Анатолий Терещенко - «Оборотни» из военной разведки
Аэропорт, автобус, размещение на теплоходе, обзорная экскурсия по городу — и «Молдавия» тронулась в путь в сторону Австрии. Прошли Словакию и, наконец, оказались в Германии, в городе Пассау. Кстати, в этом городке работал таможенником отец бесноватого фюрера, а сам юный Адольф здесь же чуть не закончил свое земное пребывание. Он тонул на реке Инн, и его спас сверстник, которого Гитлер потом, со слов гида, сгноил в концлагере как оппозиционера.
Стороженко знал, что недалеко от Пассау расположена столица Баварии Мюнхен, где зарождалось нацистское движение и где будущими фашистами в ноябре 1923 года был организован «пивной путч» с целью сбросить баварское правительство, а затем пойти на Берлин и ликвидировать ненавистную им Веймарскую республику. Тогда у них ничего не получилось, а самого фюрера власти упекли в темницу, сделав его узником камеры № 7 Ландсбергской тюрьмы. Николаю хотелось побывать в этом городе и взглянуть на приснопамятный пивной подвал, откуда капитан Эрнст Рэм призывал к действиям.
Экскурсия в Мюнхен состоялась… Подвал предстал во всем великолепии: играл небольшой духовой оркестр, заводилой, конечно же, был трубач-виртуоз.
За дубовыми длинными столами сидели с литровыми кружками пива краснощекие баварцы в традиционных костюмах — кожаных бриджах и зеленых жилетках под тёмно-зелёным сукном курток. Они гоготали с неподдельной искренностью, живо обсуждая какие-то, вероятнее всего, смешные истории. Сновали молчаливые официанты. Николай с женой тоже присели за столик.
Заказали по кружке знатного золотистого местного напитка.
Вдруг к ним подошел старик-незнакомец и на ломаном, но достаточно понятном русском языке спросил:
— Вы ест рузкий?
— Да! — ответил Николай.
— Я немец. Звать миня Курт. Услышаль рузскую речь — захотель говорить с вам. Меня восемьдесят пять. Я старый человек… Я биль в Россия…
Выглядел он гораздо моложе своих лет, — румянец на щеках, прямая походка, моложавое лицо, густая копна белых с ржавыми прядями волос, какие бывают у некоторых людей в глубокой старости. Курт рассказал, что воевал в России, был пленён и возвратился в Германию только в 1953 году.
— Когда и где вам пришлось воевать? — поинтересовался Николай, готовый услышать банальную историю о насильно мобилизованном на фронт рабочем.
— Много воевать. Тяжело было везде — Орша… под Москвой — Крюково, Сталинград… Я биль в абвере, это, нет, нет, не гестапо… разведка Канарис. Понималь? Биль офицер — капитан.
И вот здесь Николаю вспомнился майор Деев, воевавший с абвером. Может, они и сходились где-то в незримом клинче? Вот как жизнь устроена: советский контрразведчик и абверовец разговаривают в пивной, где Гитлер и Гиммлер разражались азартными пропагандистскими речами, создавая Третий рейх.
Николай заинтересовался подробностями его участия в битве под Москвой, так как готовил статью на эту тему для газеты. И вот что он рассказал.
— Зимой мы ворвались в Крюково, что на севере Москвы. Посёлок запомнился лютым холодом, пронизывающим ветром и… моим дурным поступком. Я отобрал у девочки шерстяное одеяло и снял с ног валенки — большие не по росту. Она так перепугалась, что даже не заплакала. В одеяле я тут же вырезал посередине отверстие, — получилось своеобразное «пончо». А девочка мышонком шмыгнула в подворотню. Бежала в одних носках. О, как мне помогли эти вещи, они мне спасли жизнь! Я с ними не расставался до самого Сталинграда, где и попал в плен…
Времени оставалось мало, ждал автобус, чтобы ехать дальше по Мюнхену, поэтому Николай взял инициативу в свои руки. Его, естественно, интересовали впечатления бывшего врага о боях на подступах к столице.
— Сколько вы были в Крюкове?
— Неделю, а может, дней десять, не больше. Нас выбили ваши катюши.
— Ваши газеты пишут — русским помогал «генерал мороз».
— О да, да, так пишут. Но мы жили в доме сбежавших хозяев. Обогревались печкой, — топили дровами, углём и мебелью. Спали на полу возле очага. В Крюково был комфорт по сравнению с другими местами.
— Сожалеете, что раздели девочку?
— Да, потому и подошел к вам. Сейчас под конец жизни я стал чаще вспоминать свои грехи, чаще каяться, исповедуясь у священника. Честное слово, сегодня я бы встал на колени перед тем обиженным существом. Теперь, если не погибла, — мы перед уходом понаставили столько мин, что страшно даже подумать, — если жива, то это уже, наверное, пожилая дама… Русоволосая крюковская девочка в последнее время стала часто приходить ко мне во снах. Я испугался и потому через вас прошу прощения у неё…
После этих слов он как-то скукожился, сделался меньше и старше. По его морщинистым щекам покатились крупные горошины слез. Он повернулся и пошел в глубину прокуренного подвала.
Ах, как Николаю хотелось договорить с ним на эту тему, но времени было в обрез, — сигналил автобус. Стороженко на выходе повернулся в сторону Курта. Тот смотрел на него, протирая платком мокрые глаза.
Мог ли Николай предполагать, что закончив службу в контрразведке, он встретится уже на гражданке с бывшим офицером абвера? И ещё не предполагал, что эта встреча свяжет его с событиями рокового 1941 года… и второй интересной встречей в Крюково.
Позвал Николая в дорогу из Москвы в Крюково телефонный звонок давней знакомой — жены покойного командира полка по службе в Венгрии В. Ванюшкина. Она поведала, что сестра мужа Анна Викторовна нашла часть военного дневника и готова поделиться воспоминаниями о периоде гитлеровской оккупации посёлка Крюково.
И вот Николай сидит в уютной комнате бывшей учительницы. Бросилось в глаза обилие книг. Основу личной библиотеки составляла классика. И немудрено — она была преподавателем русского языка и литературы. В самодельной рамочке в простенке между окон висел портрет Сергея Есенина, по всей вероятности, вырезанный из журнала. На трельяже стоял подсвечник, в котором покоилась витая свеча, похожая на рог горного козла. Ее, видно, никогда не зажигали — так, для красы стояла, а может, и с практичной целью, на всякий «пожарный случай» — веерного отключения боялась и она.
— Чайку я согрею. А то с дороги, небось, промёрзли. Вон какой морозище, — сердечно сказала хозяйка.
Николай удивился её не по возрасту энергичной походке, рациональным движениям и красивому лицу славянской лепки с живыми карими глазами. В них не проглядывала возрастная усталость.
После чая Анна Викторовна рассказала, что во время оккупации немцами Крюково ей было 15 лет и она вела дневник. Потом его потеряла, а вот когда родительский дом стали ломать, он нашелся на чердаке. Она достала старые ученические тетрадки с объеденными, очевидно мышами, уголками…
На обложке было выведено крупными печатными буквами — «Дневник Ани Рудиной».
Она разрешила перелистать его, а потом так увлекла разговором, что уже было не до дневника. Он включил с её разрешения диктофон, записывая по ходу беседы интересные места. Женщина говорила четко, ладно строя предложения, украшенные удачными образами И сравнениями, поясняя отдельные короткие записи.
«22.6.41 г. Сегодня в 11.00 утром по радио было объявлено о начале войны…»
— Чем были отмечены первые месяцы войны в посёлке? — спросил Николай.
— О, это целая эпопея. В Крюково сразу же стали создавать народное ополчение и команды местной ПВО. Дежурили на крышах домов, так как налёты на Москву были практически ежедневными. Помогали взрослым строить оборонительные сооружения на Ленинградском шоссе: рыли противотанковые рвы, ставили проволочные заграждения, металлические ежи.
«3.7.41 г. Нас, учащихся с 7 по 9 класс, пригласили на Крюковский спортивный аэродром помочь в эвакуации самолетов…»
— Как же вы их демонтировали?
— Самолёты разбирали специалисты, а мы помогали авиатехникам грузить части летательных аппаратов на военные грузовики. Работали быстро, слажено и с задачей управились в три дня.
«26.8.41 г. Целыми днями роем окопы и противотанковые рвы на Ленинградском шоссе…»
— Не по руке, наверное, лопата была?
— Тяжел труд, земля была плотно спрессована, высушенная за лето. Лопаты с трудом врезались в сухой глинозём. Да, нелегко было девочкам, но помогало чувство осознанности того, что мы роемся в земле для нашей же безопасности.
«10.9.41 г. Ученики двух местных школ работали на Жилииской фабрике ёлочных игрушек…»
— Дело в том, что с первых дней войны на фабрике развернули производство легковоспламеняющейся горючей смеси. Жидкость эту заливали в бутылки, закупоривали и отправляли на фронт и в партизанские отряды. Работа была вредной для здоровья. Если капелька смеси попадала на одежду, то мгновенно прожигала ткань, а на теле появлялся ожог. Одежда тлела и становилась ветхой даже от паров. За работу нам давали обед, а после обеда — чай, чему мы были очень рады.
