Михаил Антонов - Правда об украинцах и Украине
А на Руси тогда, во времена германского завоевания, не было ни христианства, ни развитой правовой системы и частной собственности, ни привычного к эксплуатации населения. Дружину нельзя было «размазать» по территории страны с тем, чтобы она кормилась на месте. Славянские племена до того не были никем покорены, не было традиции того, что они должны кого-то содержать. Забрать прибавочный продукт можно было только «полюдьем», явившись со всей дружиной. Подданные платили налоги лишь при угрозе непосредственного применения военной силы.
А варяги были жадны до богатства. Варяги — дружинники князя Игоря Рюриковича подбивали его на разбой: «Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдём, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам». И послушал их Игорь — пошёл к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошёл он в свой город. Когда же шёл он назад, поразмыслив, сказал своей дружине: «Идите с данью домой, а я возвращусь и пособираю ещё». И отпустил дружину свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего богатства».
Ну, и как же должны были принять его древляне?
«Древляне же, услышав, что идёт снова, держали совет с князем своим Малом: «Если повадится волк к овцам, то вынесет всё стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьём его, то всех нас погубит». И послали к нему, говоря: «Зачем идёшь опять? Забрал уже всю дань». И не послушал их Игорь, и древляне, выйдя из города Искоростеня, убили. Игоря и дружину его, так как было её мало». А если вообще без дружины, один воин на целую деревню, как на Западе? Нет, на Руси подданные не готовы были добровольно кормить всю эту княжескую братву.
Жаждали князья и их дружинники не только богатства, но и славы. Всем памятны строки о дружине, которая жаждет «себе чести, а князю славы». Ну, а если представлялась (хотя бы умозрительно) возможность обрести и богатство, и славу одновременно, то ради этого князья пускались порой в предприятия весьма рискованные.
Великий князь Святослав Игоревич, разгромив Хазарию и одержав ряд других блистательных побед, оправился в поход на Балканы, едва не потеряв собственную столицу — Киев, подвергшийся нападению печенегов. Вернувшись и прогнав печенегов, «сказал Святослав матери своей и боярам своим: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае — там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли — золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мёд и рабы». Особенно поражает это последнее слово: из Руси, государства русского князя, поступают рабы! Как известно, затея Святослава окончилась для него плачевно, сам он был убит печенегами.
Ну, ладно, Святослав — великий воин. Но вот князь Василько Теребовльский, ничем ещё (кроме войны с поляками) себя не проявивший. Неизвестно, замышлял ли он что-нибудь против других князей, соседей своих, но они, опасаясь этого шустрого воина, заманили его к одному из них и ослепили. И Василько сетует, что не удались его замыслы: «Землю Польскую буду завоёвывать зимою и летом… И потом хотел захватить болгар дунайских и посадить их у себя. И затем хотел… идти на половцев — да либо славу себе буду иметь, либо голову свою сложу за Русскую землю» (Надеюсь, читатель уже понимает, что Русская земля у князей Киевской Руси — это вовсе не Россия, а только земли вокруг Киева)
Возможно, варяжские князья и дальше проявляли бы свою разбойничью суть, но они вынуждены были несколько поубавить и свою алчность, и свою спесь. Да и случай с Игорем должен был их научить. А он был не единственным, варягов не-князей убивали нередко, потому что творили они разбой и насилие, и в «Русской правде» были прописаны наказания за это. Варяжские властители поняли, что несколько десятков князей с несколькими тысячами варягов-дружинников численно были каплей в море местного населения, так что при чрезмерном обострении отношений с ним им несдобровать. У них хватило ума, чтобы не призывать на эту громадную и обильную землю других германцев, чтобы не делиться с ними добычей, а то и лишиться всего. Если бы германская колонизация приняла огромные размеры, то ещё неизвестно, смог ли бы на окраине Руси появиться русский народ, и сколько веков заняла бы его борьба против оккупантов. Не постигла ли бы русских судьба тех славянских народов, которые были онемечены и практически перестали существовать? И пришлось им балансировать на грани высокомерия и панибратства с местными славянами.
Князья перешли на славянский язык. Стали именоваться не только по владению, но и по имени-отчеству. (Конечно, выбирали себе и детям своим не простонародные славянские имена вроде Добрыни или Вышаты, а аристократические: Святослав, Ярослав, Брячислав, Святополк и т. п., возможно, на польский манер, где были короли Болеславы.) Старательно внедряя родовое начало и противопоставляя его местной «беспородной» общинной традиции, владение самой Русской землёй Рюриковичи были вынуждены организовать на началах именно… территориальной общины: Киевская Русь до самого своего конца осталась совместным владением рода князей Рюриковичей. Среди них не было сюзеренов и вассалов, они все были соправителями Руси, и каждый из них в принципе мог стать великим князем, который считался лишь «первым среди равных». После смерти великого князя киевского великокняжеский стол переходил не к его старшему сыну, а к князю — старшему в роде, затем начиналось перемещение остальных удельных князей. Например, князь черниговский становился князем киевским, переяславский — черниговским и т. д. То есть, князь-Рюрикович не был органически связан с землёй, которой владел, и зорко следил лишь за тем, чтобы при смене властителя в Киеве он не был ущемлён в своих правах. (Неоднократные попытки утвердить принцип «каждый владеет отчиною своею» ни к чему не привели.) При этом часто возникали споры из-за власти, которые приходилось разрешать военной силой, от чего страдало мирное население. Опустошать землю князя-противника и уводить его людей в полон, «грабить и продавать людей» было обычным делом. В лучшем случае пленённых жителей селили на землях захватчика, в худшем — продавали в рабство: «много христиан загублено было, а другие в плен взяты и рассеяны по разным землям». Страшно читать в летописях, как сотнями убивали мирных жителей, жгли города и сёла и даже святыни: «Олег, подступив к городу, пожёг вокруг города и монастыри пожёг… повелел зажечь Суздаль город…». Как князья приводили на Русь в качестве союзников в междоусобных войнах половцев и других чужеземцев, и те грабили её: «Половцы же стали воевать около Чернигова, а Олег не препятствовал им, ибо сам повелел им воевать. Это уже в третий раз навёл он поганых на землю Русскую…». А уж забирать провиант у местных жителей считалось нормой. И в летописях появляются сетования: «наша земля оскудела от войны и от продаж».
Появились князья-изгои, которым не нашлось места на этом пиру жизни, и они тоже пытались устроить своё счастье — отнять уделы у тех князей, которые оказывались недостаточно сильными, чтобы удержать свои владения. В споры князей вовлекались их родственники — владетели соседних государств, которые тоже были не прочь поживиться за счёт мирного населения Руси. Даже во время совместных военных походов у князей не было верховного главнокомандующего, а каждый из них действовал самостоятельно (пример — битва на Калке, закончившаяся столь печально). Прав был академик Рыбаков, писавший, что самым большим бедствием и проклятием Киевской Руси были её князья.
Сами князья, летописцы, а затем дореволюционные историки и публицисты много сделали для того, чтобы облагородить облик варягов-князей. Тут можно провести аналогию с известным высказыванием знаменитого русского историка В.О. Ключевского: жития святых так же похожи на биографию, как икона на портрет. Не отрицая значения побед над внешними врагами и иных заслуг киевских князей, все же надо сказать, что коренные свойства викингов они сохранили в полной мере, особенно надменность в отношениях с туземцами, алчность и неуёмную жажду славы.
Ну, об Олеге — завоевателе Киева мало что можно сказать. Он был прозван вещим, хотя вещим-то скорее оказался кудесник, якобы предсказавший ему смерть от коня, что и сбылось, хотя и не так, как ожидалось. Игорю, как уже отмечалось, не повезло с древлянами. Его вдова Ольга (Хельга) проявила себя не только умной, но и коварной правительницей, жестоко отомстившей древлянам за смерть мужа и за покушение местного хама, именовавшего себя князем древлян, на вхождение в круг благородных. Святослав, как уже отмечалось, движимый жаждой богатства и славы, хотел создать империю со столицей в болгарском Переяславце. Святой равноапостольный князь Владимир до своего крещения был известен непомерной любовью к прекрасному полу (попросту говоря, распутством), наложниц содержал сотнями. Одну из жён, Рогнеду, не желавшую идти за него, он взял силой, убив её отца Рогволода, полоцкого князя, и двух его сыновей. После Владимир обманом заманил к себе своего брата Ярополка, киевского князя, убил его, и стал жить с женой брата, которая уже была беременна. И дети у него были от разных жён (которые были различного этнического происхождения, в том числе чешка, болгарка и гречанка), так что не удивительно, что не все из них питали братские чувства к остальным. А потому не приходится удивляться и тому, что после смерти Владимира почт все его сыновья погибли в ходе борьбы за власть. Владимиру же принадлежит формулировка едва ли не основного закона древнерусской (а в значительной мере — и современной российской) жизни: «Руси есть веселие пити». Правда, в былинах его называют «Владимир Красно Солнышко». Однако, во-первых, ряд исследователей полагает, что в данном случае народ соединил в одном образы Владимира Святого и Владимира Мономаха, который действительно выделялся из среды Рюриковичей не только хитроумием, но и человечностью (хотя позорных дел на его совести тоже было немало, в чём он каялся в своём «Поучении»). Во-вторых, в былинах неизменно Владимир и его дружина противопоставляются русским богатырям, им внутренне чуждым. С лёгкой руки Карамзина за Ярославом Владимировичем утвердилось прозвище «Мудрый», хотя ни в одном историческом источнике подобной его характеристики не встречается. А шведские хроники называют его скупым Им виднее: ведь вторая жена князя Ингигерда (в крещении Ирина) была дочерью короля Швеции Олафа Шётконунга и Эстрид. Считается, что Ярослав наследовал престол отца после того, как его брат Святополк (прозванный за это Окаянным) убил других братьев — Бориса и Глеба. Но известный педагог и публицист Евгений Ямбург сослался на сенсационный документ (проверить подлинность которого у меня не было возможности): «В середине XIX века Сенковский опубликовал перевод саги, в которой убийцы, нанятые Ярославом, рассказывали, как они прикончили Бориса и Глеба. Нашелся только один историк Погодин, который считал необходимым отредактировать житие Бориса и Глеба. Церковь же настояла на незыблемости памятника, запечатленного в сердцах, а стало быть — на незыблемости ложного обвинения Святополка» («МК», 17.02.2012). А уж если брать удельных князей, то там часто можно видеть картины преступлений куда более впечатляющие.
