Николай Федоренко - Японские записи
Сэнсэй – наиболее распространенное обращение студентов к профессорам. При этом фамилия профессора может и не упоминаться, если студент обращается к нему непосредственно. В свою очередь профессор при обращении к студенту называет его по фамилии и непременно добавляет слово «сан»: Мицухара сан, Сигэмицу сан, Кураиси сан.
В доме Охара, воспитанного в духе японского кодекса приличий, почтительное обращение к нему в равной мере сохраняется всеми – супругой, друзьями, прислугой, – которые называют его только «сэнсэй», не упоминая фамилии.
Охара сэнсэй заметил как-то в разговоре, что он давно усвоил старинный японский завет: «Занятие выбирай по влечению души. Душу вложишь – все сможешь».
Ученого постоянно тянет к любимым манускриптам, к незаконченным рукописям, к литературным памятникам, которые для Охара подобны родниковому источнику, утоляющему его внутреннюю жажду. Но с годами, жалуется он, все труднее создавать вещи: творчество рождается медленнее, все взвешивается на тончайших весах опыта, виденного, испытанного. Охара любит древность, восхищается ее художественными творениями. Он движим старинной восточной мудростью: «Не поняв того, что было, не поймешь того, что есть. Не забывай прошлого: оно учитель будущего». У мудрости разных народов и литератур наблюдается поразительное сходство и общность. Максиму Горькому принадлежат слова, которые почти буквально совпадают с приведенной восточной поговоркой: «Не зная прошлого, невозможно понять подлинный смысл настоящего и цели будущего». [7]
Особенное удовлетворение Охара сэнсэй испытывает при исследовании литературных памятников прошлого. Они, по мысли академика, неисчерпаемы по своему внутреннему богатству. Художественные творения японской старины, заметил Охара в нашей беседе, напоены воздухом исторических событий, над которыми ничто не властно. В них он видит доказательства интеллектуального богатства своего народа, обаяние родной земли, японской природы.
– Природа наших островов, – с проникновенностью произнес Охара сэнсэй, – описана японскими поэтами так, что, читая строки из стихотворений, будто видишь перед собой развернутые свитки талантливых живописцев, всматриваешься в пейзажи великих японских художников. Творчество мастеров прошлого, сопутствуя новым поколениям людей, становится их неотторжимым духовным достоянием, как поэтическое воплощение лучших черт их предшественников.
Как многие японцы, с большой любовью относится Охара к гномической поэзии – коротким философским стихотворениям японских художников слова: пятистишиям – «танка» и трехстишиям – «хокку» или «хайку».
Нередко это – кратчайший пейзаж и психологический контекст:
Вот вышла луна,
И каждый мелкий кустик
На праздник приглашен.
Часто танка и хокку полны аллегорий, контрастов, неожиданных поворотов, социального звучания:
Отбушевал ураган.
Сборщик налогов тихо
На смену ему пришел.
Значительное место среди поэтических произведений японских авторов занимают танка и хайку, посвященные временам года: весне и осени, зиме и лету.
Как вишни расцвели!
Они с коня согнали
И князя-гордеца.
Крайне характерно для этого жанра выявление детали, которая помогала воссоздать образ, картину:
Над ручьем весь день
Ловит, ловит стрекоза
Собственную тень.
– Поэтические строки японских мастеров танка и хокку, – замечает Охара сэнсэй, – неизменно занимают в духовной жизни японцев, без малейшего преувеличения, наиболее почетное место. В них заключены зоркость и беспощадность поэтического видения профессиональных стихотворцев и простых людей. Они никогда не утрачивают своего обаяния и актуальности. Они непокорны годам, не теряют свежести под воздействием лет и времени.
Накануне нашей встречи с Охара один из моих знакомых в дружеской беседе заметил между прочим, что академик принадлежит к особому миру, к кругу людей высших интеллектуальных интересов. Он остается верен тем взглядам, которые ему традиционно прививались в его семье, где всегда гордились старинной аристократической генеалогией и знатными предками. При этом он заметил, что японцы не всегда выносят назойливость иностранцев и не желают терпеть снисходительное любопытство посторонних, особенно когда это касается национального своеобразия японского быта, культурных традиций.
Правда, мой собеседник тотчас оговорился, что он отнюдь не намерен давать характеристику Охара, даже не исчерпывающую, поскольку убежден, что всякая характеристика весьма условна и может иметь лишь относительное значение, а иногда просто вводит в заблуждение.
Цвета времени
Застекленная дверь зрительно уводит нас из комнаты в простирающуюся панораму. Мы смотрим через сад на блестящее вдали море в Токийском заливе. Совсем рядом с плоской кровли в небо взметнулась многоступенчатая пагода. У ее подножья большое оживление. Пестрые наряды, радостные лица людей. Зрелище увлекает нас. И кажется, мы с наслаждением окунулись бы в царящую здесь шумную суетню. Все слилось в праздничном единстве. Люди, улицы, воздух, солнце – на мгновение все стало чем-то единым. Красочным, светлым, легким и ликующим.
После паузы созерцания заходит разговор о традициях, новогодних обычаях, временах японского года.
– У каждого времени, – несколько задумчиво произносит Охара, – есть свои приметы, свое звучание, есть неповторимые мысли и особые краски эпохи. В этом раскрывается своеобразие истории, ее нескончаемого движения. В японской литературе время или, лучше сказать, поток времени нередко сравнивается с движением реки. Мы часто встречаем выражение: «Течение лет и лун движению воды подобно».
– Весна и осень, – замечаю я, – гласит древняя поговорка, не ждут человека. В древнекитайском философском трактате «Сицычжуань» (создание которого, как мы знаем, относится к V–III векам до н. э.) зафиксировано образное представление о временах года. Здесь приводятся четыре суждения: жара приходит (весна), холод уходит (лето), холод приходит (осень), жара уходит (зима).
– Известно также, что у древних, – продолжает Охара сэнсэй, – были свои представления о соотношении и взаимосвязи времени с различным вкусом и цветом. Кислый вкус, например, соответствовал весне, горький – лету, терпкий – осени, соленый – зиме. Помимо четырех сезонов времени существовал еще некий центр, которому соответствовал сладкий вкус. Интересна взаимосвязь времен года и цветов. Синий цвет соответствовал весне, красный – лету, белый – осени, черный – зиме, а желтый – центру. Кроме того, времена года рассматривались во взаимосвязи с пятью стихиями: «дереву» соответствовала весна, «огню» – лето, «металлу» – осень, «воде» – зима, а «земле» – центр.
В этой связи уместно напомнить о примечательном явлении, как время в представлении древних мыслителей соотносилось со всеми окружающими вещами в природе, с основными космическими силами – «Инь» (отрицательной) и «Ян» (положительной): «Великое начало выделило две основы, которые выделили в свою очередь (силы) Инь и Ян. Силы Инь и Ян меняются местами, то одна наверху, то другая, затем соединяются вместе и образуют гармонию. Будучи вместе, они, разделившись, вновь соединяются, соединившись, вновь разделяются. Это называется вечным законом Неба. Колеса повозки Неба и Земли, дойдя до конца, вновь возвращаются к началу, дойдя до предела, вновь возвращаются обратно, решительно во всем сохраняя соответствие. Солнце, Луна, звезды и созвездия движутся быстро или медленно, Солнце и Луна по-разному совершают свой полный оборот. Четыре времени года сменяют друг друга, они то жаркие, то холодные, то короткие, то длинные, то мягкие, то суровые. Все вещи появились из Великого начала и развились благодаря силам Инь и Ян». [8]
Времена года и пять стихий, в представлении древних, связаны также с явлениями общественной жизни, с историческими событиями, со сменой правящих династий. Они считали, что каждая династия характеризуется какой-либо присущей ей добродетелью, которая соответствует одной из стихий, – например, добродетель земли, добродетель дерева, добродетель огня. В одном из древних китайских литературных памятников содержится такая любопытная запись:
«Перед восшествием на престол всякого государя Небо непременно показывало счастливое предзнаменование народу. Так, перед восшествием на престол Хуан-ди (Желтого императора) Небо показало знамение: большое количество летучих мышей и медведок. Хуан-ди сказал: „Ныне преобладает жизненная сила земли“. Раз победила жизненная сила земли, из всех цветов он наиболее почитал желтый, а в поступках был подобен земле. Перед восшествием на престол Юя Небо показало знамение: осенью и зимой не завяли травы и листья на деревьях. Юй сказал: „Ныне преобладает жизненная сила дерева“. Раз победила жизненная сила дерева, из всех цветов он наиболее почитал зеленый, а в поступках был подобен дереву. Перед восшествием на престол Тана Небо показало знамение: металлические ножи, погруженные в воду. Тан сказал: „Ныне преобладает жизненная сила металла“. Раз победила жизненная сила металла, из всех цветов он наиболее почитал белый, а в поступках был подобен металлу. Перед восшествием на престол Вэнь-вана Небо показало знамение: огненно-красную птицу, несущую в клюве красный свиток и летящую по направлению к родовому храму Чжоу. Вэнь-ван сказал: „Ныне преобладает жизненная сила огня“. Раз победила жизненная сила огня, из всех цветов он наиболее почитал красный, а в поступках был подобен огню. Вода непременно должна заменить огонь. Перед этим Небо покажет знамение: победу жизненной силы воды. Раз победит жизненная сила воды, из всех цветов правитель будет наиболее почитать черный, а в поступках будет подобен воде. Жизненная сила воды, претерпев бесконечное число превращений, ослабеет, и вновь начнет преобладать жизненная сила земли». [9]
