Наталья Беспалова - Британская империя
Я попробовал объяснить основы наших разногласий: в конце концов, британское правительство – не тирания.
«Это не годится для рабочего человека. – сказал кондуктор. – Посмотрите на Кимберли. В Кимберли было хорошо жить, пока капиталисты не захватили его. Посмотрите на него теперь. Посмотрите на меня. Где моя зарплата?»
Я не помню, что он сказал про свою зарплату, но для кондуктора она была просто невероятной. «Вы что, думаете, я буду получать такую зарплату при британском правительстве?» Я сказал: – «Нет». – «Вот так-то, – сказал он, – не надо мне никакого английского правительства. – И добавил невпопад: – Мы сражаемся за свободу».
Тут я подумал, что у меня есть аргумент, который подействует. Я повернулся к фермеру, который одобрительно слушал:
– Это очень хорошая зарплата.
– О, да.
– А откуда берутся эти деньги?
– О, из налогов. И с железной дороги.
– Наверное и перевозите то, что производите, в основном по железной дороге, я полагаю?
– Ya (непроизвольный переход на голландский).
– Вам не кажется, что плата очень высокая?
– Ya, ya, – сказали одновременно оба бура, – очень высокая.
– Это потому, – сказал я, указывая на кондуктора, – что он получает очень высокую плату. А вы за него платите.
В ответ на это они оба рассмеялись и сказали, что это правда и что плата действительно очень высокая.
– При английском правительстве, – сказал я, – он не будет получать такой большой зарплаты, а вы не будете так дорого платить за перевозку.
Они молча приняли это заключение. Затем Спааруотер сказал:
– Мы хотим, чтобы нас оставили в покое. Мы – свободные люди, а вы – нет.
– Что значит несвободные?
– Ну разве это правильно, чтобы грязный кафр гулял по тротуару, к тому же без паспорта? А ведь это именно то, что вы делаете в ваших британских колониях. Братство! Равенство! Свобода! Тьфу! Ничуточки. Мы знаем, как обращаться с кафрами.
Я затронул очень деликатный вопрос. Мы начали с политических вопросов, а закончили социальными. В чем же истинный и изначальный корень неприязни голландцев к британскому правлению? Это не Слагтерз Нек, не Броомплац, не Маджуба, не Джеймсон Рейд. Это неизменный страх и ненависть к тому движению, которое пытается поднять туземца на один уровень с белым человеком. Британское правительство ассоциируется в сознании бурского фермера с неистовой социальной революцией. Черный будет уравнен в правах с белым. Слугу восстановят против хозяина, кафр будет провозглашен братом европейца, они будут равны перед законом, черному дадут политические права.
Этот бурский фермер был весьма типичным примером и представлял в моем понимании все то лучшее и благородное, что было в характере африканских голландцев. Вид этого гражданина и солдата, который пусть неохотно, но сознательно оторвался от тихой жизни на своей ферме, чтобы храбро сражаться, защищая ту землю, на которой он жил, которую его предки добыли тяжким трудом и страданием, чтобы сохранить независимость, которой он гордился, против регулярной армии своих врагов – конечно, все это должно было вызвать у любого идеалиста самые горячие симпатии. И вдруг резкая перемена, резкая нота в дуэте согласия: «Мы знаем, как обращаться с кафрами в этой стране. Представьте себе, позволить этой черной грязи разгуливать по тротуарам!»
И после этого – никакого согласия, пропасть с каждым мгновением увеличивается: «Обучать кафра! Ах, вы все об этом, англичане. Мы учим их палкой. Обращайтесь с ними гуманно и справедливо – мне это нравится. Их поместил сюда Господь Всемогущий, чтобы они работали на нас. Мы не потерпим от них никаких глупостей. Пусть знают свое место. Что вы думаете? Будете настаивать, чтобы с ними хорошо обращались? Этим-то мы и собираемся заняться. Раньше, чем закончится эта война, мы сами решим, будете ли вы, англичане, вмешиваться в наши дела».
К слову, тот же Родс, самый влиятельный англичанин Южной Африки, никогда не был сторонником образования для коренных африканцев. Да и вся политическая доктрина Британии была буквально пропитана идеей о расовом превосходстве. Но факт остается фактом, расистские настроения в среде буров были еще сильнее, и Англия активно использовала этот козырь в политической игре.
Находясь в плену, Черчилль пытался добиться для себя статуса гражданского лица, поскольку он был корреспондентом и в момент стычки даже не держал в руках оружия. Но, исходя из его действий при нападении на бронепоезд, он был приравнен к боевому офицеру. Кроме того, определенную роль сыграло то обстоятельство, что он был сыном Рэндольфа Черчилля, которого в Трансваале помнили и не слишком любили. Лорд Рэндольф отличался пренебрежительным отношением к бурам, не только независимым, но и британским. Потеряв надежду получить свободу через дипломатические каналы, Уинстон Черчилль решился бежать из плена. Это было отчаянно смелое решение, особенно если вспомнить, что его жизни в плену ничего не угрожало и условия содержания были сносные, а при попытке к бегству пристрелить могли запросто, но мысль, что он вышел из игры, была для молодого человека невыносима.
Тюрьмой для пленных офицеров в Претории служило здание Государственных образцовых школ. Они стояли на прямоугольной площадке, огороженной с двух сторон железной решеткой, а с двух других – изгородью из гофрированного железа высотой около десяти футов. Как отметил Черчилль, сами по себе эти ограждения не представляли препятствия для молодого и энергичного человека, но то обстоятельство, что с внутренней стороны они охранялись часовыми, вооруженными ружьями и револьверами, стоявшими через каждые пятьдесят ярдов, казалось, превращало их в непреодолимый барьер. Но постоянное наблюдение за охраной заставило молодого человека прийти к выводу, что этот барьер не столь уж непреодолимый. В конце концов он сумел выбрать момент и перебраться через стену. В своей постели он оставил письмо государственному секретарю:
«Тюрьма в Государственных образцовых школах,
10 декабря 1899 г.
Сэр, я имею честь сообщить вам, что, поскольку я не признаю за вашим правительством какого-либо права удерживать меня как военнопленного, я принял решение бежать из-под стражи. Я твердо уверен в тех договоренностях, которых достиг с моими друзьями на воле, и потому не могу ожидать, что мне представится возможность увидеть вас еще раз. Поэтому я пользуюсь случаем отметить, что нахожу ваше обращение с пленными корректным и гуманным и у меня нет оснований жаловаться. Вернувшись в расположение британских войск, я сделаю публичное заявление на этот счет. Мне хочется лично поблагодарить вас за ваше доброе отношение ко мне и выразить надежду, что через некоторое время мы сможем вновь встретиться в Претории, но при иных обстоятельствах. Сожалею, что не могу попрощаться с вами с соблюдением всех формальностей или лично.
Честь имею оставаться, сэр,
Вашим преданным слугой,
Уинстон Черчилль».
Но выбраться за пределы тюрьмы – это было далеко не все. Беглец находился в сердце вражеской страны, не зная голландского языка и не имея ни малейшей возможности скрыть свое английское происхождение при контактах с местным населением. У него не было ни карты, ни компаса, а расспрашивать жителей он не мог. Как только бегство было обнаружено, по всему Трансваалю разослали объявления с фотографиями Черчилля и обещанием награды в 25 фунтов за его голову. И все же ему сопутствовал успех. Из Претории Черчилль выбрался той же ночью и вышел к железнодорожной ветке, ведущей на восток в Мозамбик. Пройти предстояло 300 миль, но пару раз удалось подъехать на попутных товарняках. Черчилль караулил поезда сразу за станцией, где они не могли еще набрать скорость, запрыгивал и прятался среди мешков. Добравшись до португальских владений, он обратился к британскому консулу. 23 декабря он на пароходе прибыл в Дурбан и соотечественники устроили ему торжественную встречу. Но герой дня задержался в Дурбане не более часа и сразу сел на поезд, который шел к Фриру, той самой станции, возле которой произошло приснопамятное нападение на бронепоезд. Сейчас он был занят английскими войсками. На следующий день Черчилль устроился в армейской палатке, стоявшей в пятидесяти метрах от того места, на котором его взяли в плен.
Пока Черчилль был в плену, произошло много печальных для Британской империи событий. 10 декабря в сражении при Стормберге англичане потерпели поражение, потеряв более 90 человек убитыми и ранеными и более 600 пленными. 11 декабря британские войска атаковали позиции буров у Магерсфонтейна, но потерпели поражение, потеряв около 1000 человек. Попытка деблокировать Ледисмит привела к поражению при Коленсо 15 декабря. Британцы потеряли 143 человека убитыми, 756 ранеными и 220 пленными. 10 орудий достались бурам. Буры потеряли всего около 50 человек. Впечатление от события было столь тяжелым, что 16 декабря британский командующий генерал Буллер писал запертому в Ледисмите генералу Уайту: «Вчера я предпринял попытку взять Коленсо, но ничего не добился; неприятель слишком силен для моей армии. Мы способны только на операции по окружению, но на подготовку к ним потребуется целый месяц. Сможете ли вы продержаться так долго? Сколько дней вы можете держаться? Я предлагаю вам расстрелять как можно больше боеприпасов и оговаривать наилучшие условия сдачи». Уайт этому совету не последовал, хотя мало кто верил, что он продержится. «Тот, кто выбрал Ледисмит в качестве военного центра, должен плохо спать по ночам, – писал Черчилль из Фрира. – С точки зрения тактической этот город удобно защищать, с политической точки зрения ему придают большое значение, но для стратегических целей он абсолютно бесполезен. Даже хуже. Это откровенная ловушка. Город и военный лагерь стоят внутри большого кольца холмов, которые охватывают их со всех сторон, как руки великана, и как только противник займет эти высоты, гарнизон бессилен выбить его оттуда или просто прорваться. Эти холмы не только удерживают гарнизон внутри, они образуют прочный барьер на пути той армии, которая идет на помощь осажденным. Таким образом, десятитысячная армия в Ледисмите в настоящее время находится взаперти. Чтобы вызволить ее, вернее, чтобы попытаться вызволить, бригады и дивизии снимаются со всех участков фронта, где наступать было бы легче, и сэр Редверс Буллер, который всегда был против всяких попыток удержать Наталь к северу от Тугелы, вынужден атаковать врага на условиях, диктуемых ему врагом, и на вражеской территории.
