Наталья Громова - Странники войны: Воспоминания детей писателей. 1941-1944
В воскресенье 13 сентября 1942 года кто-то из проходивших обучение ребят обнаружил в одном из закоулков двора военкомата очень старый заржавевший 76-миллиметровый бронебойный снаряд. Все мы думали, что эта находка представляет собой наглядное учебное пособие (не мог же, в самом деле, находиться во дворе военкомата боевой снаряд!). Один любопытный парень предложил его разобрать. На самом деле все «бойцы» были еще самые обычные мальчишки, которые серьезно не понимали возможных последствий этой очень опасной затеи. В середине двора собралось человек двадцать допризывников – больше половины учебного взвода. Сначала кто-то предложил отвинтить головку чтобы посмотреть внутреннее содержание снаряда. Однако силы рук оказалось недостаточно. Тогда один из особо «догадливых» ребят схватил кусок кирпича и начал им бить по головке, пытаясь сдвинуть ее с места. Должен сказать, что мой отец поучал меня еще задолго до этого эпизода никогда не пытаться разбирать найденные на улице патроны. Хорошо помня отцовское наставление и понимая риск дальнейшего «изучения» снаряда, я попытался объяснить моим товарищам опасность продолжения их «экспериментов».
– Если ты боишься, можешь не смотреть и вообще уйти, – грубо ответил мне главный «испытатель».
Рассудительный Миша Гроссман решил успокоить всех:
– Раз этот снаряд нашли в военкомате, значит он учебный.
Примерно метрах в пятнадцати-двадцати от места «испытаний», на самом краю двора, стоял простой одноместный дощатый туалет. Именно в это время мне понадобилось посетить сие неказистое сооружение. Едва я только успел открыть дверь, как прямо за моей спиной раздался оглушительный взрыв, и воздушной волной едва не сорвало дверь и крышу туалета. До сих пор удивляюсь, что осколки просвистели над головой, а я остался совершенно невредимым. Сильно оглушенный громким взрывом, я некоторое время почти ничего не слышал. Когда же сообразил, в чем дело, немедленно бросился к ребятам. Взрыв снаряда поднял с сухой земли такую страшную пыль, что вокруг не стало ничего видно. Пройдя несколько метров, моя нога что-то задела. Я даже не сразу понял, что это была чья-то оторванная часть тела. Во дворе слышались душераздирающие стоны и крики о помощи.
«Где Миша? Что с ним? Жив ли?» – первое, о чем я подумал, и бросился его искать. Он полусидел, неловко опираясь окровавленными руками о землю. Рядом с ним лежали тяжело раненные ребята. На Мишу было страшно смотреть – его ноги, прежде обутые в кирзовые сапоги, являли собой кровавое месиво, осколки снаряда сильно ранили обе руки, грудь, живот. Миша находился в сильнейшем шоке и не узнавал меня, лишь тихо просил воды и звал маму. Помочь ему и другим товарищам я ничем не мог. У меня не было даже обычного брючного ремня, чтобы сделать элементарную перетяжку. Да и что перетягивать, когда всё тело было изуродовано? Только минут через пять появились, наконец, взрослые люди с носилками. Вдвоем мы понесли одного из раненых ребят в ближайший госпиталь. Осколками снаряда живот парня был полностью разворочен. Мы накрыли его красным полотнищем, которое висело на доме военкомата. Пока несли несчастного, он успел только с трудом шепотом сказать, что приехал сюда с мамой в эвакуацию из небольшого городка Лодейное Поле под Питером и что его отец, генерал-майор, сейчас находится на фронте. В госпиталь мы принесли носилки с телом умершего по дороге товарища. Увидевший эту печальную картину один тяжело раненый боец на костылях и с забинтованной головой развел руки и тихо произнес:– Конечно, на фронте у нас бывало часто так, что от человека вообще ничего не оставалось. Но чтобы здесь, в таком далеком тылу… ведь совсем еще мальчишка…
Узнав о беде с Мишей, быстро сообщили его маме Ольге Михайловне, и она поспешила в госпиталь. Мишу оперировала хирург Лидия Ивановна Исаковская – жена известного поэта Михаила Исаковского.
– Уведите отсюда поскорее Ольгу Михайловну, – попросила она, – ее сын умер только что на операционном столе. Бедный мальчик, как он кричал от боли! Его брюшина была разворочена осколками снаряда… Уже умерло шесть юношей, а ведь есть еще несколько тяжело раненных…
Как потом рассказывали оставшиеся в живых ребята, главный зачинщик «испытаний», вокруг которого тесно стояли все любопытные, поднял снаряд над головой и со всего размаха бросил его под ноги…
Услыхав взрыв, кто-то из интернатских ребят поспешил во двор военкомата. Там ему сказали, что один рыжий парень погиб. После этого сообщения по интернату быстро распространился слух, что погиб «наш пожарник Женька Зингер, а Мишка Гроссман остался жив».
Часа через два после трагедии я вернулся наконец в интернат. Увидев меня во дворе, одна из наших воспитательниц закричала:
– Смотрите, а «пожарник» с того света живой явился! Кто это выдумал, что Зингер погиб! Да разве такой, как он, может погибнуть?
Только что я пережил ужасную трагедию, видел погибших и умиравших товарищей, моя одежда была в крови. Услыхав такие совершенно не заслуженные мною обидные слова воспитательницы, я не удержался и обозвал ее очень нехорошими грубыми словами, о чем позже сожалел. Оскорбленная дама пожаловалась директору Хохлову, и он тут же исключил меня из интерната. Я вынужден был переселиться в крохотную комнатушку простого деревенского домика, где снимала угол моя мама.
Хоронить погибших ребят пришло очень много жителей Чистополя и эвакуированных. Гробы везли в грузовиках, борта которых были опущены. Я сопровождал тело Миши Гроссмана. Многие женщины громко рыдали.
Весть о взрыве снаряда, повлекшем за собой гибель и ранения допризывников в тыловом городе, быстро донеслась до Казани и Москвы. На месте погибло шесть человек, многие были тяжело ранены осколками. Взрыв снаряда практически вывел из строя взвод будущих бойцов Красной армии! Один «информированный» местный житель утверждал, что этот самый злополучный снаряд времен Гражданской войны будто бы специально подбросил во двор военкомата какой-то поп – ярый антисоветчик. Через несколько дней в Чистополь прилетели из Казани и Москвы назойливые следователи. Они с усердием допрашивали свидетелей взрыва несколько раз, в том числе и меня, требуя ответить только на один, но крайне важный вопрос:
– Вы должны подтвердить, что ваш военрук разрешил призывникам взять этот снаряд, так как он был учебный!
Действительно, я слышал, что один из раненых парней будто бы так прямо и сказал следователю. Если это сообщение соответствовало истине, то в военное время нашему военруку грозил бы трибунал и вполне возможный расстрел. Я не видел военрука в это время во дворе и не мог знать, что он говорил или не говорил вообще, видел или не видел на самом деле снаряд. Поэтому честно отвечал следователям, что не знаю. Однако они продолжали утверждать, что военрук не только видел этот снаряд в руках призывников, но даже сказал им, что он учебный и его можно разобрать…
С отцом Максом Эммануиловичем Зингером. 1940, декабрь
Вскоре после взрыва со Сталинградского фронта прилетел в Чистополь Василий Семёнович Гроссман. Командующий армией генерал Чуйков, узнав о гибели пасынка видного писателя-фронтовика, предоставил ему на два дня свой самолет «У-2». Василий Семёнович пригласил меня в дом, где жила его жена, и попросил рассказать подробно о произошедшей трагедии и гибели Миши.
У писателя было серое лицо, ввалившиеся глаза. Он слушал меня внимательно, часто медленно покачивал головой.
– Какая нелепая смерть. Мы с Ольгой Михайловной были уверены, что спасаем от смерти нашего Мишу, отправив его сюда из Москвы, а он ее нашел здесь, в далеком тылу, – произнес мужественный фронтовик.
– Куришь? – вдруг последовал, казалось бы, не к месту вопрос.
– Немного балуюсь с ребятами махоркой, – смутившись, ответил я. – Ведь достать здесь табачок практически невозможно. Иногда стреляем бычки у гуляющих по городу летных офицеров.
Василий Семёнович взял свой походный вещевой мешок, достал из него самую настоящую фабричную пачку табака, а также две плитки шоколада и передал их мне, сопроводив словами:
– Хорошо запомни, дружок, что курение – очень вредная привычка, постарайся избавиться от нее и призывай к этому своих курящих друзей.Перед вылетом в Москву. Подпись на фотографии: «Дорогому отцу от неудачно снятого Женьки Чистопольского. 13/V-43 г.»
…В конце 1942 года мой отец получил краткий отпуск и приехал в Чистополь с Северного флота. После крутого разговора фронтовика с директором Хохловым меня моментально вернули в интернат. Я стал просить отца, чтобы он помог мне попасть в военно-морское училище. Действительно, в начале апреля 1943 года пришло неожиданное письмо из отдела кадров Гидрографического управления Народного комиссариата военно-морского флота СССР. В нем сообщалось, что для поступления в Военно-морское училище я должен иметь законченное среднее образование, что в апреле решится вопрос об организации при училищах подготовительных курсов и тогда я смогу там получить среднее образование, после чего буду распределен в училище. Затем в Чистопольский горвоенкомат поступил запрос, согласно которому меня должны были направить в Москву для зачисления кандидатом в курсанты военно-морского училища, эвакуированного в начале войны из Выборга.
Как раз в этом училище впервые осенью 1943 года должно было открыться подготовительное отделение, то есть десятый класс.
