Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года
Город штурмовали пять немецких корпусов общей численностью 150 000 человек. Под прикрытием темноты все больше и больше немцев просачивались между фортами. Им было приказано продвигаться с разряженным оружием, чтобы избежать случайных выстрелов по своим, однако неразбериха началась все равно, и восстановить порядок можно было только четким руководством. Утром 7 августа Людендорф с нарочитой театральностью ринулся вперед, подняв несколько растерявшихся под бельгийским огнем отрядов, и лично повел их на покинутую льежскую цитадель. Этот поступок (без особого труда) принес ему высочайшую в немецкой армии боевую награду – «Pour le Mérite» («За заслуги»). Домой сообщили, что город взят: «Lüttich ist gefallen». Неделей ранее мало кто из подданных кайзера относился к войне с таким же воодушевлением, как в 1870 году, однако взятие Льежа вызвало у народа волну энтузиазма, которая продержалась до сентября. Немцы, как и большинство других народов, содрогались при мысли о кровавой войне, однако любили победы, особенно быстрые. В городах и селах началось ликование, песни и танцы на улицах. На следующий день школьников собрали, чтобы объявить радостную новость, и отпустили на внеочередной выходной{396}.
Однако радость оказалась преждевременной. Несмотря на падение самой цитадели, бельгийцы упрямо удерживали большинство окружающих ее фортов. 8 августа командование осадой принял генерал Карл фон Эйнем. Отказавшись от лобовых атак, он развернул 60 000 бойцов в «стальное кольцо» до прибытия тяжелой артиллерии. Бельгийцы продолжали отстреливаться: в полку доктора Лоренца Треплина первыми пострадали трое солдат, опрометчиво оставивших посты в захваченном форте Баршон, чтобы искупаться в Маасе, где их серьезно ранило разорвавшимся снарядом. В остальном, судя по письму хирурга от 11 августа, вокруг царил такой «застой и затишье»{397}, что пришлось просить жену прислать какую-нибудь книгу, чтобы скоротать время. Когда жена рассказала детям, что папа сейчас в тех краях, где нужно говорить по-французски, четырехлетняя Ингеборга захныкала: «Я же его не пойму, когда он вернется!»{398}
Мирное население, оказавшееся на пути войск, быстро устало от войны. «Ты не представляешь, как плохо нам здесь живется, – писала подруге жена гентского врача мадам Жанна ван Блейенберг. – Многие разорены. Пьер думал отослать меня в Англию… но я не хочу уезжать так далеко, не имея возможности вернуться, когда пожелаю, – да и поздно теперь»{399}. Дальше стране пришлось еще хуже, гораздо хуже. После штурма Льежа злость, копившаяся у немцев целый месяц, начала выливаться на подозреваемых в партизанской деятельности. Армия кайзера принялась зверствовать. Ночью 4 августа войска в городке Берно были в панике подняты на ноги неожиданной стрельбой, унесшей жизни 11 немцев. На следующий день в отместку были казнены 10 горожан, в том числе семья из пяти человек, прятавшаяся в погребе. Ночью в деревушке Сен-Аделин разорвался бельгийский снаряд, ранив нескольких стоявших там немцев. Местного учителя обвинили в том, что он выдал их расположение, подавая сигналы в форт Флерон, и немедленно расстреляли вместе с несколькими членами семьи. В тот же день состоялись первые массовые казни. Разъяренный генерал-майор фон Кревель сваливал неудачи при штурме на то, что «против нас воюет все население Льежа и окрестностей». С 4 по 7 августа бригада Кревеля расстреляла 117 мирных жителей, которые, с его слов, участвовали в «массовом сопротивлении».
Другая бригада, озлобленная встреченным отпором, выместила досаду и горечь от потерь на жителях селения Сумань, где расстреляла и заколола штыками 118 человек и разрушила сотню домов. Уцелевшим немецкие солдаты говорили: «Это ваши братья лупят по нам из форта Флерон». 6 августа немцы выставили две сотни мирных жителей из селений Ромсе и Ольн живым щитом при наступлении на форты Эмбур и Шофонтен. Других взяли в заложники и несколько дней держали голодными на мостах через Маас, чтобы мосты не обстреливала бельгийская артиллерия. 8 августа пехота согнала на близлежащий луг и казнила 72 жителей Мелена, в том числе 8 женщин и 4 девочки в возрасте до 13 лет. Старосту, прибывшего в надежде опознать и похоронить убитых, расстреляли тоже, большую часть селения сожгли{400}. Такой же смертью погибли 64 жителя Ольна и Сен-Аделина, и еще 40 в Риссонаре. К 8 августа в окрестностях Льежа немцами было убито около 850 мирных жителей и сожжено в карательных целях 1300 домов – чтобы сорвать злость либо для утверждения собственного превосходства. Налоговый инспектор из Франкоршана, у которого расстреляли отца, попытался втолковать немецкому офицеру, что местные жители пальцем не тронули его войска. Немец, пожав плечами, ответил на французском: «Не имеет значения. Вы убиваете наших в Льеже. Значит, мы имеем право убивать ваших здесь»{401}.
Бельгийские укрепления выстояли против полевой артиллерии; казематы можно было пробить лишь бронебойными снарядами заводов Круппа и «Шкоды». Граф Гарри Кесслер, 46-летний ротмистр запаса, командовавший подвозом боеприпасов под Льежем, с удивлением встретил однажды утром австрийских артиллеристов. Они сообщили, что прибыли «галопом из Триеста», привезя четыре батареи 305-мм гаубиц «Шкоды»{402}. К этим тяжелым орудиям, открывшим огонь 12 августа, вскоре присоединились четыре 420-мм чудовища с заводов Круппа – с орудийным расчетом из двух сотен человек при каждом. Выстрелы производились дистанционно, на электрическом управлении, с расстояния 300 м, бронебойными снарядами. Оборона Льежа закончилась оглушительными взрывами, осыпавшими крепость дождем земли и бетона, осколков стали и ошметков плоти: на одном из участков снаряд разом уложил три сотни защитников. Генерала Лемана унесли с развалин форта Лонсен без сознания, задохнувшегося в дыму. На каждый бастион хватило тридцать с небольшим снарядов: форты по правому берегу Мааса пали 13 августа, левый берег очистили три дня спустя.
При взятии Льежа потери нападающей стороны составили 5300 человек. 11-дневная осада не задержала продвижение немецкой армии, поскольку основной массе кайзеровских войск в любом случае требовалось время для сосредоточения перед тем, как двигаться дальше. Часть соединений уже спешила к французской границе по 20-километровому коридору, через который должны были как-то протиснуться две огромные армии. Однако в чем-то планы немцев осада Льежа нарушила: правый фланг захватчиков не смог сделать быстрый рывок и выиграть время для долгого перехода через Бельгию и северную Францию, до того как войска Жоффра успеют передислоцироваться.
Перед войной немецкие военные «мудрецы» доказывали, что быстрая, разрушительная, всеобъемлющая война предпочтительнее затяжного ограниченного конфликта. Один из таких экспертов писал в 1913 году: «Безжалостное уничтожение вражеских сил и вооружения, как ни парадоксально, представляет собой наиболее гуманную стратегию. Чем шире трактуется термин “гуманность”, тем менее плодотворными становятся военные действия… [а значит] тем дольше продлится война, и тем более тяжкими окажутся последствия для всех воюющих сторон. Лишь полная отдача и сосредоточение всех сил помогут нам быстро и решительно сокрушить врага»{403}. Именно это намеревался сделать Мольтке в августе 1914 года.
В первые недели войны французские войска тоже предприняли драматическую попытку выиграть преимущество, пока немцы не начали активное наступление. В соответствии с «Планом XVII» соединения Жоффра двинулись вперед по сотням километров французско-немецкой границы от Бельгии до Швейцарии. Колоритная конница кавалерийского корпуса генерала Жана-Франсуа Сорде, облаченная в красочные мундиры наполеоновских времен, прорвалась к Льежу перед 5-й французской армией под восторженные приветствия бельгийских мирных жителей на протяжении всего пути. Однако 8 августа, в 16 км от города, драгуны и уланы Сорде столкнулись с немецкими войсками. Пришлось отступать, лишь понапрасну загнав несчастных скакунов. К сияющим шлемам с плюмажами из конских хвостов и начищенным до блеска кирасам оружие, пригодное для боя, не прилагалось. В отличие от британской кавалерии, вооруженной пехотными винтовками и подготовленной к пешему бою, кавалерия Сорде располагала только саблями и карабинами образца 1890 года, толку от которых было чуть больше, чем от пистолетов.
Сержант легкой кавалерии писал впоследствии, в какое отчаяние повергали его полк попытки атаковать, заканчивающиеся попаданием под пули немецкой пехоты, многих выбивавшие из седла: «Это происходило раз за разом – раз 20 или 30, наверное»{404}. После каждого столкновения ряды кавалерии редели. Навык обращения с лошадьми – критически важное военное искусство – во французской армии оставлял желать лучшего. Кавалерия Сорде покрывала в первые недели наступления по 55 км в день, а некоторые полки и того больше: например, в журнале боевых действий 9-го кирасирского полка значилось 160 км, преодоленных за двое суток. Вскоре кони, измученные 100-килограммовой ношей, плохо кормленные, с загнивающими под седлами ранами, начали гибнуть десятками. В отличие от британских кавалеристов, приученных как можно дольше вести лошадей в поводу, чтобы беречь их силы для боя, французы (и немцы) загнали насмерть немало несчастных животных.
