Виктор Устинов - Украденная победа 14-го года. Где предали русскую армию?
Тело Распутина на автомобиле отвезли к Петровскому мосту и там сбросили его в полынью. Так спешили, что на снегу вблизи моста и проруби остались кровавые пятна. Край полыньи вскоре был обследован, и была найдена темная масса. Труп был извлечен, лицо его было обезображено. Убитый одет был в шубу с бобровым воротником, половина которого оборвана. Под шубой виднелась шелковая рубашка голубого цвета. Ноги туго связаны[417]. Лишь только тело Распутина вытащили из Невы, оно было таинственно увезено в грузовом автомобиле в Чесменскую военную богадельню императора Николая I за Московской заставой.
Смерть Распутина была жестоким ударом для императрицы. Ее горе было безгранично. Все надежды, которые она на нем сосредоточила, рухнули, и она каждую минуту стала опасаться за жизнь сына и сделанного Распутиным предсказания о гибели династии, если его, Распутина, не станет. И началось ожидание, мучительное ожидание несчастья, которого, как ей казалось, невозможно было избежать. По ее приказанию великий князь Дмитрий и князь Феликс были подвергнуты аресту, хотя свобода от ареста была признанной прерогативой всех членов императорской семьи. Император, узнав о гибели Распутина, немедленно выехал в Царское Село. Он тоже был подавлен и все время находился в мрачном настроении.
Перед погребением Распутина императрица лично вложила в его руки письмо, где были такие строки: «Мой дорогой мученик, дай мне свое благословение, чтоб оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах. Александра»[418].
Императрица, после похорон Распутина, на которых присутствовал император с четырьмя дочерьми, Протопопов, митрополит Питирим и Вырубова, еще больше ожесточилась против всего света, и она больше никому не доверяла. Больная неврозом и страхом за жизнь сына и династии, императрица, когда закачался трон, когда германская клика агентов раскачивала его для своих политических целей, тоже была в одиночестве, и единственным человеком, оказывавшем ей поддержку, был министр внутренних дел Протопопов. На одном из приемов он упал перед ней на колени и пафосно воскликнул: «За вами я вижу лик Христа!»[419] Но он тоже был неизлечимо болен и в стремлении удержать власть, случайно свалившуюся на него, Протопопов мог пойти и шел на самые различные ухищрения и подлости. Чтобы задобрить императрицу и успокоить ее нервы он, как и Плеве, организовал в своем министерстве отдел, чиновники которого от имени разных групп населения России писали царице Александре Федоровне письма и посылали ей телеграммы, в которых звучали слова признательности за ее титанический труд по поддержанию стабильности в империи и выражали ей восторженные чувства любви и верности: «О, любезная государыня наша, мать и мудрая воспитательница нашего обожаемого царевича!.. Хранительница наших устоев и семейных очагов!..О, наша благочестивая и великая государыня!.. Спаси и защити нас от врагов… Мы уповаем только на тебя, спаси Россию и нас, грешных»…
Одновременно министр, вопреки мнению правительства, полицейскими и жандармскими методами усиливал преследование лояльных к самодержавию организаций, среди которых числился и Союз земств и городов России, кооперативные и земельные организации. Князь Львов решительно осудил эти меры: «Историческая власть страны стоит у бездны. Наша внутренняя разруха растет с каждым днем и с каждым днем становится труднее организовать страну в уровень с великими требованиями, которые предъявляет ей война. Наше спасение – в патриотизме, в нашем единении и ответственности перед родиной. Когда власть ставит преграды на пути к спасению, ответственность за судьбу родины должна принять на себя вся страна. Правительство, ставшее орудием в руках темных сил, ведет Россию по пути к гибели и колеблет царский трон. Должно быть создано правительство, достойное великого народа в один из величайших моментов его истории, сильное, ответственное перед народом и народным представительством. Пусть Государственная Дума при начатой решительной борьбе помнит о великой ответственности и оправдает то доверие, с которым к ней обращается страна. Время не терпит, истекли все сроки для отсрочек, данные нам историей»[420].
В день похорон Распутина крупный промышленник Богданов давал у себя обед, на котором присутствовали члены императорской фамилии, члены Государственного Совета, видные представители финансового капитала, и офицеры военного министерства и гарнизона. Находившийся среди гостей магнат финансового и промышленного капитала Путилов, обращаясь к присутствующим гостям, сказал, что для спасения царствующей династии и монархического режима надо «собрать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного Совета и Думы, а также представителей дворянства и армии, и торжественно объявить императора ослабевшим, не справляющимся со своей задачей, неспособным дольше царствовать и возвестить воцарение наследника под регентством одного из великих князей»[421].
В организацию заговора по отстранению Николая II от престола были вовлечены депутаты Государственной Думы из «Прогрессивного блока», крупные промышленники, буржуазия и, конечно, генералы Ставки, больше всего знавшие пагубную роль царского окружения на принимаемые им решения. Всем им была обещана политическая поддержка правительств стран Антанты, кровно заинтересованных в том, чтобы Россия воевала вместе с ними до победного конца с Германией и Австро-Венгрией. В Лондоне и Париже понимали, что усиление германского влияния в России вело к активизации сил, толкавших страну к подписанию сепаратного мира с немцами, после чего немцы, для войны с Англией и Францией, могли снять с восточного фронта до шестидесяти своих дивизий. Такого поворота событий нельзя было допустить. Центр всей европейской политики в тот период сместился на набережную Невы, где решалась судьба Николая II, и коренные проблемы, связанные с продолжением войны и удержанием на стороне Антанты России, чья армия притягивала к себе половину сил центральных держав.
После убийства Распутина Николай II стал неузнаваемым и чувствовалось, что император оказался подавленным и побежденным событиями, обрушившимися на него и страну: он стал замкнут, молчалив, с еле уловимым, тревожным взглядом в глазах, в которых читалось одно, но царь говорил и действовал совсем по другому, и эта раздвоенность мысли и душевных порывов, скрываемых им под личиной видимого благополучия, пугала всех, кто хотел сохранить монархию и страну для борьбы с врагом внешним и внутренним. Посол Франции Палеолог, встречавшийся с Николаем II после убийства Распутина, отмечал в своем дневнике, что царь «больше не верит ни в свою миссию, ни в свое дело; он, так сказать, отрекся внутренне, что он уже примирился с мыслью о катастрофе и готов на жертву»[422].
Среди близкого окружения царя, с кем он ежедневно общался, советовался и принимал решения, совершенно не было русской знати, тех, кто не запачкал себя сотрудничеством с интересами прусского юнкерства, и потому царь все время находился в своеобразном вакууме, обслуживание которого велось людьми, не желавшими выздоровления их пациента. Последний представитель русских аристократических кругов князь Алексей Орлов, который без страха докладывал Николаю горькую правду о положении дел в империи, под давлением двора, покинул свой пост руководителя походной канцелярии царя и служил на Кавказе под водительством великого князя Николая Николаевича. Больше таких решительных людей, осмеливавшихся говорить императору правду, вокруг него не было, и этот факт составляет одну из печальных страниц трагедии царской власти в России.
Война продолжала составлять главную тему в жизни стран Антанты и в ведущих государствах, какими были Великобритания и Франция, и чтобы более глубоко изучить состояние политических, экономических и военных дел в России, союзные государства провели в середине января 1917 года в Петрограде еще одну конференцию, на которой рассматривались союзнические обязательства в различных областях и уточнялись планы совместных операций по разгрому армий Центральных держав. Перед началом конференции Государственная Дума была закрыта, чтобы иностранные наблюдатели не могли «оказаться свидетелями фрондерских выступлений» депутатов, но во всей столичной обстановке ощущалось едва сдерживаемое и трудно скрываемое недовольство масс властью, которое легко можно было взорвать манифестациями, стачками и бунтами[423].
Военная конференция распалась на стратегическую и по вопросам военного снабжения. Первая из них исчерпала свои задачи в течение одного дня, придя к выводу, что решения, вынесенные в Шантильи по ведению войны на 1917 год, являются оптимальными и пересмотру не подлежат[424]. По вопросам снабжения русской армии оружием и боеприпасами совещание шло долго и безрезультатно, так как русское правительство запрашивало только пушек разного калибра около 10 000 тыс. штук и разного материала на миллионы тонн в то время, как в Мурманске и Владивостоке скопилось огромное количество вооружения и разных грузов, поставленных союзниками еще в 1915-1916 годах, но закупоренных там из-за плохой работы транспорта и вредительской работы разного рода посредников, которые взвинчивали цены на все военное имущество и делали его недоступным для армии. Конференция не удалась, так как со стороны русского правительства и военного командования на заседания каждый день приходили новые люди, не посвященные в дела, и секретность принимаемых решений нельзя было соблюсти.
