Владлен Логинов - Неизвестный Ленин
От «демократов» в форме не отставали и «демократы» в штатском. Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой рассказывает в своих мемуарах о том, как помощник министра народного просвещения Герасимов, в разговоре «с глазу на глаз» с премьером Львовым, заявил: «Я предлагаю Вам такую комбинацию. Оставаясь во главе Временного правительства, назначьте меня министром внутренних дел. Я обязуюсь немедленно и "без вашего ведома" арестовать Ленина, который "при попытке к бегству" будет тут же убит…»64
Значит не зря опасались за судьбу Ленина. И, прервав бесполезные переговоры с Анисимовым, Орджоникидзе решительно заявил: «Мы вам Ильича не дадим!» После возвращения Орджоникидзе и Ногина на квартиру Аллиуевых, где их ждали Ленин, Зиновьев и Сталин, долго обсуждали ситуацию. Ленин и Зиновьев пишут заявление в Комиссию «по делу обвинения большевиков в сношениях с германцами»: «Утром (в пятницу 7 июля) Каменеву было сообщено из Думы, что комиссия приедет на условленную квартиру сегодня в 12 ч. дня. Мы пишем эти строки в 6 вечера 7 июля и констатируем, что до сих пор комиссия не явилась и ничего не дала знать о себе. Ответственность за замедление допроса падает не на нас»65.
Невозможно понять, почему эту записку в нашей литературе прежде не публиковали. А между тем она свидетельствует: Ленин не знал о том, что после создания утром 7 июля следственной комиссии Временного правительства «по делу об организации вооруженного восстания в г. Петрограде 3–5 июля» комиссия ЦИК, как говорится, — «умыла руки», сложила свои полномочия, то есть фактически передала «дело Ленина» в руки контрразведки.
Впрочем, Орджоникидзе рассказал, что уезжая с Ногиным из Таврического, они встретили Луначарского. И Анатолий Васильевич попросил передать Ленину, чтобы он «ни в коем случае не садился в тюрьму, ибо в данный момент в руках коалиции власть находится только формально. Фактически она в руках корниловцев, а завтра, может быть, и формально перейдет к ним»66. В конце концов, уже вечером, как выразилась Крупская, «убедили» Владимира Ильича от добровольной сдачи отказаться и перейти на нелегальное положение. «Мы переменили свое намерение, — писал Ленин, — подчиниться указу Временного правительства о нашем аресте… Никаких гарантий правосудия в России в данный момент нет… Отдать себя сейчас в руки властей, значило бы отдать себя в руки… разъяренных контрреволюционеров, для которых все обвинения против нас являются простым эпизодом в гражданской войне»67. Итак, выбор сделан, решение (4 члена ЦК) принято.
Незадолго до июльских дней Владимир Ильич писал: «Надо точно, юридически отличить понятие сплетника и клеветника от разоблачителя (требующего установления точно намечаемых фактов)… Партия не должна отвечать на сплетни и клеветы (иначе как повторением, что клеветники суть клеветники)…»68 И все-таки в последующие дни Ленин опять возвращается к этому вопросу. В «Листке "Правды"» он печатает ряд статей, в которых разъясняет свою позицию. А главное — вновь и вновь анализирует мнения своих оппонентов и более всего — оппонентов «добросовестных».
Их логика очевидна: мы живем в демократической России, где есть суд — открытый, правильный и праведный. «Я не сделал ничего противозаконного. Суд справедлив. Суд разберет. Суд будет гласный. Народ поймет. Я явлюсь». Вполне логично и честно, если… «Если считать, что в России есть и возможно правильное правительство, правильный суд… тогда можно прийти к выводу в пользу явки».
Но все события 5,6,7,8 июля «нагляднейшим образом показали, что… правильного суда в России нет и быть (теперь) не может.
Суд есть орган власти. Это забывают иногда либералы. Марксисту грех забывать это.
А где власть? Кто власть?
Правительства нет… Оно бездействует».
Поведение контрреволюционеров в столице говорит о том, что «о "суде" тут смешно и говорить». А посему рассуждение сторонников явки, надеющихся на то, что «какой-нибудь суд при таких условиях может что-либо разобрать, установить, расследовать??! это — рассуждение наивное до ребячества. Не суд, а травля интернационалистов, вот что нужно властu». Владимир Ильич повторяет: «Дело не в "суде", а в эпизоде гражданской войны»69.
Но может быть все эти рассуждения излишне усложнены? Вот генерал Волкогонов написал просто: «Ленин почти никогда лично не рисковал», и в июльские дни 1917 года его обуяло «обычное человеческое чувство страха»70. Об истоках подобного рода умозаключений писалось много: мещанин, даже если он увенчан академическими лаврами, пытается низвести великого человека до своего уровня, приписать ему собственные мелкие, эгоистические чувства.
Любая точка зрения имеет право на существование. Кроме той, которая основана на неправде. Волкогонов цитирует записку Ленина Каменеву: «в случае своей гибели…» Но ведь нет таких слов в записке. Там другое: «если меня укокошат…» Почему вместо трагического — «если меня убьют» или патетического — «если я погибну» — это ироническое «укокошат»? Да потому, что политик, и избравший путь революционной борьбы, знает — арест, тюрьма и даже смерть — неизбежные спутники его профессии. И не надо каждый раз, когда возникает опасность, впадать в театрально-трагедийный тон. Так что, «если меня укокошат», — сделайте то-то и то-то. И всё… «В жизни часто Ильич стоял на краю смерти, — заметила как-то Надежда Константиновна. — Это тоже отпечаток свой кладет, тоже страхует от мелких чувств»71.
«Бычий хлоп» — крепкий мужик — так прозвали его сокамерники уголовной тюрьмы в Новом Тарге в 1914 году. В записках, предназначавшихся для врачей, а не для печати, Крупская написала о том же: «Был боевой человек… Ни пугливости, ни боязливости. Смел и отважен». Она вспоминала, как 1907-м уходил он по льду от царских ищеек из Финляндии. «Лед, несмотря на то, что был декабрь, был не везде надежен. Не было охотников рисковать жизнью, не было проводников. Наконец Ильича взялись провопить двое подвыпивших финских крестьян, которым море было по колено. И вот, пробираясь ночью по льду, они вместе с Ильичем чуть не погибли… А Ильич рассказывал, что когда лед стал уходить из-под ног, он подумал: "Эх, как глупо приходится погибать"»72. Тогда, в 1907-м, случай помог — выбрались. А теперь? По точному юридическому определению, пишет Ленин, добровольная сдача в данных условиях есть не что иное, как «юридическое убийство из-за угла». Оно является не признаком бесстрашия, а лишь свидетельством глупости. Поэтому «пусть интернационалисты работают нелегально по мере сил, но пусть не делают глупости добровольной явки!»73
А из Питера надо было уходить. 8 июля, после отставки премьера — князя Львова, министром-председателем правительства стал Керенский, сохранивший за собой пост военного и морского министра. Судя по всему, «страха ради», он решил продемонстрировать решительность и беспощадность. В тот же день был подписан приказ № 28, требовавший при наведении порядка в стране и армии, «не останавливаться перед применением вооруженной силы». Подтверждалось распоряжение Временного правительства от 6 июля об аресте и предании суду «за государственную измену» лиц, повинных в беспорядках. Для этого учреждалась специальная следственная комиссия с чрезвычайными полномочиями. А через несколько дней (12 июля) появился и приказ о введении на фронте смертной казни и «военно-революционных судов».
8 июля Керенский приказал арестовать руководителей Центробалта (Центрального Исполнительного комитета советов моряков Балтийского флота), а заодно и командующего Балтфлотом, контр-адмирала Дмитрия Николаевича Вердеревского за отказ 4 июля отправить боевые корабли на усмирение кронштадтцев. В столице вводился запрет на уличные собрания и владение оружием частными лицами. Весь гарнизон был разделен на три категории: активно участвовавших в выступлении — они подлежали расформированию и отправке на фронт; участвовавших в беспорядках лишь частично — в них расформировывались лишь отдельные батальоны, роты и проводилась общая чистка от «подрывных элементов»; и, наконец, оставшиеся лояльными правительству — их ожидала лишь чистка74.
8 июля для обывателей и прочей публики было устроено грандиозное шоу: под усиленным конвоем 1-й пулеметный полк был разоружен, выведен на Дворцовую площадь, заклеймен позором и расчленен для отправки на фронт. Публика была в полном восторге. А солдаты? «Я видела, — пишет Крупская, — как разоруженный полк шел на площадь. Под узду вели разоруженные солдаты лошадей, и столько ненависти горело в их глазах, столько ненависти было во всей их медленной походке, что ясно было, что глупее ничего не мог Керенский придумать»75. На следующий день такая же экзекуция ждала Гренадерский, 1, 3, 176 и 180-й пехотные запасные полки.
В большевистском ЦК решили Ленина и Зиновьева переправить к Сестрорецку, в рабочий поселок близ станции Разлив. Вечером 9-го Владимир Ильич сбрил бороду и подкоротил усы — совсем как на фотографии 1910 года. Григорий, не брившийся эти дни, подстриг пышную шевелюру, а усы и бороду оставил. Аллилуев дал Ленину серую кепку и свое рыжеватое пальто, в котором Ильич «походил на финского крестьянина или на немца-колониста». Зиновьеву досталось «пальто-клёш яркого пестрого рисунка», делавшее его похожим «на прибалтийского коммивояжера».
