Трейси Киддер - За горами – горы. История врача, который лечит весь мир
Что же касается Министерства юстиции, продолжал Гольдфарб, пусть мотивы у них не безупречные, зато намерения правильные. В тюрьмах сосредоточена почти половина всех больных ТБ, и там же находится большинство страдающих устойчивой формой заболевания. Тюрьмы, как выразился Алекс, выполняют функцию “эпидемиологического насоса”: способствуют распространению ТБ среди заключенных, а потом выпускают их обратно в общество.
– Насос обновляется каждые три года. Следовательно, лучший способ остановить эпидемию в обществе – это очистить от нее тюрьмы, точно так же, как мы чистим масляный фильтр в машине.
Со всем этим Фармер соглашался, а кроме того, считал, что заключенные заслуживают внимания в первую очередь.
– Раз уж государство подвергает заключенных повышенному риску, то и лечить их надо первыми, иначе нельзя.
Он верил, что Министерство юстиции искренне хочет вылечить отбывающих срок больных. Как же можно не хотеть? Ведь тюремная эпидемия угрожает их собственному персоналу, их собственным владениям. Министерство дало ему доступ к разного рода секретным материалам, и это он тоже принимал как довод в пользу искренности чиновников. Но на сегодняшнем совещании эксперты Всемирного банка, похоже, договорились, что Минюсту (то есть заключенным) достанется всего двадцать процентов ссуды. Перед Фармером и Алексом стояла общая задача – заставить их изменить решение и добиться пятидесяти процентов для Минюста.
Сочувствовал Фармер и Министерству здравоохранения, где он обхаживал старых борцов с ТБ и у многих вызывал симпатию. Он казался ходячей вывеской, гласящей, что посредством дипломатии, фактов и личного обаяния можно со всеми наладить добрые отношения и объединить враждующие стороны. В конце концов, враг-то у них один на всех – палочка Коха.
На подобные речи Алекс отвечал:
– Какой же ты, Пол, наивный.
Все, мол, решат, как обычно, деньги и власть. Но пока, так и быть, пусть Фармер действует на свое усмотрение.
– Но есть и план Б. Вообще-то план Б мне даже нравится. Мы проигрываем. Тюрьмы остаются с носом, все деньги уходят Минздраву. Тогда мы поднимаем адский шум, и у нас в руках оказывается превосходный инструмент для привлечения частных пожертвований.
– Только ты пока с этим не спеши, – ответил Фармер, – а то получится, что я напрасно целый год проторчал в офисах Всемирного банка.
– А чего ты там торчал? – спросил Алекс.
– Чего я там торчал?! – повысил голос Фармер. – А того, что ты меня туда отправил!
Алекс расхохотался:
– Ну да, я, а кто же еще.
Какое-то время мне казалось, что Гольдфарб прав: у Фармера крайне мало шансов добиться пятидесяти процентов ссуды для заключенных. Еще в самолете по дороге в Москву Пол признался, что устал от заседаний и споров во Всемирном банке, от конференц-залов, где медленно кончается кислород и нет никаких пациентов. Его мысли устремлялись к Канжи: сделает ли без него кто-то из врачей любмальную пункцию, когда поступит очередная жертва менингита? Да и физически он казался изнуренным. Утром за первым завтраком в Москве (у него завтраком назывался кофе) он сказал:
– Я все еще в биологическом раздрае.
Он сегодня надел третью, последнюю рубашку, на ней недоставало одной пуговицы. Черный костюм выглядел так, словно в нем спали. На самом же деле Фармер не спал вовсе.
– Зато я ответил на все четыреста тринадцать имейлов, – добавил он, повеселев на мгновение.
Часть волос у него торчала дыбом, точно петушиный гребешок, лицо и шея покраснели – наверное, мысленно он уже втянулся в полемику. В одном из писем, на которые он отвечал ночью, цитировалось высказывание некоего эксперта от Всемирного банка: “Ваше предложение насчет тюрем смехотворно, это же слишком дорого. Просто смешно!” И теперь, за чашкой кофе, Фармер говорил:
– Битва понеслась. Но программа рассчитана на десять лет, это очень долгий процесс. Десять лет! Пожалуй, мне надо бы хоть день продержаться без конфликтов. Я стараюсь, я уговариваю себя сдержаться и не съездить этому типу по физиономии. А заключенные умирают, – продолжал он, – и будут умирать дальше…
Тут его взгляд упал на часы. Он уже опаздывал на утреннее заседание. Фармер помчался к выходу, на ходу натягивая пальто. За ним по ковру волочился выскользнувший из портфеля компьютерный шнур.
– Сэр! – окликнул его швейцар, поднимая упавшие перчатки.
– Ой, спасибо! – обрадовался он и с надеждой спросил: – А снег будет?
Швейцар придержал ему дверь, и Фармер ссутулился, ныряя в ледяной январский воздух.
Вечером он выглядел получше. Главный переговорщик от российской стороны, потрясая переведенной на русский статьей Фармера “Новая волна туберкулеза в РФ”, провозгласил: “Вы единственный, кто понимает про наш туберкулез”. Потом разгорелись споры вокруг представленного Фармером предварительного плана для тюрем, особенно по вопросу дополнительного питания для больных ТБ. Разве для лечения необходимо дополнительное питание? Некоторые считали, что нет. “Мы поцапались из-за еды”, – сообщил Фармер. Но от иного рода конфликтов он заставил себя воздержаться.
Прогноз погоды взбодрил его – в Москве обещали снег. Фармер вообще любил буйство стихий.
– Хочу метель! – заявил он.
Фармер говорил мне, что политические игры на арене международного здравоохранения даются ему нелегко.
Но игроком он, очевидно, был хорошим, и в Москве к нему словно бы день за днем возвращались силы, он вновь стал улыбаться – и вновь каким-то чудом складывалось впечатление, будто он одет элегантно.
Некоторые участники заседаний продолжали настаивать на том, что дополнительное питание для заключенных – неоправданная трата денег, но потом один из переговорщиков отвел Фармера в сторонку и посоветовал подсунуть еду в бюджет, обозначив ее как “витамины”. Это сработало. В конце концов Всемирный банк согласился отдать примерно половину ссуды тюрьмам. На данный момент планировался первый взнос в размере 30 миллионов долларов с последующим ростом общей суммы – ориентировочно до 100 миллионов. Но сам факт предоставления ссуды оставался под вопросом. Не возникало сомнений, что Министерство здравоохранения окажется недовольно своей долей. Как бы то ни было, своих основных промежуточных целей Фармер достиг и Гольдфарба от осуществления его “плана Б” удержал.
Вечером, в гостиничном номере, Фармер сказал:
– Полная победа, как тут не радоваться! Ну что, Алекс, ты доволен?
– Доволен, – ответил Гольдфарб, – но я всегда вижу две стороны. Мне же и разбираться с этими тридцатью миллионами. Следить, чтоб не растащили.
– Так это же твои друзья. Ну украдет один на водку, другой – на подарок для своей девушки. Подумаешь. – Фармер восседал на подоконнике, поскольку все стулья в комнате были завалены бумагами. Он указал на привезенную его ассистентом из Бостона стопку пвизовских бланков, вот-вот готовую обрушиться: – Видишь, Алекс, разницу между твоей жизнью и моей? Это для благодарственных писем за двадцатипятидолларовые пожертвования в ПВИЗ.
– Ты сам этим занимаешься? А где берешь адреса для рассылки? Покупаешь базы данных?
– Да ну тебя! Адреса накопились за тринадцать лет. А тебе только и написать: “Дорогой Джордж Сорос, спасибо за двенадцать миллионов”. – Фармер взял несколько незаполненных бланков: – Ну-ка посмотрим. Мне надо поблагодарить: подругу бабушки, студентку, экономиста-левака, историка, секретаршу из моего отдела, администратора оттуда же, педиатра…
Похоже, оглашение списка еще улучшило его настроение, и без того приподнятое. Мне, если честно, показалось, что он хвастается.
Интересовало меня и мнение Алекса о Фармере. “Пол такой хрупкий, – сказал он мне в приватной беседе. – Такой худенький. Он как Чехов. Им движет не что иное, как сентиментальность. Впрочем, я еще не встречал толкового человека, который не утверждал бы, что сентиментален или что работает ради высшего блага. Даже в сфере бизнеса, а уж в международных делах и подавно”.
Фармер же, со своей стороны, говорил об Алексе так: “Только мать может любить такого. Я его люблю, правда. И вся эта затея с Россией удастся, и знаете почему? Потому что он меня тоже любит”.
Судя по всему, их дружба подпитывалась спорами, и “питания” ей хватало. Взять, например, такую тему, как Куба. Насчет кубинской медицинской статистики Алекс высказывался следующим образом: “Полагаю, товарищ Кастро большой мастер наводить дисциплину, так что и здравоохранение у него должно ходить по струнке. Товарищ Берия в сибирских тюрьмах тоже навел бы порядок. Расстрелять кое-кого, и все”.
Или взять российских заключенных. Фармер спрашивал: “Если большинство из них сажают за моральное уродство, то отчего же их количество так резко повышается во время общественных и экономических кризисов или перемен?”
Алекс смотрел на это иначе. Однажды вечером за ужином он заметил:
