Георгий Кублицкий - ...и Северным океаном
Почти все обитатели селения, кроме древних старух, понимали русскую речь. В одном из балков меня удивила икона. Медные ризы были начищены до блеска.
— Что это? — спросил я.
— Бог, — равнодушно ответил хозяин.
— Какой бог?
— А кто его знает. Бог и бог. Жена, какой это бог?
— Однако, Миколка-бог, — отозвалась жена.
На иконе был изображен святой Николай. Отцу нынешнего владельца продал ее заезжий поп, велел креститься. Креститься долгане не стали, а икону оставили: красивая, блестит, как самовар.
Хозяина заинтересовал мой фотоаппарат. Я рассказал, как и что. Он долго охал:
— Какой хитрый люди делал! Ну, беда хитрый люди!
Не сразу, но все же разговорились о делах тундры.
Главные здесь — «оленные люди», у которых полтораста, триста и больше домашних оленей. Беднякам они дают «пособку». Обратно долг не требуют, просто бедняк весь год пасет стадо «оленных людей». Живучи старые порядки!
К нам подошла старуха, постояла, посмотрела, обратилась к моему спутнику как к старшему — у него борода.
— Ты почто да плохой начальник? Ездишь туды-сюды, подарков не везешь! Плохой начальник!
Какие подарки? А вот какие. Прежде, оказывается, пристав или урядник, отправляясь в тундру, набирал с собой бус, медных тазиков, табака. Раздавал все это, зная, что за кочевниками не пропадет, что отдарят песцовыми шкурами. Теперь начальники ездят без подарков. Что за начальники, беда плохие начальники!
Нас звали ночевать в чум, но мы устроились у костра на приметном мысу, чтобы привал издали заметили с теплохода и выслали катер.
Разбудил меня шорох. Небольшой зверек, покрытый свалявшейся серовато-бурой шерстью, принюхивался к мешку с провиантом. Я привстал, зверек нехотя, лениво отбежал в сторону.
— Песец, — сказал, позевывая, проснувшийся геолог.
Хорош заведующий отделом Севера: не опознал своего подопечного.
— Удивительно наглая тварь, — продолжал мой спутник. — Сейчас, когда его шкура ломаного гроша не стоит, он шныряет возле вас в надежде стянуть, что плохо лежит. Но попробуйте увидеть его зимой. Ого! Я пять лет брожу по тундре и не могу похвалиться, что хотя бы раз встречал этого джентльмена вот так запросто у лагеря в зимней шубе. Не беспокойтесь, песец знает ей цену! Если бы за его шкурой не охотились, он шнырял бы возле жилья и зимой. У-у, ворюга!
Геолог бросил в песца головешку. Зверек, отбежав подальше, отрывисто тявкнул и не спеша отправился восвояси.
Утром на бугре я внимательно осмотрел «пасть» — ловушку для песцов. Плотно забитый невысокий, немного выше колена, двойной частокол из деревянных кольев. Над ним, на легких подпорках, к которым привязывается приманка, укреплено бревно. Дернешь за приманку — бревно падает.
— Эта штука не так плоха, как кажется, — заметил геолог. — Капкан заносит снегом. Да и сожрать могут вашего песца, когда он околеет в капкане. Бревно же, выдолбленное корытом, накрывает зверька целиком. Тут вековой опыт, давняя привычка, нельзя это все не учитывать.
Может, «пасть» оставить, а внутрь для надежности капкан?
Теплоход забрал нас с мыса. Все на судне злые, издерганные. Только что получена радиограмма: вторая колонна нашего каравана, получив груз с морских судов, идет ко входу в Пясину. Наш теплоход должен поспешить ей навстречу и повторить все сначала. А ведь уже сентябрь, в лужах замерзает вода, иней серебрит тундру, птицы тянутся к югу.
Вот записи в моем дневнике.
7 сентября. Идем навстречу второму каравану. Пясина обмелела невероятно. Скребем по дну. Сейчас одиннадцать часов вечера. Начинается третий за сутки аврал. Пытаемся сняться с мели. При свете прожекторов на берег завезен «мертвяк» — толстое бревно. Его плашмя вкапывают в землю, долбя мерзлоту. Затем закрепим на «мертвяке» трос и лебедкой подтянемся к нему, чтобы сползти с мели. Получили радио: наш «Лесник» привел первые пять судов с грузами Норильска на пристань Валёк. Была торжественная встреча. А мы все еще на мели…
10 сентября. На всю Пясину, на всю тундру гудит пароход «Кооператор», ведущий второй караван. С него первыми заметили наши мачты. Капитан Пономарев не жалеет пара. Знаменитый, единственный в Сибири свисток-бас, поразительно густой и сильный, поет и поет, радуясь встрече.
Сошлись возле устья Агапы, притока Пясины. Лиханский в рупор вместо приветствия спрашивает Пономарева:
— Терентий Степанович, сколько раз на мели сидел?
— Одиннадцать, — отвечает тот, добавляя для характеристики Пясины несколько заковыристых, непечатных словечек.
Забрали у «Кооператора» три баржи, две оставили ему. Вдвоем тянуть веселее.
12 сентября. Впервые серьезно говорили о зимовке на Пясине. Часть людей будут вывозить самолеты. По воздуху же придется доставлять остающимся теплую одежду и запасные части для ремонта судовых двигателей. Срочно выпускаем номер газеты с передовой статьей: «Если придется зимовать, встретим зимовку в полной готовности!»
13 сентября. Вторые сутки штурмуем Глуховский перекат. Теплоход перетаскивает баржи чуть не посуху. У них пробоины, поломаны рули. Железные, тяжелогруженые баржи пройти перекат не могут. Если оставить их здесь, погибнут при весеннем ледоходе. Мецайк предлагает единственный выход: передать часть груза на освободившийся от угля небольшой железный лихтер, уменьшить их осадку. Всей командой уходим на авральную погрузку.
17 сентября. Неожиданно возле теплохода сел гидросамолет. На нем — начальник полярной авиации Главсевморпути Марк Иванович Шевелев и начальник Норильск-строя Владимир Зосимович Матвеев. Оба встревожены. Собрали комсостав. Без машин и оборудования, которые мы везем, Норильск в строй войти не может. Для страны выгоднее пожертвовать частью флота, чем задержать пуск норильских заводов. Фашистские мятежники генерала Франко штурмуют позиции испанских республиканцев на подступах к Мадриду. В Нюрнберге только что состоялся съезд фашистской партии: Гитлер грозит нам войной. А Норильск — это никель.
Если теплоход сольет часть горючего, он сможет пройти до Пясинского озера. Так и сделаем.
21 сентября. Три дня не записывал. Непрерывные авралы. Газету выпускаем то ежедневно, то через день. Под названием по-прежнему обозначаем место, где она отпечатана: устье Тареи, устье Агапы, база Кресты, зимовка Черная, Пясинское озеро, Агапа, Машкин Яр, опять Агапа, Островский перекат, Верхнеагаповский перекат, снова Кресты… Мечемся, как в мышеловке… Стягиваем флот ближе к Пясинскому озеру, к Вальку.
Завтра поднимаем железные баржи через порог у входа в озеро. Облегчили теплоход, как могли. Выкачали почти всю нефть, сгрузили запасные якоря. На берегах — множество белых полярных зайцев.
23 сентября. Пробились в озеро. Валит снег. Один за другим на воду садятся гидросамолеты. Полярные летчики Козлов, Задков, Еременко забирают людей, ложатся курсом на Дудинку. На караване у нас было четыреста шестьдесят человек. Зимовать остаются сто двадцать.
Норильск никакой не город, а просто барачный поселок. Есть, правда, два приличных коттеджа. Грязь, хмурое небо, мрачные горы.
24 сентября. У нас с теплохода улетели двадцать человек — больше половины команды. Садились на самолеты в Пясинском озере. Снег, изрядная волна. Не стали дожидаться, пока самолеты взлетят, повернули, полным ходом пошли к Черной за последними баржами.
30 сентября. Сорок судов остаются зимовать на Пясине. Теплоход неожиданно получил приказ любой ценой выйти на Енисей; в заливе и низовьях бедствуют рыбаки, несколько барж стоят в опасных местах, и «Красноярский рабочий» — единственное на реке мощное судно, которое может спасти положение.
Мы должны успеть проскочить Пясину до ледостава. Не успеем — зазимуем там, где застрянем во льду. У выхода из Пясины нас будут ждать ледоколы «Ленин» и «Седов», чтобы провести Карским морем до Диксона. А дальше — дорога знакомая.
Полугодовой запас продовольствия, срочно погруженный в трюмы, не понадобился, хотя мы были на волосок от вынужденной зимовки в пустынном плёсе Пясины: подводный камень пробил днище, и вода проникла в танк с горючим. Всю ночь никто не сомкнул глаз: заделывали пробоину, откачивали воду.
А на следующие сутки установили рекорд, пройдя с обломанными лопастями винта триста пять километров. Ни капитан, ни штурман не спали сорок часов подряд. Последние перекаты проскочили в густой шуге.
Карское море на этот раз оказалось спокойным, чистым ото льдов. Капитан радировал на ледокол «Ленин», что мы пройдем к Диксону самостоятельно.
Был полдень 6 октября, когда мы появились на опустевшем диксонском рейде. Никогда еще за всю историю Арктики речное судно не появлялось здесь так поздно.
Когда 17 октября мы привели в Игарку баржи, взятые на буксир по дороге, было 12 градусов мороза, и люди ходили в шубах. Бросили якорь в протоке, нефти оставалось всего на четверть часа хода.
