Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
Мы с Раей уговорили Женьку пойти на концерт, и, когда он дал согласие, она предложила нам нарисовать там все трио. Я взял несколько чистых карточек, а Женька предложил свои карандаши, в добрый час оказавшиеся у него в кармане. Рая, не шедшая на концерт, объяснила нам, что мы попадем в консерваторию только тогда, когда пересечем Мойку, свернем на ул. Декабристов, которую мы узнаем по трамвайным рельсам, и когда выйдем на площадь, где стоит Мариинский (оперный) театр[79], против которого и находится данная консерватория со своим малым залом им. Глазунова.
– У вешалки, там, где громадное зеркало, вы ждите Моню, – сказала Рая. – Сейчас он на радио и потом пойдет туда; он вас и проведет. Ясно?
– Ясно и понятно, – ответил я.
– Найдете дорогу-то?
– Конечно, – не замедлил ответить я. – Мариинский театр я хорошо помню. Узнать его смогу.
Мы двинулись в путь. За веселой беседой мы не заметили, как миновали мостик на Мойке, как свернули на ул. Декабристов, руководствуясь трамвайной линией, которая ярко сверкала в темноте зимнего вечера, и как вышли на площадь, которую я сразу же узнал.
– Вот тебе и оперный театр, – сказал я, указывая на темнеющее здание с круглой покатой крышей.
Против театра мы отыскали консерваторию. Вестибюль ее был довольно прост. Мы сдали свои пальтишки и решили ждать Моню на широкой белой каменной лестнице.
Пришедший Эммануил провел нас в зал, громадную полость, со светлыми стенами, рядами оранжевых кресел и мощным органом, сверкавшим на сцене. На задней стене мы разглядели картину Репина, изображающую Рубинштейна, накручивавшего на рояле в концертном зале, полном зевак.
В зале (реальном уже, а в не нарисованном) было немного народу, но мы сразу уловили, что это были музыканты: внешность их ярко говорила об этом. То были старомодные седовласые громоздкие тети в длинных, роскошных, по их мнению, платьях и солидные бородачи, сверкавшие своими стеклянными глазами в черной оправе.
Вскоре вышли исполнители. Моня сел по отношению к нам очень удобно – левой стороной. Мы же сами уселись в совсем пустом ряду у самой стенки, чтобы никто не заметил наши проказы в рисовании.
Я увлекся музыкой Чайковского и отказался от живописи, Женик же принялся рисовать, взяв с меня слово не заглядывать. Я коленом прикрывал его труд от нескромных и скромных взглядов. Немного погодя, он показал мне тщательно нарисованного Моню, увлекшегося игрой на виолончели. Я шепнул Женьке, что, откровенно говоря, я ждал худшего.
После концерта мы вышли из зала и уселись на стулья возле двери, в которую скрылся Эммануил еще до концерта. Ждали мы его долго, так как там шли яростные прения об игре молодой пианистки.
Уже все опустело, везде потушен уже был свет, а Моня не выходил, и мы решили идти одни. У подъезда на улице мы попрощались.
– Может, проводишь меня? – спросил Женик.
– Ну, что ты! Уже поздно! 12-ть часов почти.
Ночь была темна, как не знаю что! Я кое-как ковылял в темноте по тротуарам ул. Декабристов, пронзая взглядом, правда, безуспешно, ночную мглу, чтобы заранее открыть многочисленные неровности на пути.
Домой я прибыл целым, со всеми своими частями и членами организма!
Леонора давным-давно уже спала, приняв строгое выражение лица и смешно надув губы.
Вскоре явился Моня.
– Что ж вы меня не подождали-то, сорванцы этакие? – спросил он меня.
– Мы ждали, да уж очень долго ты не появлялся!
– А где же вы были в зале? Я вас искал глазами все время, а вы точно в воду канули.
Я сказал, что мы сидели у самой стены, слева от сцены.
– Ну, рисовали что-нибудь? – полюбопытствовала Рая.
– Женя рисовал, а я уж решил полностью отдаться Чайковскому.
– Он должен нам обязательно это показать, – сказала моя сестра.
– Очевидно, Женя и сам этого желает. Но он рисовал только одного Моню.
– Да ну?! – удивилась Рая. – Тем более нам интересно это видеть!
За ужином Моня и Рая оживленно беседовали о концерте. Моня рассказывал ей о высказываниях слушателей об игре пианистки, как вдруг, что-то вспомнив, обратился ко мне:
– Я и забыл! Ведь сегодня срок! Я должен был «Аиду» сдать в нашу библиотеку. Завтра я, к несчастью, в филармонию не заеду, так что придется тебе самому ее отвезти. Ты против ничего не имеешь?
– Ладно, – ответил я, – не подводить же мне тебя!
7-го января. Проснулся я сегодня рано: только Рая и Поля были на ногах. Даже Нора еще не встала, чтобы отправиться в «Очаг». Немного погодя Рая стала ее будить. Как и все малыши, Леонора упрямо не хотела вставать, затем долго сидела на кровати, растирая кулачками глаза, потом кое-как оделась, не забыв умыться… Через полчаса она сидела за столом.
– Рая, – обратился я к своей сестре, – давай я схожу с Норой в сад, я хочу посмотреть, где же все-таки она обитает днем.
– Ну, что же, давай, только скорее встань тогда, чтобы не опоздать.
– Тем более, – продолжал я, – мне хочется ее проводить туда.
– Она будет очень рада, – сказала Рая.
Минут через пятнадцать мы вышли на набережную Мойки. Морозы уже пропали, и стояло теплое безветренное зимнее утро. Нора самодовольно топала рядом со мною, гордая тем, что сама вела меня в свой детский сад.
– Ты не заблудишься? – спросил я, решив ее подзадорить.
– Если хочешь, я тебя могу и до Невы довести! – с достоинством ответила она.
– А до Луны?
– А я еще там не была: она далеко. Километров двадцать будет в небе. Скажешь, дальше? Да?
– Я тоже не знаю, – ответил я. – Беда в том, что я не измерял.
Стоило ли объяснять моей спутнице о громадном расстоянии от нас до Луны, равном свыше 384 тысяч км? Безусловно, не стоило! В будущем она и сама может знать об этом, даже не будучи академиком-астрономом!
Мы перешли на площади через Мойку и двинулись дальше по набережной. Перед нами открылась картина, которую я наблюдал по противоположной стороне еще в первые часы моего первого ленинградского дня. Вид был на всю площадь и Исаакий вдали.
– Это что за здание? – спросил я. – Оно тебе известно?
– Ага! – ответила Нора. – Это Исаакиевский собор! Он синий какой-то стал… Летом он серый! А его, что, красят каждый раз? Может, он сам меняется?
– Сам, конечно, – ответил я, озадаченный ее вопросами.
Мы прошли поперек Гороховой улицы и остановились у железных кружевных ворот, выходящих на набережную.
– А теперь куда, знаешь? – ехидно спросила Трубадур.
– Наверное, в ворота, – ответил я.
– А ты разве знаешь?
– Ты же мне сама сказала.
– Когда?
– Когда остановилась у ворот и спросила, куда идти дальше.
Детский сад находился во втором дворе. Мы поднялись на второй этаж и, войдя в дверь, очутились в белой и светлой прихожей.
За второй дверью был длинный коридор, в котором Нора сняла шапку и пальтишко, спрятав все это в свое отделение в ящиках. По коридору прыгала детвора, слышался детский лепет, смех и визг, а с кухни слышались звон ножей, звяканье ложек и шел вкусный пар…
– Ты обязательно зайди за мной! – сказала Леонора. – Ладно?
– Обязательно, – согласился я.
– Мы в пять часов расходимся! – добавила она.
Я вернулся домой, чувствуя в себе радостное настроение из-за прогулки с маленькой Леонорой.
Сегодня, судя по полученной из Одессы телеграмме, должен днем приехать отец Раи, мой родной дядя Самуил, которого я не видел с 37-го года, т. е. с того времени, когда я был сам в Одессе.
Моня и Рая уговорились встретиться на вокзале, а покамест они прибрали комнату и повесили даже белые занавески на окно. Потом Моня позанимался на виолончели, под конец сыграл мне на ней прямо по нотам кое-что из «Аиды», причем выбирал отрывки я (и, нужно сказать, что, играя прямо с листа, он нигде не ошибался, а сразу же улавливал все, вплоть до нужного темпа) – и потом, уложив инструмент, ушел по делам.
После обеда Рая предложила мне облачиться в уличное одеяние, сказав, что мы сейчас зайдем за Норой и отправимся на вокзал. Дядя Самуил в телеграмме просил, чтобы его внучка, весьма и весьма любимая им, была бы тоже на вокзале.
Зайдя за Норой в «Очаг», где малыши только что кончили поглощать обед, мы где-то у Гороховой улицы атаковали трамвай и вскоре слезли на обширной площади, на которой стоял большой серый Варшавский вокзал с приютившейся возле него захудалой церквушкой с золотым крестом наверху.
В зале ожидания, совершенно пустом, мы повстречали Эммануила, и уже все вместе узнали, что поезд, как назло, опаздывает. В зале между трапезными столиками бегала кошка, лишившаяся одного глаза, очевидно, в бою с вражескими соседними животными из семейства кошачьих.
От нечего делать мы завели разносторонний невинный разговор, приведший нас незаметно к изложению нами различных смешных рассказов и народных анекдотов. Моня, между прочим, рассказал нам такой анекдот, что все мы долго не могли подавить в себе смех. Мы с Норой окрестили этот рассказ: «Я вчера и т. д.».
