Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)
Аллочка, Леня назвал меня свахой (не электронной). Он еще пожалеет об этом оскорблении. Кстати, не хочешь ли ты переписываться с каким-нибудь молодым, скучающим, разочарованным зэком?
А в «Новом мире» пишут, что у людей и даже у животных есть гены альтруизма. Интересно, врут календари или нет?
Творческий вечер Лентулова я помню, а картины его почти нет, очень плохо. Вообще я многое сейчас помню смутно и как бы понаслышке. Скорей бы оживить ум, заострить зрак, навострить уши и лыжи. Выпьем по последней рюмке лимонного пунша, Аллочка: за скорую встречу всех нас, за здоровье Беллы Исааковны, успехи Лени, обаяние Аллы и кокетство Анютки. Как жаль, что Леня не пьет ничего, кроме водки. Муж Леонид был ревнив. Водку, однако, любил он Больше жены. Потому я и целую жену (Гораций-друг).
Друг Гораций.
Юлию Киму
22.11.71
Дорогой Юлик!
Со всех сторон прибывают сообщения о премьере «Недоросля», из которых я еще и еще раз (паки и паки!) постиг, сколь ты скромен. Надеюсь, что и в оценке фильмов с твоими песнями ты слишком строг.
Смешно сказать, но после нашей эпохальной и мимолетной поездки в Киев я был там еще раз всего (по дороге в экспедицию и еще мимолетней), и Киева, по существу, не знаю. Вообще я многие места знаю только с мемориально-искусствоведческого насестика, что, оказывается, бедновато. Ты упомянул Леню Плюща[165], и я сразу вспомнил, как вовсю паясничал под строгим взглядом его жены. У твоего метро, когда мы ждали генерала[166], чтобы пойти на пасху к А.Э. Краснову[167], если ты помнишь. Ну я и устыдился, потому что стал чувствительным к таким воспоминаниям ‹…›
Я жду свидания с Галей, а у нее что-то оттягивается. Помимо того, что я жажду книг, да и от всяких положенных данайских даров тоже, сознаюсь, совсем не прочь, – это еще и мотает нервишки. Слабонервные мы все стали, интеллигентики, подумаешь.
От Геры я получил невеселое письмо из больницы, точнее, с попытками веселости, что еще пуще разоблачает невеселость. Он редкий человек, и надо бы ему душевных радостей – но откуда их возьмешь, когда в мире все так перепутано ‹…›
Илья.
Елене Гиляровой
5.12.71
Леночка!
‹…› Я рад (корыстно в некотором роде) тому, что ты не оставила своих волшебных привычек. Я не успел с волнением и гнусным сальеризмом подумать о книге Томаса Вулфа – а она тут как тут. Надо, надо снова устроить тебя во Всесоюзную книжную[168]; а за детьми твоими похожу, наверно, я: самая подходящая для меня на первое время работа. Из привезенных книг прочел вчера ночью Слуцкого – и ни на чем не остановился – и начал читать Хух ‹…›
Рассела читать просто, заменяет простому, темному человеку (мне) тексты и необходимость смотреть в словарь интеллигентских выражений. И позиция его – Александр Мак<едонский> – Руссо – Байрон – Ницше – и пр. – очень даже по сердцу. Умом понимаю, что это всякая натяжка, а душе все равно приятно и может соответствовать самый раз.
А письма мне пиши, пожалуйста. Еще пять-шесть писем и, глядишь, делу конец. Потрудись, а то я совсем захирею и запаршивлю.
Всяких благ тебе с домочадцами.
Твой Илья.
Герцену Копылову
11.12.71
Дорогой Гера!
‹…› Я напишу тебе коротко: в последнее время часто приходится запускать с ответом, а потом вот ночью, как теперь, отвечать сразу на 17 штук. Я себя кляну не столько за объем работы, сколько за то, что в течение не менее двух недель нечего из-за моей лени рассчитывать на письма. Но сделать я ничего не мог: полетело воскресенье, потом я после свиданья не мог прийти в себя дней пять по крайней мере. После работы я писать просто не в состоянии, вообще почти не способен ничего делать в течение нескольких часов.
Читаю журналы и брюзжу по поводу юбиляров. Достоевского как-то просто больно видеть в благожелательных теперь уже ярлыках – в «прогрессивных», например, в прозорливых, в одолевающих пережитки прошлого в своем сознании. Любопытен еще один образец близкой моей науки. Тема такая: «Некрасов и заруб. л-ра». Клевета, говорит автор, что Некрасов – поэт сугубо русский, к мировой л-ре своего времени непричастный. Он не знал, правда, языков, лечась за границей, ни с кем из иностр. писателей не встречался, но зато у него в кабинете висели портреты Диккенса, Гейне, Лонгфелло, а в издаваемом им «Современнике» печатались переводы Шиллера, Шекспира, Теккерея, Жорж Занд, Бичер-Стоу и др. Кроме того, он хотел даже перевести по подстрочнику Тургенева стих. Бернса, но сделал это почему-то Михайлов. Но сделал все-таки, значит, вклад Некрасова в мировую л-ру велик.
Я сейчас всеяден: попадется статья по поводу животных – читаю ее, попадется по поводу человеков – и тем не брезгаю. На поверку остается несколько анекдотических примеров. Опасаюсь поздней олигофрении. Коклюш, говорят, бывает, почему бы и ей не случиться.
Но все это ерунда. Вот худо, что тебя так крепко взяла настоящая болезнь. Не тащи ее с собой в Новый год, очень тебя прошу.
Обнимаю тебя.
Илья.
Марку Харитонову
13.12.71
Здравствуй, дорогой мой!
Я с радостью подчеркнул на последней странице последней книжки «ИЛ» твою фамилию. Да светится она в будущем году в этом и других – уважаемых – изданиях почаще. Так было бы славно, если бы, кроме всего, Галя могла бы засесть за живопись.
Я в первую очередь прочел две из трех переданных тобой книг. Перечел Борхерта с не изменившимся за 8–9 лет ощущением глубокого сочувствия. Знаешь, потеря чувства стилистической новизны (мало ли кто сейчас т а к пишет!) даже помогает: остаешься как-то один на один с тем, что невозможно стянуть у кого-то: с уязвленностью, болью, незащищенностью. Ну а насчет Хух ты угадал. Она ведь очень старомодна, в неважном таком смысле: знаешь, с буклями, скрипучим дидактическим голосом и безнадежным всезнайством «что есть что»: что есть Средние века, что есть ренессансный гуманист и пр. Правда, вторая часть «Дьявольских казней» несколько двусмысленна, во всяком случае, не укладывается в толковник предисловия. Я имею в виду вот что: средневековый сальеришка и доносчик у нее, конечно, остается гаденьким, но хороши же раблезианские последствия, оргиастический срам, порожденный «новым» (гуманистическим) искусством. Случайно набрела, что ли? Словом, твоя рецензия обещала несколько большее. Или такое уж теперь у вашего брата-литератора назначение: быть не переводчиком, но толмачом, сопоставлять да угадывать? Словом, у меня такое впечатление, что ты ухватился за первый повод хоть как-то высказаться. Там, где у нее прямые параллели, – там художество почти не ночевало – в «Могиле еврея» или в истории с сыном пастуха. Возможно, я просто ожидал большего и следует бранить не писательницу, а свой нудный нрав.
Не знаю, не ревностью ли, нарушением «элитарности» вызвано мое раздражение по поводу юбилейного Достоевского. Но он действительно благолепный: и китайцев предвидел, и в споре с Менделеевым науку превзошел. А подумать – так его же нельзя профанировать, невозможно. Пусть так и остается: пытаются, но издают.
Т. Вулфа мне передала Леночка, но я к нему еще не приступал. Стыдно, но повести, читанные в «ИЛ» несколько месяцев назад, помнятся очень смутно. Даже Мишина[169] статья почти испарилась. Надо будет постараться отдохнуть по приезде. Удастся ли.
Обнимаю тебя и Галку.
Илья.
Алине Ким
27.12.71
Алинька!
‹…› Алинька, ты мыслишь грустно и опасно. Упаси бог когонибудь искать Голгофу. Смею заметить, что ты ошибаешься, я ее не искал и не нашел. Я, если угодно, пытался в очень маленькой сфере действовать в соответствии с пониманием, что такое хорошо. Совсем не исключено (что грустно, и очень), что повышенный градус этого действия отчасти связан с тем, что во всех почти прочих сферах мои поступки находились в большой дали от осознанного понимания, что есть добро. Не предавайся, друг мой, таким мыслям. Детям действительно не следует болеть туберкулезом; если хочешь, детский туберкулез страшнее даже той или иной кощунственной мысли. Если бы каким-нибудь чудом я вдруг научился б напоследок врачевать, я был бы если б не счастлив, то вполне удовлетворен.
С грустью (какая только возможна в состоянии абсолютного неодиночества) прочитал о смерти Твардовского. Я не примешивал к этому, мне кажется, никакого политеса: по-человечески стало жаль ушедшей порядочности, убежденности и таланта ‹…›
В Маратиковом фрейдизме узнаю и свое давнишнее стремление из цикла «хочу все знать». Между прочим, прочным знаниям в свое время в этой области способствовало мое пребывание у сестры в общежитии 2-го мединститута (Якиманка, 40). Я видел когда-то упомянутый тобой спектакль Фоменко в ЦДТ. Вспоминаю без особого упоения, но, может, спектакль обыгрался, или это другой «Король Матиуш»?
