Вячеслав Кеворков - Тайный канал
На Валерия это событие произвело значительно более сильное впечатление, чем на виновницу происшествия. Он воспринял его как недоброе предзнаменование грядущих событий. Вышел из самолета он в мрачном настроении и оставался пребывать в нем всю дорогу, пока мы ехали до центра Берлина. Только за ужином у знакомого итальянца удалось развеять его грустные мысли случайно брошенной фразой по поводу того, что «может быть, и всей нашей стране в предстоящей военной акции удастся отделаться легкими ушибами». Он немного повеселел, хотя пережитые сутки не сходили у нас с уст. Нам обоим казалось, что наслоившиеся одно на другое крупные и мелкие препятствия, совершенно неожиданно встававшие на пути и вынудившие сделать отрепетированное признание только на немецко-датской границе, были знаком судьбы. Она, видимо, заботилась более всего о том, чтобы максимально соблюсти все законы конспирации и сохранить «новость» в тайне до того момента, когда будет передано сообщение о начале «операции».
В ресторане было тепло и уютно. Пахло разогретым оливковым маслом и итальянскими «брускетти» — горячим и поджаренным с чесноком белым хлебом. Посетители были сплошь завсегдатаи, и каждый вновь вошедший вместо приветствия поздравлял всех с наступающим Рождеством.
Глядя на этих размеренно живущих и жующих, в мире и покое пребывающих людей, мы не могли избавиться от ощущения, что готовим им какую-то подлость, о которой они и не подозревают и не догадываются, какое горе может разразиться уже сегодня или завтра утром.
Начинают войны всегда с уверенностью, что их удастся быстро закончить, но в этом и заключается самое большое заблуждение.
Мы тогда это почему-то почти физически ощущали. По-русски говорят: «На воре шапка горит».
Но мы были без головных уборов, и никто не обратил на нас внимания.
От мрачных мыслей нас отвлек телевизор, подвешенный почему-то под самый потолок. В новостях преобладали благостно-предпраздничные интонации, ни о каких серьезных событиях в мире и речи не было.
Валерий попросил официанта принести два виски. Он любил не только ордена, но и юбилеи, и относился к ним в высшей степени серьезно.
— Не будем сейчас думать о плохом! Может, все еще образуется… Д лучше отпразднуем небольшой юбилей: ровно десять лет назад, вот так же накануне Рождества, я впервые вошел в кабинет Бара…
— И водрузил на столе перед ним пластиковую елочку! Да, за это нужно выпить.
Мы отпраздновали десятилетний юбилей существования нашего «канала» и пожелали ему долгой жизни.
А несколько дней спустя, 28 декабря 1979 года, на рассвете, советский танковый полк пересек границу Афганистана.
В Вашингтоне в тот час перевалило за полдень. Те из американцев, которые надеялись, что вследствие применения «доктрины устрашения», активности служб дезинформации и несовершенства человеческого интеллекта Советский Союз удастся-таки втянуть в афганскую авантюру, получили все основания выпить перед ланчем самого лучшего шампанского.
«Советский Вьетнам» состоялся. История расставляет акценты не спеша. У нее на это есть время. Человеческий век короток, и потому необходимо торопиться с выводами, иначе трагедии непременно повторяются, и обязательно в их худшем варианте.
Закат
С годами человек мирится с тем, что любое начало влечет за собою конец. Однако с приближением или наступлением конца смирение покидает его.
Восьмидесятый и восемьдесят первый годы прошли в пустых и бесполезных хлопотах по перетягиванию ракетного каната средней дальности. Причем каждая из сторон была настолько увлечена дискуссией, что, убеждая противника, сама начинала верить в собственные аргументы.
Последовательны в своих действиях были только военные промышленники по обе стороны Атлантического океана. В США прилежно и успешно производили «Першинги-2», в СССР не менее успешно СС-20. В конце концов, политики и дипломаты настолько свыклись со сложившимся положением, что «ракетная тема» стала обязательным аперитивом перед вкусным обедом.
На фоне «ракетного» военного противостояния обмены визитами между канцлером ФРГ и Генеральным секретарем оставались единственной отдушиной, оставлявшей робкую надежду на то, что наведенный с таким трудом мост между нашими странами выдержит повышенную нагрузку и не рухнет в одночасье.
Брежнев понимал важность стабильных отношений между СССР и Западной Германией и, несмотря на перенесенные инфаркты и общее недомогание, всякий раз проявлял готовность к встречам, стоило речи зайти о необходимости принять канцлера или самому отправиться в ФРГ.
После визита канцлера Гельмута Шмидта в Москву летом 1980 года, Брежнев сам заговорил о своей поездке в ФРГ.
Андропов активно поддержал эту идею. Однако, поскольку он сам с недоверием относился к воздухоплаванию, предпочитал железную дорогу и, исходя из состояния здоровья Генерального секретаря, хотел и ему предложить то же самое, но впоследствии от дачи подобной рекомендации по каким-то причинам отказался.
К тому времени стала все чаще давать себя знать болезнь, исподволь подтачивавшая здоровье самого Андропова. После очередной поездки на юг, где он сильно простудился, у него появились в лобных пазухах над бровями непонятные гнойные образования, которых он страшно стеснялся.
Однажды, преодолевая смущение, он обратился ко мне с просьбой приобрести на Западе для него очки с самой массивной оправой, чтобы скрыть, как он сказал, «образовавшееся безобразие».
Я безрезультатно обошел множество магазинов оптики, пока не нашел на фирме «Роденшток» то, что было нужно. Хозяин с большим удовольствием отдал мне залежавшуюся у него модель, весившую, как он уточнил, без малого триста грамм, то есть вполовину больше, чем любая современная оправа.
Когда я пришел вновь, чтобы забрать очки с уже вставленными стеклами, он не удержался и спросил: кому понадобился такой уникальный экземпляр, от которого может деформироваться переносица. Не очень рассчитывая на устойчивость нервной системы немца, я от честного признания уклонился.
Андропов очкам явно обрадовался и тут же удалился к себе в смежную с кабинетом комнату, где было зеркало.
Вскоре он вернулся крайне довольный, сказав, что чувствует себя в этих очках, как водолаз в скафандре, тут же потребовав счет за покупку с тем, чтобы возместить мне затраты.
Затем, отложив очки в сторону, он долго разглядывал меня сквозь стекла прежних, видимо, обдумывая что-то, а затем решительно заговорил. Тоном, которым обычно доверяют большую тайну, он сообщил, что недавно его для разговора вызвал Брежнев и без обиняков заявил, что ему, Андропову, пора возвращаться в аппарат ЦК партии, прежде, естественно, завершив все дела и назначив преемника. Не спешить, но и не затягивать — вот к чему сводилось указание Генерального. Скоро уже пятнадцать лет, как я в госбезопасности, ответил ему Андропов, а ведь при назначении речь шла самое большее о трех-четырех годах. Брежнев посетовал лишь, что так быстро течет время.
Видно было, как волнуется Андропов, даже пересказывая разговор с Генеральным. Кончился почти пятнадцатилетний, очень важный этап в его карьере, который он успешно преодолел и выходил теперь на финальную прямую, ведшую к самой вершине власти.
Предложение Брежнева имело совершенно определенный смысл. Это было, прежде всего, признание несомненного лидерства Андропова среди высшего руководства страны. Более того, это означало, что выбор наследника Брежневым сделан. В истории советского государства не было случая, чтобы уходящий лидер в своем политическом завещании однозначно указывал имя своего преемника.
Как стало известно после смерти Сталина, Ленин, превыше человеческой жизни, включая собственную, ценивший свое творение — социалистическое государство, в своем политическом завещании отметил лишь некоторые отрицательные качества личности Сталина. Но вместе с тем не указал того, кого считал достойным взять дело из его рук.
Не сделал прижизненного выбора и Сталин. Брежнев был первым, кто, не называя имени, своими назначениями сконцентрировал вокруг Андропова столько внимания, что воля его ни для кого не оставалось загадкой.
Андропов поступил почти так же. В силу склада характера и из-за краткости пребывания у власти, он не позволил себе указать перстом на Михаила Горбачева, но сделал все практически необходимые шаги для того, чтобы после его смерти тот был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС.
Возвращаясь к той памятной беседе с Андроповым, сообщившим мне о своем перемещении, должен сказать, что этим она не закончилась.
Он вдруг поинтересовался, как я представляю себе мою дальнейшую жизнь, добавив, что с его уходом оставаться мне, пусть формально, в рамках ведомства государственной безопасности нет никакого резона. И объяснил, почему: мой образ жизни и условия работы — день дома, два дня в Германии — породили внутри ведомства большое количество завистливых недоброжелателей, а уж они с уходом Андропова проявят себя вполне однозначно. А потому, заключил Андропов, лучше всего мне было бы сменить место работы.