Марина Цветаева - Письма. Часть 1
Искренне уважающая Вас
М. Цветаева.
Адрес: Здесь, Трехпрудный переулок, собственный дом, Марине Ивановне Цветаевой
ВОЛОШИНУ М. А
Москва, 23-го декабря 1910 г.
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Примите мою искреннюю благодарность за Ваши искренние слова о моей книге. Вы подошли к ней как к жизни, и простили жизни то, чего не прощают литературе. Благодарю за стихи.
Если Вы не боитесь замерзнуть, приходите в старый дом со ставнями. Только предупредите, пожалуйста, заранее. Привет.
Марина Цветаева.
Москва, 27-го декабря 1910 г.
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Благодарю Вас за письма. В пятницу вечером я не свободна.
Будьте добры, выберите из остальных дней наиболее для Вас удобный и приходите, пожалуйста, часам к пяти, предупредив заранее о дне Вашего прихода.
Привет.
Марина Цветаева.
Москва, 28-го декабря 1910 г.
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Приходите, пожалуйста, в пятницу часам к пяти.
Марина Цветаева.
Москва, 30-го декабря 1910 г.
Многоуважаемый Максимилиан Александрович,
Я в настоящее время так занята своим новым граммофоном (которого у меня еще нет), что путаю все дни и числа.
Если Ваша взрослость действительно не безнадежна, Вы простите мне мою рассеянность и придите 4-го января 1911 г., к 5 час<ам>, как назначили.
Так говорить — вежливо, длинно и прозой — мое великодушие. А так скажет — менее вежливо, короче и стихами — моя справедливость:
Кто виноват? Ошиблись оба…
Прости и ты, как я простила!
Марина Цветаева.
Москва, 5-го января 1911 г.
Я только что начала разрезать «La Canne de Jaspe»,[44] когда мне передали Ваше письмо. Ваша книга — все, что мы любим, наше — очаровательна. Я буду читать ее сегодня целую ночь. Ни у Готье, ни у Вольфа не оказалось Швоба.[45] Я даже рада этому: любить двух писателей зараз — невозможно. Будьте хорошим: достаньте Генриха Манна. Если хотите блестящего, фантастического, волшебного Манна, — читайте «Богини», интимного и страшно мне близкого — «Голос крови», «Актриса», «Чудесное», «В погоне за любовью», «Флейты и кинжалы».
У Генриха Манна есть одна удивительно скучная вещь: я два раза начинала ее и оба раза откладывала на грядущие времена. Это «Маленький город».
Вся эта книга — насмешка над прежними, она даже скучнее Чехова.
Менее скучны, но так же нехарактерны для Манна «Страна лентяев» и «Смерть тирана».[46]
Я в настоящую минуту перечитываю «В погоне за любовью». Она у меня есть по-русски, т. е. я могу ее достать.
В ней Вас должен заинтересовать образ Уты, героини.
Но если у Вас мало времени, читайте только Герцогиню[47] и маленькие вещи: «Флейты и кинжалы», «Актрису», «Чудесное». Очень я Вам надоела со своим Манном?
У Бодлера есть строка, написанная о Вас, для Вас: «L'univers est egal a son vaste appetit».[48] Вы — воплощенная жадность жизни.
Вы должны понять Герцогиню: она жадно жила. Но ее жадность была богаче жизни. Нельзя было начинать с Венеры!
До Венеры — Минерва, до Минервы — Диана!
У Манна так: едет автомобиль, через дорогу бежит фавн. Все невозможное — возможно, просто и должно. Ничему не удивляешься: только люди проводят черту между мечтой и действительностью. Для Манна же (разве он человек?) все в мечте — действительность, все в действительности — мечта. Если фавн жив, отчего ему не перебежать дороги, когда едет автомобиль?
А если фавн только воображение, если фавна нет, то нет и автомобиля, нет и разряженных людей, нет дороги, ничего нет. Все — мечта и все возможно!
Герцогиня это знает. В ней все, кроме веры. Она не мистик, она слишком жадно дышит апрельским и сентябрьским воздухом, слишком жадно любит черную землю. Небо для нее — звездная сетка или сеть со звездами. В таком небе разве есть место Богу?
Ее вера, беспредельная и непоколебимая, в герцогиню Виоланту фон Асси.
Себе она молится, себе она служит, она одновременно и жертвенник, и огонь, и жрица, и жертва.
Обратите внимание на мальчика Нино, единственного молившегося той же силе, как Герцогиня. Он понимал, он принимал ее всю, не смущался никакими ее поступками, зная, что все, что она делает, нужно и должно для нее.
Общая вера в Герцогиню связала их до гроба, быть может и после гроба, если Христос позволил им жить еще и остаться теми же.
Как смотрит Христос на Герцогиню? Она молилась себе в лицах Дианы, Минервы и Венеры. Она не знала Его, не понимала (не любила, значит — не понимала), не искала.
Что ей делать в Раю? За что ей Ад? Она — грешница перед чеховскими людьми, перед <…>, земскими врачами, — и святая перед собой и всеми, ее любящими.
Неужели Вы дочитали до сих пор?
Если бы кто-нибудь так много говорил мне о любимом им и нелюбимом мной писателе, я бы… нарочно прочла его, чтобы так же длинно разбить по всем пунктам.
Один мой знакомый семинарист (Вы чуть-чуть знаете его) шлет Вам привет и просит Вас извинить его неумение вести себя по-взрослому во время разговора.[49] Он не привык говорить с людьми, он слишком долго надеялся совсем не говорить с ними, он слишком дерзко смеялся над Реальностью.
Теперь Реальность смеется над ним! Его раздражают вечный шум за дверью, звуки шагов, невозможность видеть сердце собеседника, собственное раздражение — и собственное сердце.
Простите бедному семинаристу!
Марина Цветаева.
Москва, 7-го января 1911 г.
Какая бесконечная прелесть в словах:
«Помяни… того, кто, уходя, унес свой черный посох и оставил тебе эти золотистые листья».[50] Разве не вся мудрость в этом:
уносить черное и оставлять золотое?
И никто этого не понимает, и все, знающие, забывают это! Ведь вся горечь в остающемся черном посохе!
Не надо забвения, надо золотое воспоминание, золотые листья, к<отор>ые можно, разжав руку, развеять по ветру!
Но их не развеешь, их будешь хранить: в них будешь лелеять тоску о страннике с черным посохом. А черный посох, оставленный им, нельзя развеять по ветру, его сожжешь, и останется пепел — горечь, смерть!
Может быть, Ренье и не думал об этих словах, не подозревал всю их бездонную глубину, — не все ли равно!
Я очень благодарна Вам за эти стихи.
Марина Цветаева.
Москва, 10-го января 1911 г.
Благодарю Вас за книги, картину, Ваши терпеливые ответы и жалею, что Вы так скоро ушли.
Благодарю еще за кусочек мирты, — буду жечь его, несмотря на упрямство спички: у меня внизу затопят печку.
Сейчас Вы идете по морозной улице, видите людей и совсем другой. А я еще в прошлом мгновении.
Может быть и прав Вячеслав Иванов?
Привет и благодарность.
Марина Цветаева.
Москва, 14-го января 1911 г.
После чтения «Les rencontres de M. de Bréot» Régnier.[51]
Облачко бело и мне в облака
Стыдно глядеть вечерами.
О, почему за дарами
К Вам потянулась рука?
Не выдает заколдованный лес
Ласковой тайны мне снова.
О, почему у земного
Я попросила чудес?
Чьи-то обиженно-строги черты
И укоряют в измене.
О, почему не у тени
Я попросила мечты?
Вижу, опять улыбнулось слегка
Нежное личико в раме.
О, почему за дарами
К Вам потянулась рука?
мц
Москва, 28-го января 1911 г.
Благодарю Вас, Максимилиан Александрович, за письмо и книги.
Приходите.
Марина Цветаева.
<Конец января 1911 г., Москва>
<В Москву>
Милый Максимилиан Александрович,
Лидия Александровна[52] и мы все страшно огорчены происшедшим недоразумением.[53]
Все это произошло без меня, я только что об этом узнала.
Шутливая форма обращения к Вам доказывает только ее хорошее отношение к Вам.
Я сама ничего не понимаю.
МЦ
