Русский вопрос на рубеже веков (сборник) - Солженицын Александр Исаевич

Чечня — вполне открыто, принципиально и последовательно отрывается от России, но теперь и с подаренным придатком казачьих терских земель. И нам границу теперь не по Тереку ставить, а вкапываться в плоской ставропольской степи: пожертвовали наши власти и целостью, и спокойствием Ставропольского края. И чеченский разбой, без труда, еженощно пересекает эту условную неохранимую границу, грабит приграничных жителей, угоняет скот, — так что казаки взвыли об оружии, хотят сами, уже без властей, обороняться, как и дагестанцы же рядом, — от своих кавказских чеченских братьев, несущих и им огонь и взрывы.

А российским властям остаётся что-то беспомощно мямлить. (Убеждённым же «демократам» — благоразумно теперь помалкивать. Как и мировым дипломатическим службам — лишь тихо выкупать своих заложников.)

Презренное завершение преступной войны.

14. И — ещё, ещё отмежёванные

ДЕРЕВНЯ — Не менее заброшена, отмежёвана от Новой России.

Была сталинская Коллективизация. Результаты известны: деревню перебуровили, обезлюдили на 15 лучших миллионов, погрузили в аморфное состояние. Всё же как-то кряжистый наш народ перестаивал, даже и в гибельную советско-германскую войну. Тогда — не дадим забыть — напустили на деревню хрущёвское «укрупнение колхозов»: сводили по 10 колхозов в один — тем окончательно обезличили труд, расцвело разгильдяйство (ещё добавили уничтожение медоносных лугов под хилую кукурузу). — Потом, не упустим, наслали брежневскую ликвидацию «неперспективных деревень»; пустили в запущь обширные угодья Средней России (наверстаем в Казахстане хрущёвской целиной) и разорили жизнь ещё сотен тысяч укоренённого крестьянства.

Потом — не могли не пошириться и на деревню наши блудоумные реформы. Подготовлен был исторический анализ вопроса? искали талантливых решений? привлечено народное мнение, обсуждение? Да — ни-ни. В пылком раскиде бросили несколько скороспешных лозунгов — не обдуманных, не поддержанных материально, а дальше, за пиковыми достижениями банкостроительства, расхватом промышленных гигантов и яркоцветным изобилием импортной пищи, — вершители наших судеб уже не поворачивали голов к селу.

Одним из поспешливых и подражательных лозунгов (ещё горбачёвской эпохи) кинуто было: мгновенное создание фермерства! Привычные подхватчики тотчас раскатили кампанию фермеризации: столько-то фермеров на область, на район, такой-то процент, — и стали выпекать в суматохе. Всё горькое это мучительство уже многократно, подробно описано в печати, не стану повторяться: и государственное ростовщичество в 213 % годовых, административные обманы, и взятки местному начальству, и выворачивающая волокита, и неокупаемый труд — и массовое разорение опрометчивых смельчаков.

А Указ за Указом нахлёстывали кнутом, как привыкли за 70 лет. И первейший был — ещё на пороге, 27.12. 91: немедленно начать продажу земель с аукционов. Слава Богу, по нашей инертности на том Указ и захлебнулся.

Затем последовала директива ново-демократической власти (1992): срочно, в несколько недель, до весеннего сева, — приватизировать колхозы-совхозы, передать в собственность труженикам. Сказано — сделано: на дверях директоров и председателей сменили таблички на «глава акционерного общества», «председатель товарищества», согнали лишний раз колхозников, объявили: отныне вы — уважаемые собственники, каждому приходится по столько-то гектаров земли (не указанной, не названной, неизвестно где какая чья). И — ничего не изменилось, кроме как для самих аграрных баронов: они себе отмежевали изрядные участки самой лучшей земли и инвентарь по нетронутым ценам 1985 года, да ещё и освободились даже от прежней ответственности перед райкомами. (И западный мир аплодировал быстроте российской приватизации.)

Но — валилась, валилась наша деревня ещё в следующий упадок. Удушающая петля тысячно вскочивших цен сделала бессмысленным производство молока (выливай на землю), мяса да и зерна: больше потратишься на горючее и за бесценок отдашь переработчикам, организованной оптовой скупки нет. И первое всеобщее движение пошло: забой крупного рогатого скота. С 1991 поголовье его упало вдвое, катастрофически, этого не восстановить и за следующее десятилетие. И если даже в свирепой коллективизации мы потеряли 16,2 млн голов, то от «реформ» 1992-96 годов — 19,6 млн [63] И непрерывно сокращаются посевные площади, поля зарастают сорняками, бороться нет средств, от техники остались отрепья, в полях ежегод остаются неубранные хлеба и овощи. Забрасываются и забрасываются всё новые земельные пространства, тысячи гектаров пашенной земли (вспомним, что они ещё и захимичены, и затрамбованы тяжёлыми тракторами): нет и семян, нет рук — да и зачем засевать? стало бессмысленно. Уж тем более — никакой государственной поддержки бесценному русскому льну. Зарастают и лесные покосы. А восстанавливать потом — всегда дольше, чем разрушать.

И что же «акционеры»-колхозники? Сколько раз советское государство обманывало крестьян? — несчётно; сколько раз выполняло обещанное? — ни разу. В обезлюдевшей деревне всё меньше настоящей рабочей силы, а ещё меньше трудолюбия: зачем работать? Если продукты села никому не нужны, остаётся один смысл жизни: запить. «Акционерные товарищества» держатся в дремлющем состоянии: не работать в силу, но и получать огрызки. Живут люди от своих участков и от подворованного колхозного, растаскивают где что удастся, и в прежней неразгибной зависимости от колхозных князьков: смотри подсобит топкой, комбикормами. Как объясняет знаток современной деревни Б. Екимов: «Приросли к колхозу, оборви — кровь пойдёт».

А ведь дело не в форме земельной собственности, но в том, сколько средств (и ума!) вкладывается в землю. Переходить к мелкой собственности — надо прежде менять и профиль всего сельскохозяйственного машиностроения и обеспечить прокат-аренду техники. В Голландии и сегодня много сельскохозяйственных кооперативов — а дореволюционная Россия изобиловала кооперативами всех видов, до ссудосберегательных, маслобойные же мелкие кооперативы Сибири кормили всю Европу сливочным маслом высшего класса. (Большевики исказили: кооперативы — в колхозы, земство — в советы; погубили и то и другое.) Да укрупнённое землевладение с повышенной технологией всегда и рентабельней. (Вообще в дореволюционной России было свободное соревнование разных видов производства и собственности: государственной, кооперативной, земской, крупной частной и мелкой частной.)

Теперь закрываются в деревнях общественные здания, магазины, клубы, один телефонный аппарат не на всякую деревню. Закрываются и медицинские пункты, и школы. И детские голоса не во всякой деревне услышишь.

Так живёт четверть населения нашей страны. Ныне нашему обществу внушается, что отечественное крестьянство вообще не нужно стране. Но с гибнущей деревней — необратимо перерождается и весь русский народ.

СУДЬБА ЗЕМЛИ — Однако странно: чем меньше мы нуждаемся в земледельческом сословии, чем равнодушнее правящая в стране олигархия и её общественно-газетные идеологи к судьбе деревни, к остаткам крестьянства и к самим урожаям, — тем настоятельней и даже до ярости требуют закона о свободной продаже земель! Загадка? Никакой. Вся столичная шумиха с неограниченной свободой продажи земли — совсем не имеет в виду сельскохозяйственное производство, но только удобнейший вклад в земельную собственность награбленных капиталов. Уже руки задрожали — захватывать латифундии.

Да с каким торопливым захлёбом требовали немедленных, немедленных аукционов, а для чего та земля потом будет использоваться — никого не касается, не троньте прав владельца! (А — кто на той земле живёт? А те — пусть как хотят барахтаются. Уже готовятся отмежевать их и от земли.)

В тот раз всё ж надоумили их: да ведь земля вся разная, надо сперва земельный кадастр составить, на это уйдёт по стране 10–12 лет. На что последовал находчивый президентский Указ: составить кадастр в месячный срок! Впрочем, тут же и забыт, как и прочие Указы.