Дэвид Хоффман - Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе
Перед каждой встречей с Толкачевым и Гилшер, и Ролф по многу часов планировали ее в резидентуре. Но Моррис, как глубоко законспирированный агент, был предоставлен сам себе. Набросав свой маршрут ухода от слежки, он должен был передать его в резидентуру, используя грубое подобие тайника. Обычно он писал на водорастворимой бумаге и оставлял листок в каком-нибудь укромном месте — например, прикреплял магнитом к огнетушителю в коридоре посольства, откуда его забирал другой оперативник. Тем же способом он получал ответ из резидентуры. Ему почти ничего не перепадало от духа товарищества, царившего в московской резидентуре. Ему не надо было писать письма агентам. Он не готовил им передачи. Он просто доставлял их.
Когда предстояла операция, Моррис через потайную дверь приходил в резидентуру для короткого инструктажа, не более чем на 10–15 минут. Он запоминал инструкции и, если передача была замаскирована под кирпич или деревяшку, клал ее в свой дипломат и уносил к себе в офис, где было полно советских сотрудников. Там он плотно сидел на месте, не спуская глаз с дипломата, пока не наступал конец рабочего дня.
Идеальный курьер — вот какова была его роль. КГБ не обращал внимания на Морриса, месяцами перемещавшегося по Москве и закладывавшего тайники для различных операций резидентуры. Но ему приходилось контролировать каждое свое слово и каждый жест. Это напоминало игру актера, выходящего на сцену много месяцев изо дня в день, не имеющего права забыть хоть строчку. Весной 1983 года он был особенно занят. Как-то вечером он проявил невероятную ловкость, заложив сразу два тайника в разных концах города и нигде не попав в поле зрения КГБ. Но Моррис чувствовал свою изолированность. У него не было возможности расслабиться. Верный своей легенде, он и дома не мог ни о чем говорить, хотя его жена участвовала в большинстве его вечерних вылазок. После долгих месяцев такой оперативной деятельности, ни разу не привлекшей внимания КГБ, Моррис получил намного более деликатное задание — встретиться с Толкачевым лично{284}.
16 марта, уходя от слежки, Моррис проделал длинный маршрут — сначала на машине, потом на автобусе, а потом пешком. Поскольку его прикрытием была работа чиновника Госдепа, он не носил с собой радиосканер, который помогал Ролфу прослушивать переговоры КГБ: было бы слишком трудно объяснить наличие у него такого аппарата, если бы его на чем-то поймали. Не имея радио, Моррису приходилось судить о наличии слежки, опираясь только на собственный инстинкт и наблюдательность. Два часа спустя, без хвоста, он добрался до места встречи — трамвайной остановки. Там стояло около десятка людей. Моррис чувствовал возбуждение, прилив адреналина. С Толкачевым он встретился, когда уже стемнело, и они вместе дошли до его автомобиля, припаркованного у соседнего жилого дома. В машине Моррис был напряжен, а Толкачев спокоен и вел себя так, будто занимается этим всю жизнь. Они обменялись пакетами. Моррис передал Толкачеву письмо, в котором поднимался вопрос об эвакуации, описывалось, как должна пройти эта операция, и перечислялись вопросы. Толкачев же вручил Моррису 17 катушек пленки и очень длинную записку — на 42 страницах. Среди материалов были неожиданные новые данные о “системе обнаружения целей” для истребителя МиГ-29.
Моррису показалось, что Толкачев выглядит хорошо, настроен он бодро, к тому же он улыбнулся, когда Моррис презентовал ему чертежные материалы для сына. Моррис сказал, что ЦРУ хочет получить ответы насчет эвакуации довольно скоро, желательно в апреле. Толкачев заколебался, но согласился на встречу в начале апреля. Они попрощались, проговорив 12 минут.
Добравшись домой в 10 вечера, Моррис оставил катушки с пленкой в кармане пальто. Доставать их он не хотел, потому что КГБ мог установить в квартире скрытую видеокамеру. Уже ночью он проскользнул в стенной шкаф, скрючился там на полу и при свете фонарика написал на водорастворимой бумаге докладную записку в резидентуру. В ней он изложил ход встречи и свои наблюдения. Это было нормально для работы глубоко законспирированного оперативника — прятаться в собственном шкафу.
Оперативная записка Толкачева гласила, что у него случились три гипертонических криза и он чувствовал себя изможденным. “Мне стало труднее работать интенсивно, я быстрее устаю”, — писал он. Если прежде он часто ходил после работы в Ленинскую библиотеку и сидел там в тишине по нескольку часов, то теперь, говорил он, “я не всегда на это способен”. Он просил у ЦРУ немного корня женьшеня, который, как он слышал, имеет стимулирующий эффект, а также русские препараты растительного происхождения.
В записке были и другие личные просьбы, в основном книги для него и для сына. Он хотел получить материалы по западной архитектуре, не только с фотографиями, но и с английским текстом, чтобы помочь Олегу в изучении языка. Толкачев также попросил ЦРУ поискать для сына “популярные детективы”, объяснив, что детективами в мягких обложках обмениваются приятели Олега, чьи родители привозят книжки из-за границы. Просил он и новые книги о Советском Союзе — не с рассуждениями, а с фактами. Главный интерес для него представляли Ленин, Октябрьская революция и сталинская эпоха, когда репрессиям подверглась семья его жены. “Вообще, мне был бы интересен объективный взгляд на Октябрьскую революцию и русскую жизнь в двадцатые и тридцатые годы”, — писал Толкачев. Он отметил, что запоем прочел воспоминания Троцкого (“Моя жизнь”), но не проявляет любопытства к другим, более пропагандистским книгам о первых годах советского государства. Он также писал: “Меня интересуют мемуары знаменитых мировых политических и военных деятелей, писателей, актеров, художников, архитекторов и т. д.” Он бы хотел получить книги авторов с разными политическими взглядами, как прогрессивными, так и реакционными, а также “самые важные речи, выступления, декларации западных политических лидеров”, которые часто было не найти в Советском Союзе.
Толкачев составил список своих пожеланий:
1. Библия (на русском).
2. Брошюра “О советской военной мощи”, опубликованная в Вашингтоне (предпочтительно на русском).
3. Выступление Рейгана, в котором он упоминает ленинские десять принципов.
4. Воспоминания Голды Меир.
5. Книга Гитлера “Майн Кампф” (на русском).
6. Книга Солженицына “Август Четырнадцатого”{285}.
Поначалу в штаб-квартире обрадовались сообщению Морриса, что Толкачев вроде бы в хорошем состоянии, и немедленно начали собирать книги, которые он просил. “С большим удовольствием услышали, что “Сфера” снова стал самим собой, в бодром настроении, что здоровье его поправилось и что он, похоже, рвется продолжать работу для нас”, — говорилось в телеграмме из главного управления от 22 марта{286}.
Но при более внимательном прочтении длинной оперативной записки Толкачева картина складывалась иная. В считанные часы из резидентуры пришло ответное сообщение, в котором говорилось, что Толкачев “измучен”, испытывает проблемы со здоровьем и “напрягается изо всех сил”. В резидентуре также были удивлены количеством пленок, переданных Моррису. Если правила безопасности так ужесточились — а Толкачев не сообщал о послаблениях, — то как ему удалось отснять 17 катушек?{287}
1 апреля из штаб-квартиры сообщили, что пленка проявлена, кадры распечатаны и “результаты отличные”: там приблизительно 525 страниц секретной документации. “Мы используем слово “приблизительно”, поскольку там есть несколько страниц развернутых диаграмм, — писали из главного управления. — Но в любом случае “Сфера” еще раз проделал хорошую работу”{288}.
Толкачев обещал ответить ЦРУ насчет эвакуации и подал сигнал об очередной встрече 23 апреля. К нему отправился Моррис, они встретились в 8.55 вечера. В этот раз рядом с машиной играли и шумели дети, поэтому Толкачев отъехал на несколько кварталов и припарковался в тихом месте на соседней улице. Времени было мало, но Толкачев ответил твердо: эвакуация не обсуждается. Он отдал Моррису конверт с планом эвакуации. Моррис, в свою очередь, вернул Толкачеву секретные материалы по системе обнаружения целей для МиГ-29, которые тот передал в марте. Это была стандартная практика — возвращать Толкачеву оригинальные документы, как только ЦРУ с ними ознакомилось.
Толкачев, несмотря на свои сетования об ужесточении порядков, передал 14 кассет с пленкой. Он сказал, что нашел способ “обойти” систему, но подробности изложил в своей 12-страничной оперативной записке. “Крайне трудно просто сидеть и никак не действовать”, — заметил он. Через 15 минут Моррис вышел из машины и отправился назад{289}.
Вскоре в резидентуре поняли, что Толкачев рискует гораздо серьезнее, чем раньше. В записке он объяснял, что двери в лабораторию отпирают примерно в 7.30 утра, но работа начиналась лишь около 8.00. В течение пяти минут после открытия в комнате не бывает сотрудников. “Вот этим я и пользуюсь”, — писал он. Тем не менее ему пришлось приносить камеру на работу трижды, “поскольку лишь на третий раз я смог улучить пять минут, когда в лаборатории никого не было”. Толкачев описал также свою “уловку”: он сказал коллегам, что начальник собирается изучить секретный документ в полдень, а на деле он унес его домой и сфотографировал. “Эта уловка, конечно, очень рискованна, — признавал он, — и ею невозможно пользоваться больше двух или трех раз”.
