Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович
Дно, наверное, не является в реальной жизни чем-то абсолютно плоским и одномерным. Здесь тоже есть, по-видимому, свои, пусть и относительные, высоты и пропасти. Во всяком случае, так может показаться нам, когда от романтизированного мира стилизованной эротики, характерного для вышеописанных муханкинских романов, мы переходим к эстетически гораздо менее привлекательным зарисовкам его уродливого житья-бытия среди чудовищных моральных уродов, алкоголиков и бомжей.
Трудно, правда, четко определить, где пролегает граница между «героинями его романов» и отвратительными чудовищами дна, ибо субъективное видение нашего главного информанта и рассказчика часто мгновенно, стремительно переплавляет одних в других. Особенно хорошо заметно это при сопоставлении написанных почти всегда литературным языком «Мемуаров», предлагающих нам точку зрения Муханкина-писателя, с его так называемым «Дневником», текстом, как уже отмечалось, также литературным, но как бы отражающим его истинную точку зрения, его подлинное мировидение. В «Дневнике», изобилующем не только жаргонизмами, но и табуизированной, бранной лексикой, Муханкин всегда груб, циничен, жестче в оценках. Именно в «Дневнике» он подробно воспроизводит свое соприкосновение с городским дном. Хотя Марине и её матери Ольге М. доставалось порой и в «Мемуарах», здесь они выписаны уже как мерзкие, прожорливые и вонючие» животные, как отвратительные разложившиеся бомжихи.
Эти шакалки меня скоро так допекут, что я их перебью как собак. Особенно хочется дать по башке Марине. Сегодня затащила помойное ведро из коридора в хату и села по-большому на него. Вот дура! Начал говорить ей, что воняет, а она истерику закатила, овца. Ольга М. её ругала, стыдила, а она её обложила трехэтажным матом. Вообще от рук отбилась.
Голова разламывается на части, сон пропал, вроде лежу, сплю — и не сплю. Брожу по городу, ворую по мелочи. Эти животные прожорливые до безобразия, их легче убить, чем прокормить. Дохожу до ручки, все ниже и ниже падаю. По внешнему моему виду не скажешь, что я бич или из бедных, но красивые вещи и внешний вид обманчивы. И люди не в душу смотрят уродливую, а на лицо и вещи. Жизнь моя бекова [плохая].
Тем не менее отвращение к Ольге М. и её дочери не мешает нашему «мемуаристу» сосуществовать с ними:
Итак, я прописан в Волгодонске, а живу в Шахтах у Ольги М. и её дочери Марины. Каждая из них требует от меня свое. Я успевал удовлетворить и первую, и вторую. Но, помимо сексуальных обязанностей, нужно было каждой что-то покупать, а главное, доставать где-то продукты питания, которые в четыре рта быстро поедались и которых постоянно не хватало. С раннего утра я уходил на какой-нибудь из городских рынков, и до обеда я возвращался с промысла домой с полным пакетом разнообразных продуктов и выпивки. Хотя можно заметить, что Ольга М. и Марина спиртным не злоупотребляли. Если и пили, то только немного, за компанию, в основном пил я сам. Потом уходил на вечерний и ночной промысел. Возвращался я поздно ночью, но, бывало, и совсем на ночь не приходил. Попадал в какие-то бичевские, бродяжные компании, напивался до поросячьего визга, а утром просыпался неизвестно где: в подвалах каких-то или на какой-нибудь блатхате среди неизвестных грязных и вонючих людей (если их можно так назвать). Вырывался быстрей на улицу и шёл куда глаза глядят, и когда немного приходил в сознательное положение, то обнаруживал, что в карманах у меня пусто, а с утра нужно было похмелиться где-то взять: голова-то разлеталась на части. И опять шёл на рынок, где без труда крал все, что можно и все, что невозможно. Невозможным для меня ничего в этих мелочах не было. Приходилось переламывать деньги, резать пятитысячные и другие купюры и менять их на мелкие или крупного достоинства, и все шло как по маслу. Иногда, бывало, деньгами были заполнены все мои карманы, и начиналась пьянка-гулянка. А если я пил, то до упора. Обычно какая-то шлюшка-проститутка уводила меня из бара или ресторана или какой-нибудь забегаловки к себе домой или на какую-то блатхату, откуда я вылетал ни свет ни заря на улицу ощипанным и, было что, и подраздетым. И каждый раз базар открывал мне свои широкие ворота и давал взять то, что плохо лежит. Понятие-то у меня сразу утвердилось на том, что нужно брать дармовое. Не возьму я, возьмет другой, такой же, как я. Но пьянка пьянкой, а одеваться я стал неплохо. Хорошо одетый человек всегда внушает доверие.
От «шакалок» Муханкин съехал к новым хозяевам, и это наложило отпечаток на его последующее существование.
Через несколько дней я уже жил в доме, который и домом назвать нельзя. Избушка, состоящая из коридора и двух комнатушек, разделённых печкой, которая больше чадила, чем грела. Одно было хорошо — в доме был свет. Но никаких выключателей и розеток: выкрутишь лампочку — и нет света, вкрутишь — есть. Мебели в доме никакой. В одной комнате стояли гнилой и покосившийся стол, ржавая кровать и на ней что-то типа постели. Двухметровая лавка заменяла стулья, которых здесь с самого начала, наверное, не было. В первой комнате стояла еще одна кровать в метре от печки. Окно в этой комнате забито фанерой. Посуды почти не было: две закопченные кастрюли, две алюминиевые чашки, пара ложек, корчик и стакан. В коридоре насыпана горка угля, переходя через которую, попадаешь к приставной двери в комнаты. По-видимому, дверь вышибли давно, но у жильцов этой хибары из-за пьянок руки не доходили до ремонта. И жили в этой хибаре хозяйка тетя Шура и её сожитель дядя Саша, несусветные любители любого спиртного, вплоть до одеколона и стеклоочистителя.
Привела меня в свою хибару с улицы тетя Шура. Недалеко от её дома я стоял и с людьми разговаривал, спрашивал, где б найти жилье, на что мне отвечали, что никто на их улице жилье не сдает, может, на другой где сдают. Тут подошла к собравшимся женщина и, быстро поняв, о чем идёт речь, попросила отойти с ней в сторону поговорить. Видя, что я неплохо одет, обут, побрит и недурно пахну, она сразу предложила мне свои услуги и повела домой. В доме уже договорились, что я займу зал в её хибаре, его переоборудую, выкину все грязное, с электричеством порядок наведу и т. д. Она согласилась с моими условиями и в течение дня помогла перенести от Ольги М. и Марины мои вещи.
В течение нескольких дней дом стал пригоден для жилья. Тетя Шура с дядей Сашей ютились в первой комнате около печки, а я в чистом и светлом зале. У меня появилась своя посуда, электроплита, вместо холодильника был холодный коридор, в котором на вбитых в стену гвоздях висели авоськи с разнообразными продуктами. С улицы сразу бросалось в глаза, что дом ожил и появились перемены. Окна застеклены, ставни покрашены, в окнах были видны белоснежные занавески, на подоконниках стояли горшочки с искусственными цветами, ничем не отличающимися от живых. Поставлен со двора забор, во дворе убран мусор. В доме зазвучала музыка, на что обратили внимание соседи. Плата за квартиру состояла в том, что мне нужно было приносить выпить и закусить, и живи, как хочешь, никаких претензий.
Первые дни, пока я обустраивал безжизненный дом и придавал ему жилой вид, все было спокойно и терпимо. Но все же к ночи хозяева дома (а вместе с ними и я) были в стельку пьяны и лыка не вязали. С утра обязательно было похмелье для всех.
Деньги у меня были. Когда уезжал из Волгодонска, некоторую сумму сунула в карман мать, тысяч 50 отчим дал, надеясь, что долго не приеду. И любовница Татьяна пятидесятитысячных стопку отвалила. Считать, сколько у меня денег, я никогда не любил: есть и есть, а нет — так украду, будет мало — еще украду. Вор я, и воровать моя работа. В этом я был трудоустроен на все сто процентов. Такой же трудяга, как все труженики, и специальность моя — воровать. И пошла пьянка-гулянка беспросветная и беспробудная. Появлялись и исчезали какие-то люди, пьяные разборки приводили к мордобою, выбитым стеклам и дверям. Выстуженную хибарку чем-то топили, чтобы согреться, что-то доедали, что-то допивали, и однажды мы проснулись и увидели, что в доме холодно, окна забиты картоном из-под ящиков, на полу мусор, какие-то огрызки, бутылки, пробки, блевотина, в углу первой комнаты от окна к двери на полу образована уборная и от неё зловоние идет.
