Светлана Рыжакова - Фуксы, коммильтоны, филистры… Очерки о студенческих корпорациях Латвии
Встречаться с ним мне было очень интересно. Он был прекрасным рассказчиком, особенно в компании. Мы от души хохотали над его «охотничьими» рассказами. Он хорошо знал литературу, живо интересовался историей… Память у него была феноменальная. Петров был достаточно музыкален.
‹…›
На студенческие каникулы и летом я уезжала к родителям в Резекне. Дом был большой (11 комнат), места хватало, и я забирала с собой своих приятелей-студентов и студенток погостить. Родители всегда меня встречали на станции вместе с членом семьи – красавцем догом Ло. Мама испуганно каждый раз спрашивала: «Сколько с тобой?» Я обыкновенно избегала ответа, а мама молча считала – сколько там вслед за мной выскочит из вагона.
Приезжал, конечно, и Петров. В Резекне среди русского населения в то время еще сохранился старый патриархальный уклад жизни. Соблюдались старинные обряды и обычаи. На Рождество ходили со звездой, в дом к нам вваливались ряженные, всех угощали печеньем, орехами и сладостями. Было шумно, весело, собака лаяла на размалеванные рожи и маски, пели песни, были пляски. В Риге, конечно, такое уже не соблюдалось.
На Страстной неделе в Великий четверг несли домой зажженные свечи, старались донести до дома и поставить кресты на входной двери. Это было очень красивое зрелище. Православная наша церковь находилась на горе, и вот во все стороны разбегались разноцветные фонарики с горящими огоньками… Ну и конечно, на заутреню мы шли в церковь. Перед тем мама нам кушать не давала, разговлялись потом, а наутро приходил священник, освящал пасхальный стол, и начинались визиты местной интеллигенции. Мама была председателем Пушкинского общества, принимала участие в русской культурной жизни, и поэтому круг знакомых был очень широкий. За что и расплатилась ссылкой на 16 лет…
Говорят, что прошлое всегда кажется красивым. Я не идеализирую, я просто описываю ту обстановку, которая окружала меня в то время, и меня, и вместе со мной Петрова. Конечно, где-то рядом протекала другая жизнь. Были безработные, было подполье, люди сидели в тюрьмах, боролись за идеи, были недовольные существующим строем. Все это было, но я не могу об этом судить, мне не приходилось с этой жизнью сталкиваться, как я, так и мое окружение, были далеки от политики. От политики был далек и Петров, поэтому уму непостижимо то, что случилоась и что привело его к гибели.
‹…›
Как говорят многие знавшие меня в то время люди, да и как помню сама, вспоминая себя, я была очень веселым, жизнерадостным, жизнелюбивым человечком. Друзей у меня было много, и без людей, как позже говорил Петров, я жить не могла. Была я хохотушка, шутница, в корпорации я была magister-cantandi, т. е. руководила пением – и звали меня «певунья-плясунья». Как-то мама мне сказала: это от вечного смеха у тебя появятся преждевременные морщинки вокруг рта. А я ей ответила: «Мамочка, я так тебе благодарна, что ты меня родила. Мне так хорошо живется на свете!» Мои слова о том, как хорошо живется на свете, напомнила через много лет, вернувшись с далекого севера инвалидом, моя горячо любимая когда-то красавица мать.
‹…›
Память у Петрова была феноменальная, и он много помогал мне в зубрежке. В 1937 г. я уже была его официально объявленной невестой и часто приезжала на турнир в Кемери, где и познакомилась со всеми светилами шахматного мира. С некоторыми из низ затем завязалась дружба, и мы общались домами.
В декабре того же года состоялась наша свадьба, которую мы пышно отпраздновали в доме моих родителей в Резекне, где отец работал врачом. Было шумно и весело.
‹…›
В июне – июле 1937 года состоялся большой Международный шахматный турнир в Кемери. Я в то время была уже официальной невестой Петрова. По обычаю того времени в корпорации было принято всех оповещать открыткой о помолвке. Я сохранила эту открытку. С одной стороны были цвета Володиной корпорации, с другой – мои цвета, зеленый-синий-красный. Кроме того, невеста дарила жениху так называемый берципфель. Это широкая кожаная подвеска для карманных часов, на конце которой брелок с цветами корпорации «Рутения» – белый-оранжевый-черный. Жених дарил невесте брошку, опять же цвета женской корпорации.
Венчались мы в Резекне, в православной церкви, а после свадьбы уехали в имение друзей Митрофановых под Даугавпилсом, где муж напряженно готовился к турниру за границей. Там романтично встретили новый, 1938 год. В сказочно красивом заснеженном лесу зажгли елку. Веселым хороводом кружились снежинки, из селения доносилась музыка, мы даже вальс танцевали вокруг елки. Над нами ярко светили звезды, ласково улыбалась луна. Мы были вдвоем, мы были счастливы…
Окончив университет, Петров некоторое время работал помощником заведующего Рижским городским загсом, а затем заведующим. Сохранились у некоторых рижан свидетельства о рождении за подписью Петрова. Это было его последнее место работы в Латвии.
Сейчас, перелистывая страницу за страницей книгу прожитой жизни и подводя итог всему, что в моей судьбе связано с семьей Петровых, прихожу к выводу, что над ними всеми тяготел какой-то злой рок, который и меня поверг в пучину и исковеркал не только мою жизнь, но и жизнь моей дочери – Марины. Вся семья Петровых трагично закончила свою жизнь… Его (В. Петрова) судьбу предсказал в свое время очень известный в Риге и за рубежом ясновидящий Финк. Уезжая в Аргентину, муж зашел в его фотоателье сделать фотографию для журнала «Атпута». Когда он уходил, Финк сказал, что в кармане у Петрова лежит фотография молодой женщины с ребенком на руках, с которой он расстанется, если поедет в дальнюю дорогу, и больше никогда не встретится. Увы, предсказание Финка сбылось, он ошибся только на несколько месяцев…
В то время жизнь в Риге била ключом. Я главным образом вращалась среди русской интеллигенции и студенчества. Устраивали Дни русской культуры, певческие правздники. Тесная связь была с Театром русской драмы… В общем, «маленький Париж» – так в то время называли Ригу.
Особенно в памяти остались русские студенческие Татьянинские балы. В их устройстве деятельное участие принимали корпорации. Мы, все корпорантки, должны были быть в белых длинных платьях, длинных лайковых перчатках. Студенты – во фраках и тоже в белых перчатках. Бал открывался полонезом, которым руководил известный в то время учитель танцев – С.С. Вохрамеев. С моноклем в глазу, во фраке, подтянутый, элегантный, он на прекрасном французском, как говорится, «командовал парадом». Вохрамеев тоже стал жертвой репрессий и погиб в одном из лагерей «архипелага ГУЛАГа».
Вспоминаю один из таких балов, сохранилась фотография: Петров во фраке, а я в белом платье с большим воздушным шаром в руках. Я продавала воздушные шары… Бал – не только главное событие студенческого года, но и главный источник пополнения кассы студенческой взаимопомощи. Да-да, до войны благотворительностью занимались все общественные организации, в том числе и молодежные. Бал приносил несколько сотен латов. Благодаря этим средствам бедствующие студенты получали бесплатные обеды, которые так и назывались – татьянинские. Основная же доля собранных средств шла на оплату обучения тех же нуждающихся.
‹…›
Совместная жизнь начиналась так красиво и, как нам тогда казалось, много обещала. Мы много разъезжали по свету. Я сопровождала мужа во всех его турнирах (исключая Аргентину и последний роковой чемпионат в СССР).
Были интересные встречи и знакомства. Я, как и Петров в то время, легко сходилась с людьми, и у нас всюду было много друзей. Завязалась дружба с Паулом Кересом, Сало Флором и его женой Раисой, у которых позже мы гостили в Праге. Особенно интересной для меня была встреча с Капабланкой и его женой Ольгой Чегодаевой, русской, в прошлом княжной (как она мне говорила).
Счастливая наша совместная жизнь продолжалась неполных четыре года. А затем наступил тот страшный 1941 год. Все было уничтожено, исковеркано, навеки загублено. Жизнь стремительно пошла под откос. Не раз я потом повторяла слова из «Реквиема» Анны Ахматовой: «У меня сегодня много дела, надо память до конца убить, надо, чтоб душа окаменела, надо научиться снова жить».
В начале июня 1941 г. муж уехал на чемпионат в СССР в Ростов-на-Дону. Я на этот раз его не сопровождала, так как сдавала государственные экзамены в университете. Муж уехал как-то очень неохотно. Несколько раз прощался, подходил к спящей в кроватке дочурке, крестил ее. Мне он пожелал успешного окончания университета и пообещал за это большой подарок. Я надела ему на шею свой большой православный крест с надписью «Спаси и сохрани», и мы расстались – расстались навсегда. Домой он не вернулся. Нас разлучила война.
А 14 июня 1941 г. из Резекне депортировали в Сибирь моих родителей. Я потеряла всех и все. Родительский дом был национализирован, его занял потом горком партии. Все вещи были разворованы, кем-то присвоены. Позже нашу с Петровым квартиру в Риге в мое отсутствие заняли работники НКВД, присвоив все вещи и призы мужа.
