Владимир Губарев - От сохи до ядерной дубины
– А Снежинск?
– Снежинск шел вторым. Костяк коллектива Снежинска составляли те люди, которые выросли в Сарове, – Щёлкин, Литвинов, Забабахин, Ломинский, Феоктистов и многие другие. Они принесли «закваску» Сарова, опыт, знания, и на этой основе создали новый научный центр. В первые же годы они разработали артиллерийские ядерные боеприпасы и добились выдающихся результатов. А чуть позже – боеприпасы для морских ракетных комплексов. Они создали уникальные заряды для мирных ядерных взрывов и так далее. Сегодня в России это второй Национальный научный центр, который надо лелеять, беречь и использовать опыт и знания специалистов и ученых для решения актуальных задач не только в военной сфере, но и в разных областях науки, техники и промышленности.
– Нужно было создавать второй ядерный центр?
– Я считаю – да. Когда говорят о конкуренции, я – за. Скажу больше, говорят о конкуренции, о приватизации, я на первое место ставлю конкуренцию, потому что, работая на государство и находясь в условиях конкуренции, внешней или внутренней – не столь важно, появляется мощная движущая сила. До создания второго ядерного центра у нас была конкуренция с США. У нас были открытые и закрытые источники, и перед нами стояла задача – не сделать хуже, не отстать. Это надо было отслеживать, выпускать соответствующие аналитические отчеты по разработке ядерного оружия. Когда же появился второй ядерный центр, то возник еще один конкурент, уже внутри Советского Союза. Это довольно серьезно обостряло борьбу, и я считаю, что это не всегда приятно – хочется жить спокойно, а тебе наступают на пятки, говорят, что можно сделать не так, можно сделать лучше. И, конечно, идут схватки, дискуссии, назначаются комиссии, – все это затягивает сроки, но, с другой стороны, обеспечивает качество и эффективность. С точки зрения развития нашей техники, облика тех боеприпасов, которые создавались, конкуренция между нашими объектами была благом.
– После Арзамаса вы переехали в это здание или в ЦК партии?
– В 78-м году – в ЦК партии, в отдел оборонной промышленности. Это был небольшой отдел, в нем работало примерно 60 человек. Люди очень высокой квалификации. Они прошли уже директорскую школу, главных управлений министерств и ведомств, то есть они прекрасно знали свою отрасль, жизнь страны. Из этого отдела выросло несколько министров – судостроения, радиопромышленности и некоторых других. Многие были докторами и кандидатами наук, были лауреаты Ленинских и Государственных премий. Это была когорта людей, которые очень хорошо знали дело, и они должны были вести аналитическую работу, давать объективную оценку состояния отрасли. Документы предназначались для Политбюро и Секретариата ЦК партии. Причем нередко оценка расходилась с той, которую давал министр. Проходили партийно-хозяйственные активы, или на Секретариате ЦК заслушивался отчет министра, мы должны были предоставлять объективные документы, и министр уже не мог что-то не рассказать, утаить. Я считаю, что такой орган необходим. Это был не политический орган, он занимался анализом научно-технической и промышленной деятельности. Отдел делился на сектора – среднего и общего машиностроения, то есть атомные и ракетные дела, судостроения и так далее. Не было ведомственных барьеров. Мой сосед, к примеру, ведал ракетными делами. Он находился за соседней стенкой, запросто заходил ко мне, мы были на «ты». Мы обсуждали любые вопросы без всяких официальных бумаг и писем. Такая спайка подкреплялась той ответственностью, которую мы чувствовали постоянно. Мы понимали, что наши документы и записки шли на Секретариат ЦК и в Политбюро. Надо было кратко, сжато изложить суть дела и дать свои рекомендации. Полторы странички, не больше! Все это было непросто…
– В то время решалось несколько проблем, в частности ледокольного флота и подводных лодок. Был всплеск «идей Средмаша», не так ли?
– Конечно, подводный и ледокольный флот развивались мощно. Но я бы отметил тот факт, что в то время шло развитие по всем направлениям, начиная от фундаментальной науки, от создания ускорителей… В то время строился ускоритель в Протвино, был сделан уникальный тоннель, но, к сожалению, он так и не был достроен. Осуществлялась программа по созданию термоядерных установок в Курчатовском институте. Тогда были заложены основы производства сверхпроводников, которые нашли применение в ускорителях и термоядерной энергетике. Начались работы по международному термоядерному реактору. То есть забота о науке была обширной. Шло мощное развитие подводного судостроения. По-моему, у нас было четыре завода, где строились подводные лодки, и они вступали в строй одна за другой. За советский период было сделано 246 атомных подводных лодок, более 440 ядерных реакторов, более 90 гигаватт энергии. Это был период большого интереса к лазерам. Я вспоминаю те стенды, которые создавались в Троицке. Туда приезжали главком ВФМ адмирал Горшков. Делали лазер для размещения на корабле. Делали лазер для самолета. Туда приезжал Д. Ф. Устинов, чтобы провести совещание по этим вопросам. Мы готовили соответствующие решения ЦК и Совета Министров.… Это был период стремительного развития атомной энергетики. В 80-м году был план по созданию мощностей на 100 гигаватт в СССР и на 40 гигаватт в странах социалистического содружества. Те документы, которые были выпущены в 1980 году, охватывали всю деятельность Минсредмаша. Ставилась задача к 1990 году выйти по добыче урановой руды на 16 тысяч тонн в Советском Союзе и 8 тысяч в странах социалистического лагеря. В общей сложности 24 тысячи тонн. Для сравнения: сегодня мы добываем 7 тысяч тонн… Конец 70-х – начало 80-х годов – это глобальное ракетное перевооружение. Серийно осваивались ракетные комплексы с разделяющимися головными частями с индивидуальным наведением. Завершалась разработка ракет среднего радиуса действия, появились крылатые ракеты морского и воздушного базирования. И так далее, и тому подобное. Все это требовало соответствующих мощностей и в Средмаше. Мы выпускали несколько тысяч ядерных боеприпасов в год. Одновременно сильно развивалась атомная энергетика. Иногда говорят, что планы не выполнялись, мол, они были завышены. В какой-то степени это так. Но то, что было выполнено, поражает и удивляет. Достичь сегодня такого – проблематично! Приведу такой пример. В 81-м – 90-х годах в СССР было введено 23 гигаватта и примерно 6–7 гигаватт в странах СЭВ. В год вводилось примерно три гигаватта. Такими темпами развивалась атомная энергетика. От фундаментальной науки до создания энергетических мощностей – таков был диапазон деятельности Средмаша. Прекрасный коллектив был сформирован Ефимом Павловичем Славским. С ним работали выдающиеся специалисты, будь то его заместители или начальники главков. Ну и, конечно же, крупные ученые. Была теснейшая связь с наукой.
– Анатолий Петрович Александров… Расскажите о нем.
– Я начну, пожалуй, с того, когда я впервые увидел Анатолия Петровича. По-моему, это был январь 70-го года. Случилась тяжелая авария на заводе «Красное Сормово» в Горьком. Там шла серия атомных подводных лодок. На одной из них произошла цепная реакция в реакторе, воду из него выбросило до ста метров. Водяной столб пробил крышу, радиоактивная вода попала на людей, которые находились вокруг. Как всегда, такие случаи происходят в ночь с пятницы на субботу или с субботы на воскресенье – будто особые периоды времени для аварий. Меня срочно вызвали, я приехал на завод вечером. Из Москвы прилетел министр судостроительной промышленности Бутома, главком ВМФ Горшков и академик Александров. Представьте: город с полуторамиллионным населением, завод почти в центре города. И никакой паники, никакой расхлябанности. Анатолий Петрович рассматривает ситуацию самым тщательным образом. Здесь же разрабатывается программа действий по дезактивации. Проводится анализ, почему такое случилось и что сделать, чтобы ничего подобного не повторилось на других лодках здесь и на остальных предприятиях, где они строятся. И в такой аварийной, критической ситуации было видно, как проявляются не только опыт и знания, но и личностные качества Александрова. Можно было устроить разгон, снять с работы руководство завода, использовать другие репрессивные меры, но в первую очередь решалось, как ликвидировать последствия аварии, понять, почему она произошла. Разбиралось до деталей, до тонкостей, начиная с чертежей и до начала возникновения аварии – кто и где находился, что делал, были ли нарушения инструкций… Это был глубочайший анализ случившегося. Так действовал Александров. Кстати, такая же черта была присуща и Юлию Борисовичу Харитону. То, что мы избежали многих неприятных случаев с ядерным оружием, а они у нас, естественно, возникали, это заслуга Харитона, его дотошности, понимания ситуации, глубокого знания сути дела. Анатолия Петровича Александрова и Юлия Борисовича Харитона я поставил бы на одну доску и с точки зрения нравственности поведения, знаний и ответственности в принятии решений… Флот гражданский – ледоколы – был любимым детищем Анатолия Петровича. Так же как и военно-морской флот. Ледоколы – это как бы второе дитя его, и вместе с академиком Хлопкиным он вложил немало энергии в развитие этого направления. Курчатовский институт как научный руководитель и ОКБ машиностроения как главный конструктор делали все возможное в обеспечении надежности и безопасности этих судов. Причем по инициативе Анатолия Петровича был заложен научно-исследовательский институт в Сосновом Бору как стендовая база отработки активных зон для атомного подводного и надводного флота и ледоколов. Шло взаимное обогащение военно-морской тематики и гражданской, и то, что этот институт носит сегодня имя Анатолия Петровича Александрова, лишний раз показывает его вклад в развитие морской атомной тематики.
