой бородой, которая ему очень идет. Он похож теперь на Эдуарда Манэ в молодости. Его руки связаны за спиной. Он шел с трудом, точно потеряв чувство равновесия. Он посмотрел мне в глаза долгим взглядом, полным невыразимой грусти. Я никогда не забуду этого взгляда. Его втолкнули в соседнее бюро».
Потом еще одна короткая встреча в коридоре тюрьмы Фрэн накануне начала разбирательства дела Музея Человека в военном немецком суде.
«Я вижу Вильде в полумраке. Он постарел и его прекрасные русые волосы поредели. Левицкий похудел. «Мальчуган» выглядит хорошо. Его защитник уверяет, что ему не грозит расстрел — немцы примут во внимание его молодость.
Тюрьма Фрэн, 9 января 1942 г.
Председатель суда представляет обвиняемых прокурору — 18 французских «националистов». Он говорит о них чрезвычайно лестно, особенно о Вильде. Отмечает, что Вильде имел силу духа изучать в тюрьме санскрит и японский язык.
Тюрьма Фрэн, 17 февраля 1942 г.
Наконец-то вердикт!
Председатель бледен, я никогда не видела человека, который был бы так бледен. Он говорит, как тяжел ему его долг немца. Сегодня несомненно чувствуется, что его слова искренни. Он страдает, что ему нужно произнести такой приговор. Он восхищается людьми, которых он должен был приговорить к смертной казни.
Освобожденным он объявляет, что они могут покинуть зал. Затем прочел имена, приговоренных к каторге — Мюллер, Жан-Поль Каррье и я, — наконец, имена приговоренных к смертной казни: Ивонн Оддон, Сильветт Леле, Алис Симоннэ и семеро мужчин.
Вильде пользуется предоставленным ему последним словом, чтобы произнести прекрасную и гуманную речь в защиту Мальчугана, Он берет всю вину на себя. Мальчуган, — уверяет он, — не имел представления о содержании документов, перевозимых им в Свободную Зону. Вильде указывает также на молодость Мальчугана. О себе ни слова. У него только одна цель — выгородить Мальчугана, спасти его от смерти.
Полчаса спустя нас опять собрали в большой зале.
Вильде спрашивает меня о моих близких.
«Моя жена, — говорит он, — в курсе всего, пусть они всегда к ней обращаются. Пока вы будете в Германии, о вашей семье будут заботиться». Он прибавляет: «Победа в 44 году». Потом, взяв меня за руку и смотря на меня своими голубыми глазами, искрящимися лукавством: «У вас будет много работы, Аньеса, когда вы вернетесь…». Мы поцеловались. Потом я целую Левицкого, который, улыбаясь, разговаривает с Ивонн. Нас разводят по нашим камерам. В коридоре я оборачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на Вильде. Судебный канцелярист, немецкий солдат, прерывающимся от волнения голосом говорит ему, что надо надеяться на помилование; Вильде смеется, пожимает ему руку и, как будто для того, чтобы отвлечь немца от грустных мыслей, как ребенку, раскачивает его руку справа налево. Оба громко смеются.
Тюрьма Фрэн, 18-го февраля 1942 г.
Адвокат Пьера Вальтера сказал мне: «Невозможно, чтобы Бориса Вильде расстреляли!» Из Свободной Зоны и из оккупированной зоны поступают петиции. Немцы не могут не считаться с просьбами о помиловании, подписанными Франсуа Мориаком, Полем Валери и Жоржем Дюамелем. Если же помилуют Вильде, остальные будут помилованы автоматически».
Пять дней спустя, 23 февраля 1942 года Борис Вильде, Анатолий Левицкий, Пьер Вальтер, Леон-Морис Нордман, Жорж Итье, Жюль Андриё и Рэне Сенешаль (Мальчуган) были расстреляны на Монт Валерией. У стены не было места, чтобы расстрелять всех семерых одновременно. Вильде, Левицкий и Вальтер попросили разрешения умереть последними и без повязок на глазах. Немецкий прокурор Готтлиб признал, что все семеро умерли героями, даже Нордман (Нордман был еврей).
Об этих людях, умерших с пением Марсельезы, в своих воспоминаниях Аньес Гюмбер говорит:
«Вильде и Левицкий были русские, Вальтер родился в Меце, в немецкой семье, Жорж Итье родился в Панамской Республике. Говорят, они умерли за Францию, я же думаю, что они умерли также и за Францию».
Перед казнью приговоренным разрешили написать прощальные письма. Я уже приводил выдержки из письма Вильде к жене, цитируя по русскому переводу в. «Вестнике русских добровольцев, партизан и участников Сопротивления во Франции». В этом же номере «Вестника» было приведено и последнее письмо А. Левицкого к родным и друзьям:
«Дорогие мои.
Пишу вам всем вместе, так как мне трудно написать каждому отдельно, да и, в сущности, это было бы ни к чему.
Знайте, что я люблю вас всей душой и жалею, что недостаточно вам это доказал, пока было еще не поздно.
Не могу себе простить горя, которое я вам причиняю и умоляю вас простить меня всем сердцем, без всяких задних мыслей.
Я не ожидал столь быстрой развязки, но, быть может, лучше, что это так.
Я готов уже давно и совершенно спокоен. Мне кажется, что душа моя в мире с Богом. Да исполнится Его воля.
Пусть возьмет Он и вас под свое высокое покровительство!
В последний раз от всей души обнимаю вас.
Анатолий. Фрэн, 22-е февраля 1942 г.».Даже если бы ничего другого не было написано эмигрантскими сыновьями, этого письма достаточно, чтобы без колебаний утверждать, что лучшие люди этого выросшего в изгнании поколения сохранили в душе все самое хорошее, простое, подлинное, высокое и светлое, что было в русском народе и в русской культуре.
