Джон Вествуд - Свидетели Цусимы
Русские, в особенности офицеры-артиллеристы, приписывали свое поражение плохим дальномерам. Есть много примеров, когда поставлявшиеся на флот дальномеры были действительно плохи или по крайней мере плохо калиброваны и обслуживались людьми, специально не обученными обращению с ними. Но японцы были не намного лучше. Предположение русских, что у их противников был стереоскопический прибор Цейса (противопоставляемый системе раздвоенного изображения Барра и Страуда), надо принимать с осторожностью. Во-первых, потому, что на сей счет нет прямых свидетельств (в Порт-Артуре японцы использовали систему Барра и Страуда), а во-вторых, потому, что система Цейса, хотя и замечательная во многих отношениях, имела свои недостатки. Скорее всего, японские дальномеры лишь с большой натяжкой можно было назвать лучше русских, и то же самое можно сказать и об их орудийных прицелах. «Миказа» и его соратники по эскадре потратили 10 минут, чтобы определить дистанцию, а это говорит о том, что японская артиллерия должна была еще пройти большой путь, прежде чем она вышла бы на стандарты, которых достигли Британия и Германия накануне Первой мировой войны.
Как только японские корабли начали осыпать дождем снарядов русские корабли, артиллерия последних стала давать сбои: брызги воды, дым, взрывы разбили оптические приборы, коммуникации были нарушены, люди, задачей которых были спокойные вычисления, оглушались шумом и ударами. Вероятно, здесь и лежала главная причина того, почему русские не показали в полной мере, на что способны их орудия. Однако сам факт, что японцы выиграли начало сражения (и инициативу), приводит к мысли, что японская артиллерия была все-таки сильнее.
Во Введении к настоящей книге достаточно сказано, почему русские матросы оказались менее эффективны, чем японские. Эта неадекватность, проистекавшая в значительной степени из особенностей самого русского общества, имела причинами отсутствие боевого опыта и физическое плюс психологическое воздействие длительного перехода из Либавы. Может быть, это даже удивительно, что русские после этого еще так хорошо сражались, особенно когда ко всем их испытаниям прибавился еще газ шимозы.
Вот что сказал об этом доктор Юшкевич, побывавший в этом бою: «При вдыхании газов происходил феномен, похожий на жестокий приступ кашля, как при сильных бронхитах; это сопровождалось покраснением лица. Такое состояние продолжалось довольно долго, и многие утверждали, что впоследствии они долго испытывали головную боль и жажду. Следовательно, газы также оказывали и психологическое воздействие».
Все русские офицеры (исключая Семенова) не имели свежего боевого опыта. Некоторые из них были совершенно неумелыми даже в мирных условиях. Но если бы, скажем, Рожественский больше доверял своим капитанам, посвящая их в свои мысли и планы, то, вне всякого сомнения, многие из них лучше бы справились со своей задачей. Одним из минусов русских офицеров младшего и среднего звена было отсутствие у них опыта вождения судна: им только позволялось присутствовать и наблюдать, стоя на мостике. Поэтому, когда старшие офицеры в бою бывали убиты или ранены, управление кораблем брали на себя младшие офицеры, которые прежде и штурвала в руках не держали.
Любой анализ сражения неизбежно приводит нас к характеру и компетенции самого адмирала. Рожественский был очень сложным человеком и не совсем подходил для своей задачи психологически. Но, как написал один английский адмирал в «Дейли телеграф» накануне сражения: «Нет ни одного британского адмирала, который мог бы сделать то, чего Россия хочет теперь от Рожественского».
Многие из нападок, обрушившихся впоследствии на Рожественского, были справедливы, но другие были не по делу. Возьмем сначала последние: его нежелание обсуждать свою тактику и проблемы с командирами было непростительно. Не верно, что они все были настолько некомпетентны, что всякое совещание с ними было бесполезно. Также непростительно было с его стороны не сообщить Небогатову о смерти Фелькерзама и, следовательно, о вступлении Небогатова в должность заместителя командира эскадрой. Его пристрастие красить трубы в желтый цвет, кажется, идет на руку тем, кто утверждает, что он был ненормальный.
И все же совершенная правда, что среди его командиров были люди несведущие, что сигналы были ненадежные (как, впрочем, на всех флотах) и что несколько его судов, машин и котлов держались на честном слове. Кроме того, не верно, что у Рожественского не было никакого плана. Возможно, понимая, что после битвы при Раунд Айлэнд Порт-Артурская эскадра могла бы пробиться к Владивостоку, если бы ее нервы не сдали в критический момент, Рожественский решил, что он тоже может достичь своей цели, если только его эскадра не позволит дезорганизовать себя вражескими атаками. Не питая доверия к своим капитанам, механикам, сигнальщикам, он не пускался ни в какие храбрые маневры, предпочитая двигаться вперед, покуда возможно.
Это можно объяснить и понять, потому что он еще не почувствовал на собственном опыте разрушительной силы атак Того. Его одержимость перегружаться углем тоже, по-моему, критиковалась несправедливо. (Впоследствии многие офицеры доказывали, что у них было много больше угля, чем нужно, чтобы дойти до Владивостока. Но Рожественский хорошо знал, что несколько часов работы машин на полном ходу или продырявленная дымовая труба могут в одночасье свести весь запас угля на нет, зато корабли с полным бункером могут поделиться углем с теми, кто испытывает в нем нужду.)
Как бы то ни было, хоть свидетельства и расходятся, есть основания считать, что ко дню сражения корабли уже сожгли свой сверхзапас угля и находились просто в состоянии полной заправки, хотя и это, в общем, было слишком много в условиях боя.
Опять-таки, неудача Рожественского с сигнализацией в ходе боя, может быть, обернулась далее к лучшему: как показал опыт Первой мировой войны, в пылу сражения эти сигналы могут быть не так истолкованы. Его часто приводимое утверждение, что Того не посмеет атаковать его, говорилось только для того, чтобы ободрить других. Более откровенно звучит другое его высказывание, а именно: он не строил никаких тактических планов, ибо знал, что преимущество японцев в скорости лишает русских любой инициативы. Но даже если бы Рожественский воистину верил, что лучшая тактика — избегать всяких маневров, он все-таки должен был бы на всякий случай приготовить какие-то альтернативы. По-видимому, в нужный момент ему изменила способность аналитического мышления, так необходимая командиру в боевой обстановке. Ведь если Того даже имел преимущество в скорости, то Рожественский и тут смог бы высказать какие-то идеи насчет своей тактики, которая давала бы возможность из многих зол выбрать наименьшее, коль скоро дело складывалось не в его пользу. Даже при неумении его капитанов бойко управлять кораблем (недостаток, так и не исправленный Рожественским, хотя для этого им было предоставлено несколько месяцев) знающий адмирал наверняка предпринял бы какие-то более осмысленные маневры, чем его странные первые ходы и последующая пассивность.
Короче, Рожественский. столкнулся с почти непреодолимыми обстоятельствами и не смог подняться над ними. Он был, пожалуй, «лихим моряком», но ему недоставало понимания того, что в войне с Японией эскадра на Балтийском море — это лучший козырь, нежели эскадра на дне Японского моря.
И если правда, что окончательная ответственность за продолжение похода на восток даже после падения Порт-Артура лежит па Морском министерстве, Рожественский (который, кажется, гордился своей прямотой) мог бы пожертвовать своей карьерой и отказаться идти дальше. Казалось, он был неспособен думать аналитически и прямо, но слишком много внимания уделял вопросам чести и слишком мало военным вопросам. Правда, в защиту самого ведения им боя нужно вспомнить, что переход из Либавы — неоспоримое его достижение — сильно отразился на нем физически и умственно. Остается не совсем ясно, пережил ли он нервный срыв на самом деле, но очевидно одно: после ухода из Мадагаскара 2-ю эскадру вел человек, очень нуждавшийся в длительном отпуске.
С наступлением темноты 16 мая Рожественского в полубессознательном состоянии увозили с района боя на миноносце «Буйный». Фактически он потерял командование эскадрой, уже когда «Суворов» на ранней стадии боя был выведен из строя (управление эскадрой перешло к Небогатову лишь через несколько часов). Тем временем Того уводил свои броненосные силы на север, чтобы избежать возможных ночных атак со стороны миноносцев, как русских (намеренно), так и японских (по ошибке). В это время японские торпедные суда двигались к уцелевшим русским кораблям с севера, юга и востока. Русскую линию возглавлял «Орел», который держал путь на запад. Крейсера шли в кильватерном строю, следуя за броненосцами, а в трех тысячах футов слева за ними двигался отряд транспортов.
