Джон Армстронг - Украинский национализм. Факты и исследования
Как уже отмечалось в этом труде, частое упоминание определенных фактов не всегда является доказательством их значимости, а объясняется доступностью материалов. Поскольку во многих случаях под рукой имеются только фрагментарные свидетельства, бывает трудно сформировать определенную позицию по конкретному вопросу. Этот дисбаланс в характере и масштабе свидетельств нужно учитывать и при оценке подхода к националистической деятельности города и деревни.
В городах не было никакой определенной позитивной цели, которая могла бы конкурировать с идеями националистических движений в борьбе за поддержку населения. Ужасные лишения, немецкие репрессии, программа набора остарбайтер, страх перед коммунистическими агентами были факторами, которые имели гораздо большее значение для среднего горожанина, чем любые усилия националистических движений; но общим результатом должен был быть рост пассивности и отрешенности. Крестьянство, однако, имело определенную цель, которая для большинства казалась значительнее любых перспектив национальной независимости, желательной самой по себе[705]. Этой трансцендентной целью было уничтожение коллективной системы сельского хозяйства и замена ее системой, в которой индивидуальная инициатива и запросы крестьян играли бы большую роль. Ранее в общих чертах упоминалась природа аграрного вопроса и путаные попытки немцев использовать себе во благо крестьянские чаяния при сохранении старой ограничительной колхозной системы для более удобной эксплуатации крестьян. Рамки данной работы не позволяют разобрать вопрос более детально. Однако абсолютно необходимо подчеркнуть ключевую природу этой проблемы, ибо не подлежит сомнению, что любое движение, предложившее благоприятное решение аграрного вопроса, завоевало бы поддержку крестьянских масс, независимо от позиции по национальному вопросу.
Внешне ситуация в сельской местности была удовлетворительной для националистов. Верно то, что некоторые крестьянские традиции истинно национального характера подверглись эрозии при советской власти. Кустарный промысел, включая производство национальных костюмов, почти исчез из-за материальных лишений и доступности фабричных изделий[706]. Внешний вид деревень также изменился, и значительная часть их своеобразия была потеряна из-за разрушений кладбищ при советской власти.[707]
В более базовом вопросе – вопросе языка – изменения не были столь значительными, хотя, по крайней мере, в некоторых регионах в обращении появилось много «городских слов» на «всесоветском», то есть русском, языке[708]. Интеллектуальная элита относилась к языку крестьянства с пренебрежением, как к языку «Ивана да Марьи из колхоза»[709]. Более существенно, что крестьяне, говорившие на украинском и даже испытывавшие определенную любовь к нему как к родному языку, не всегда обладали национальным сознанием. Украинец, посетивший одну из деревень под Таганрогом в низовьях Дона, вне границ Украинской ССР, сообщал, что все жители говорили на чистом украинском и сохранили украинские нравы и обычаи, но, когда к ним обращались как к украинцам, они утверждали, что украинцы живут к западу, через границу. Националистический репортер указал, что их речь и манеры те же, что и у населения к западу от них, но ему отвечали: «Да, они наши братья», но все же упорно отрицали, что и сами они – украинцы.[710]
Средства для пробуждения чувства национальной принадлежности среди крестьян были довольно скудны. Наиболее важным из них, несомненно, являлась церковь. В течение нескольких месяцев после изгнания коммунистов было восстановлено много сотен приходов[711]. Несомненно, люди старшего поколения, получившие в прошлом определенное религиозное воспитание, приветствовали возрождение церкви. Стали частыми крещения и церковные браки, храмы хорошо посещались. Так как немцы запретили использовать общественные фонды на оплату жалованья духовенства, последние зависели от щедрости прихожан или от продукции со своих собственных земель. Очевидно, прихожане обеспечивали своих пастырей достаточным натуральным доходом[712]. В большинстве регионов развивался конфликт между автокефальным и автономным духовенством. Сначала автономное духовенство (левобережное – духовенство, рукоположенное в рамках правосланых обрядов, в которых использовалась церковнославянская литургия) преобладало в деревнях, но по мере того, как появлялось все больше автокефальных священнослужителей и все больше священников склонялось к богослужению на украинском языке, автокефальное священство, по-видимому, завоевывало поддержку крестьянства. Как ни странным это может показаться ввиду известного консерватизма сельских жителей, живой язык был, очевидно, более необходим для богослужения на селе, чем в городе[713], и были отмечены случаи, когда крестьяне изгоняли священника, который упорствовал в использовании церковнославянского языка.[714]
Возможности религии стимулировать националистические чувства были ограниченны. Во-первых, многие священнослужители были простыми крестьянами до принятия сана, хотя кто-то и обучался на скорых курсах. Если такой человек обладал крепким характером и здравым смыслом, как в одной из деревень Подолья, он мог совершить многое. Согласно сообщению, священник этой деревни, пользующейся огромным уважением, до посвящения в сан был местным крестьянином. Его проповеди подчеркивали важность братской любви, трудолюбия, взаимной помощи, должного воспитания детей и самообладания[715]. В целом, однако, духовенство было неспособно затронуть души многих молодых людей, воспитанных при советской власти; в некоторых деревнях молодежь даже выступала против возобновления богослужений в церковных зданиях, предпочитая, чтобы они использовались как клубы «Просвиты».[716]
Одной из основных организаций, через которые в деревню проникали светские национальные концепции, была «Просвита». Насколько эффективной она была, трудно сказать из-за отсутствия детальных свидетельств, но в некоторых случаях организация, по крайней мере, обеспечивала материалы для чтения и некоторые культурные контакты националистического характера. В этом отношении были особенно важны сельские учителя. Некоторые наблюдатели считают, что они выполняли благородную работу в трудных условиях, другие же утверждают, что учителям не хватало национального самосознания и они были заражены коммунистическими идеями.[717]
Большая трудность заключалась в поиске лиц, достаточно образованных и восприимчивых к националистическим концепциям, способных действовать как пропагандисты. В упомянутой выше подольской деревне, например, врач, бывший офицер УНР, играл главную роль в стимулировании националистических настроений, ему очень помогали в этом его жена – деревенский фельдшер, упомянутый выше священник, четыре учителя и адвокат. Они и были в деревне «реальной интеллигенцией» – в отличие от «полуинтеллигенции», состоявшей из старосты деревни, секретаря, двух кооперативных работников, трех колхозных директоров, трех агрономов, четырех бухгалтеров и трех счетоводов, которые не имели «единого мировоззрения» и продолжали находиться под влиянием большевистской идеологии[718]. Критика низших слоев служащих, то есть советской интеллигенции, которая являлась важным сегментом сельского населения, довольно распространена в работах националистических авторов[719]. В некоторой степени это может быть обусловлено недовольством, вызванным безразличием таких служащих к националистической пропаганде, или презрением к людям, желавшим называться интеллигентами из снобизма, не имея нужного образования. Частично это, похоже, обусловлено узким мировоззрением самой низкой группы советской интеллигенции, недостатком, который делал бы трудным использование таких людей в любом политическом или социальном движении, не привязанном напрямую к привычным для них рамкам мышления.
С другой стороны, в деревнях часто встречались элементы, способные к некоторой политической деятельности. Память о Петлюре все еще была жива. Некоторые отказывались верить, что он мертв, считая историю его смерти вымыслом коммунистической пропаганды[720]. В одном районе председатель сельсовета и глава одного из колхозов остались при немцах и организовывали жизнь, сотрудничая с националистическими элементами[721]. А в одной из деревень человек с некоторым образованием, связанный с эмигрантским министром УНР, после выражения пылких националистических чувств в частной беседе получив предложение рекомендовать его немцам на официальный пост, пришел в ужас при мысли о мести коммунистических агентов[722], которые сдерживали действия националистов в сельских районах, где защита полицейских не была такой же сильной (особенно в кишевших партизанами районах), как в городах, и где осторожные крестьяне колебались занять определенную позицию, пока не начинали верить, что советская власть больше никогда не вернется.[723]
