Самюэль Крамер - Шумеры. Первая цивилизация на Земле
Придравшись к последней фразе, оппонент начинает с вопроса: «Что значит я не «сердце» студенческого корпуса?» Далее он переходит к описанию своих талантов учетчика и завершает такими словами:
«Да я, я взращен на шумерском (языке), я сын писаря. А ты халтурщик, пустое место. Когда ты изготавливаешь табличку, ты не можешь даже разгладить (?) глину (?). Когда ты пытаешься провести линию, твоя рука не может справиться с табличкой… Ты, глупый умник, накрой уши! Накрой уши! И ты еще претендуешь на знание шумерского языка, подобное моему!»
Далее следует длинный фрагмент, настолько плохо сохранившийся, что трудно даже проследить переход от одной реплики спорщиков к другой. Наконец, некто (возможно, у гула, что-то вроде старосты) так рассердился на одного из студентов, Энкиманси, что готов запереть его и посадить на цепь, о чем можно судить по заключительному абзацу, который в пробном переводе звучит так:
«Почему вы так ведете себя! Почему вы толкаетесь, ругаетесь и оскорбляете друг друга? Зачем затевать ссору в школе?… (далее четыре неразборчивых строки). Он сыт вашей ссорой! Почему ты такой наглый (?), невнимательный (?), зачем ты хулишь, оскорбляешь того, кто был тебе «большим братом», кто научил тебя искусству письма тебе же во благо (?)! Даже уммия, который все знает, замотал головой (?), (говоря): «Делай с ним что хочешь». Если я (и вправду) сделал бы с тобой, что захотел, с мальчишкой, что ведет себя, как ты, и столь неблагодарен по отношению к «большому брату», я бы (для начала) отлупил тебя доской, а потом, заковав тебе ноги медной цепью, запер бы в доме и месяца два не выпускал бы из школы».
Далее идут еще четыре непонятных строки, и композиция завершается такими словами: «В споре Гирнисхага и Энкиманси уммия вынес вердикт».
Насколько можно судить по первым двум эссе, шумерская школа была довольно враждебна и неприветлива: «жесткая» программа, слабые методы обучения, жестокая дисциплина. Неудивительно поэтому, что, по крайней мере, некоторые ученики так и норовили увильнуть и становились «трудными детьми» для учителей и родителей. Здесь мы подходим к нашему третьему эссе, «Писарь и его непутевый сын», собранному из множества табличек и осколков. Это эссе замечательно еще и тем, что стало одним из первых в истории человечества документом, в котором шумерское слово намлулу означает не только «человеческий» род, но и «человеческое», т. е. достойное человека, поведение.
Композиция примерно из ста восьмидесяти строк начинается введением в форме довольно дружелюбного диалога отца с сыном, в котором последнего призывают ходить в школу, усердно работать и возвращаться домой, не слоняясь по улицам. Чтобы убедиться в том, что сын с должным вниманием отнесся к его наставлениям, отец заставляет его повторить сказанное.
Остальная часть эссе – монолог отца. Поначалу дан ряд практических советов, как сделать из сына человека: ему не следует шататься по улицам и садам, следует слушаться наставника, ходить в школу и изучать опыт людей прошлого. Затем идут упреки в адрес своенравного сына, который, по словам отца, до смерти изводит его постоянными страхами и бесчеловечным отношением. Отец глубоко разочарован неблагодарностью сына; он никогда не заставлял его ходить за плугом и быком, не просил даже принести вязанку хвороста или помочь ему, как многие отцы заставляют поступать сыновей. И все же его сын оказался куда хуже других.
Как и многих разочарованных родителей нашего времени, шумерского отца особенно обижает нежелание сына следовать его профессии – стать писарем. Он призывает его не подражать приятелям, братьям и друзьям, а следовать своему делу, искусству письма, несмотря на то что это самая сложная из всех профессий, какие бог искусств и ремесел когда-либо выдумал и воплотил. Самое главное, утверждает отец, это поэтический рассказ о человеческом опыте. Да и к тому же, добавляет он, сам Энлиль, отец богов, велел сыну следовать по стопам отца.
После последнего упрека сыну за то, что он более преследует материальные цели, нежели стремится к духовному совершенству, уловить содержание текста становится крайне сложно. Это, возможно, отдельные краткие изречения, направленные на то, чтобы дать сыну представление об истинной мудрости. Во всяком случае, эссе завершается на счастливой ноте: отец благословляет сына и молится о том, чтобы тот снискал благосклонность своего личного бога, Нанны, бога Луны и его жены, богини Нингаль.
Мы приводим достаточно литературный, хотя и предварительный, перевод доступных к прочтению фрагментов эссе, пропуская иногда неясные фразы и поврежденные строки. Отец задает сыну вопрос:
«Куда ты ходил?»
«Я никуда не ходил».
«Если ты никуда не ходил, почему ты слоняешься без дела? Иди в школу, к учителю, своему «школьному отцу» (профессору), прочти наизусть задание, открой школьную сумку, напиши табличку, пусть твой «большой брат» составит для тебя новую табличку. А когда ты выполнишь задание и доложишь об этом наставнику, приходи ко мне, да не болтайся по улицам. Ну же, ты слышал, что я сказал?»
«Я знаю, я скажу тебе».
«Повтори же мне это».
«Я повторю тебе это».
«Говори же».
«Я скажу тебе».
«Так говори же, наконец».
«Ты велел мне идти в школу, прочесть наизусть задание, открыть сумку, написать табличку, пока «большой брат» готовит мне новую. Когда я выполню задание, мне следует приступить к следующему и возвращаться к тебе, отчитавшись перед наставником. Вот что ты мне сказал».
«Что ж, будь человеком. Не стой в толпе на площади, не шатайся по улицам. Идя по улице, не глазей по сторонам. Будь скромен, показывай робость к наставнику. Проявив страх, ты понравишься наставнику».
(Около пятнадцати строк разрушено.)
«Ты, который слоняется по площади, преуспеешь ли в чем? Стремись познать первые поколения. Ходи в школу, это пойдет тебе на пользу. Сын мой, познавай первые поколения, справляйся о них.
Непутевый, за кем я должен смотреть – и не был бы я мужем, если бы не смотрел за сыном своим, – я говорил с родней, сравнивал их мужчин, но не нашел среди них таких, как ты.
То, в чем я наставляю тебя, превращает глупца в мудреца, словно заклинание, завораживает змею и не позволит тебе поддаться лживым речам.
Поскольку сердце мое пропитано усталостью от тебя, я держался в стороне от тебя и не внимал страхам твоим и ворчанию. Нет, я не внимал страхам твоим и ворчанию. Из-за ворчания твоего, да, ворчания твоего был я суров с тобой, да, был я суров с тобой. Потому что тебя не заботило человеческое, сердце мое стыло, как на злом ветру. Твое ворчание убило меня, ты поставил меня на грань смерти.
Ни разу в жизни я тебя не заставил принести и сухой ветки в вязанку хвороста. Хворост и дети малые носят, ты же в жизни не носил его. Ни разу не сказал я тебе: «Ступай с караваном моим». Никогда не посылал я тебя на работу, пахать поле, никогда не посылал я тебя на работу, вскапывать поле. Не посылал на работу трудиться. «Пойди поработай и помоги мне» – не сказал я тебе ни разу в жизни.
Другие, такие же, как ты, помогают родителям в работе. Если бы поговорил ты со своими родными и был бы им благодарен, ты бы следовал их примеру. Каждый из них приносит по 10 гур ячменя, даже дети приносят отцам 10 гур ячменя. Они умножают ячмень для отца, помогают ему с ячменем, маслом и шерстью. Ты же только тогда человек, когда дело идет о распутстве, но в сравнении с ними ты вовсе не человек. Ты не трудишься, как они. Они сыновья отцов, что велят сыновьям трудиться, я же не принуждал тебя работать, как они.
День и ночь я не сплю, мучим тобой. День и ночь тратишь ты в развлеченьях. Накопил ты большое богатство – разросся вширь и вкось, стал толст, велик, широк, силен и пыхтишь. Но родные твои ждут не дождутся несчастий твоих и порадуются им, потому что тебе безразлична гуманность».
(Далее следует неясный отрывок в сорок одну строку, содержащий, по-видимому, пословицы и старые мудрости; завершается эссе поэтическим благословением отца.)
От того, что ссорится с тобой, пусть Нанна, твой бог, тебя оградит,
От того, кто враждебен тебе, пусть Нанна, твой бог, тебя оградит,
Да будет твой бог благосклонен к тебе,
Да проникнешься ты человечностью, шея и грудь,
Да станешь ты главой святых города своего,
Да восславит город имя твое в почетных местах,
Да зовет тебя твой бог добрым именем,
Да будет твой бог Нанна благосклонен к тебе,
Да будет богиня Нингаль благосклонна к тебе.
Если же, несмотря на тяжелый и отнюдь не вызывающий восторг порядок, суровые наказания со стороны учителей и ярое соперничество со стороны своих агрессивных сокурсников, честолюбивый и непутевый студент все же ухитрялся окончить школу, перед ним открывалось несколько возможностей. Он мог, например, поступить на службу во дворец или в храм, он мог стать управляющим писарем и счетоводом одного из крупных поместий страны. В четвертом эссе о школе, «Разговор угулы и писаря», мы встречаем выпускника эдуббы, уже полноправного писаря одного из таких поместий, который поспорил с угулой (вероятно, начальником), тоже бывшим выпускникам школы. Композиция, содержащая семьдесят восемь строк, восстановленных по дюжине табличек и осколков, начинается с обращения угулы:
