Николай Прокудин - За речкой шла война…
– Никита, извини, жена дома одна. Беременная, седьмой месяц. Тороплюсь, сам понимаешь. В следующий раз, ладно?
– Нет, Колян, именно сейчас. Знаешь, как на душе тяжело, даже в дом зайти страшно. Сядь и компанию составь. Вот тебе стакан, вот ром. Хороший ром! Кубинский!
Однокашник на несколько секунд задумался, разрываясь между желанием выпить и семейным долгом, но в конце концов тяга к дармовому алкоголю взяла верх. Он отворил скрипучую калитку, висящую на одной петле, и почти бегом проскочил в палисадник.
– И чего ты так жену боишься? Подкаблучник!
– Э-э, Никита!.. На фиг мне опять с Веркой драться. Она чуть чего – морду бросается царапать.
– Выгони её к черту. Отправь к маме домой на перевоспитание!
– Она тогда меня бросит. Да и беременная она. Нервничает…
Ну и бросит. Ну и хрен с ней! Стерва первостатейная в городке. По крайней мере в первой пятёрке стерв – точно. Парень даже полысел на глазах сослуживцев от такой нервной жизни, постоянно психует!
Снова заходить в мансарду за стаканом не хотелось, и Никита сунул в руку однокашнику Коляну свой. Сам взял бутылку за горло.
– Ого! Знатно! Вот это доза! – уважительно оценил однокашник Колян.
– Ну, за упокой души раба Божьего Михаила Шмера, хорошего парня и боевого офицера! – произнес с чувством Никита и отхлебнул из горлышка три больших глотка.
Сосед кивнул и осушил свой стакан.
А поговорить?
Разговор не клеился. Однокашник Колян закурил. А Ромашкин вдруг запел:
– А первая пуля,
А первая пуля,
А первая пуля да ранила коня!
Любо братцы, любо…
Однокашник Колян не поддержал махновскую песню. Тихохонько поднялся со скамьи и бочком-бочком проскользнул за ограду.
…За металлической сеткой, служившей забором, послышались шаги и шевеление.
– Кто там шуршит! Выходи! – рявкнул Никита. – Не боись, не обижу!
– Посыльный я! – тонко пискнул солдатик. – Кулешов я. Вас в батальон вызывают, товарищ лейтенант!
– А, Витёк! Доложи, кого еще вызывают? Кто посмел вызвать печалящегося?
– Начальник штаба Давыденко. Вас и Шкребуса. Давыденко сидит в оружейке и ругается.
– Что говорит?
– Ничего. Просто матерится. Сидит с автоматом на коленях. Зло-о-ой!
– Ага! По мою душу, значит! Скажи ему: пошел в жопу!
– Прямо так?
– Прямо так и передай! Ступай, солдат, и не мешай благородным господам офицерам пить ром. Скажи, мол, офицеры пьють ром и не идут! Не желают! Напьются и затем блевать будут.
Никита достал из коробки под столом пригоршню грецких и земляных орехов (презент от одного из приезжавших солдатских папаш), принялся их колоть, зажимая орехи между дверью и дверной коробкой и складывая на газету. Надо же чем-то отвлечься от нехороших мыслей! А мысли нехорошие, да… Чего хочет Мирон? Зачем вызывает? Никита-то тут при чём? Дорогу ему не переходил, кровать не мял, в обнимку с женой не попадался. При чём тут я?
В квартире по-прежнему стояла гробовая тишина, прерываемая лишь треском раскалываемой скорлупы. Шорохи и голоса вроде утихли, но Никита оставался на веранде. Он взял газетку, на которой лежал десерт, и стал отделять труху и пыль от спелых ядрышек.
За этим занятием его застал внезапно появившийся в квартире Шкребус.
Никита вздрогнул от неожиданности:
– Ты как вошёл, Ребус?
– Через дверь! – раздраженно бросил взводный. – Ты бы ещё спросил: вы кто такой, товарищ? С головой уже не в порядке? Я стучал, звал тебя – всё глухо. Смотрю, дверь не заперта. Я и вошёл.
– Глухо, говоришь? Значит, я задумался.
– Не перенапрягись, остынь. А то тоже крыша поедет, как у Шмера. Чем вы с Мишкой занимались в последнее время? Хиромантией и черной магией? Что его дернуло – на этот… террор? Или белая горячка? Был хороший парень, покуда с тобой не связался.
– Иди к чёрту, Глобус! Не болтай ерунды.
– Нет, ну, может, вы сектантами-сатанистами стали? Или расистами? С чего бы Мишка взялся «чурок» истреблять? Выпить он любил, посмеяться любил, пошутить тоже… Но чтоб запросто застрелить, заколоть или взорвать кого?.. Словно душегуб какой-то! Он что, крестовый поход объявил магометанам?
– Спроси у него сам! Вызови его дух, пока в чистилище не улетел.
– Пошел в пень, придурок. Давай выпьем. Осталось у тебя чего на грудь принять?
– Ром.
– Фу! Гадость вонючая! Водки нет? Хоть местной.
– Водкой местной только крыс травить хорошо.
– Ладно, плесни рому.
– На! А ты зачем, собственно, ко мне приперся?
– Зашел по пути в батальон. Вызывают…
– А кто вызывал тебя?
– Давыденко.
– Зачем, не сказывал?
– У кого спросить-то? У посыльного бестолкового? Что-то пролепетал о грязном оружии в оружкомнате.
– Так он что, по-прежнему в оружейке? В нашей?
– Ага, сидит и в автоматах зачем-то ковыряется.
– Так он и меня вызывает. А я какое отношение имею к нечищеному оружию? Не нравится мне все это… Давай лучше, не торопясь, допьем бутылочку! У меня есть лимон, яблоки, колбаса. Сейчас нарежу, закусим…
– Ну, нарезай. Закусим… Вздрогнем… Ну, вздрогнули?
– Вздрогнули!
– Эх! Хороший ты был парень, Мишка Шмер! – Шкребус вытер тыльной стороной ладони слюнявые губы и с аппетитом стал жевать колбасу.
– А мне вот кусок в горло не лезет… – не то чтобы усовестил Никита…
Пока в мансарде пили за упокой души друга, по оружейной комнате нервно ходил начальник штаба батальона. Через полчаса пребывания в оной Давыденко отправил дежурного сержанта наводить порядок в роте:
– Поди прочь! Займись с дневальным мытьем лестницы!
– Она вымыта, товарищ майор!
– Плохо вымыта! Я что сказал? Мыть, живо!.. Посыльные вернулись?
– Вернулись!
– Оповестили офицеров?
– Так точно!
– Что ответили? В смысле, офицеры?
– Да я не понял. Посыльные несли какую-то… чушь. Не понял я.
– Ты что, русских послать не мог? Чтоб могли передать приказ и доложить об исполнении!
– Русских и посылал…
– Гм! Сам-то русский? Ладно, я сказал: займись с дневальным мытьем лестницы. Всё. Пошёл!
Сержант пошёл.
Давыденко вскрыл ящик для хранения патронов и пирамиду с автоматами. Снарядил второй магазин и уселся на табурет…
Чёртовы бабуины! Не могли выполнить поставленную задачу по-человечески! Всего делов-то – измудохать и утопить! Элементарно! Так ведь нет! Упились водкой, упустили! Теперь вот сами трупы… А скандал-то, скандал! Прощай, академия. Прощай, карьера. И что теперь делать? Ждать, когда следователю какую-нибудь посмертную записку или письмо доставят? И эта зараза, жёнушка Наташенька, заявила, что молчать не станет! У, дрянь!.. Почему ж офицеры, дружки шмеровские, не идут? Знают? Чёрт! А он бы их тут же порешил бы! Их-то за что? А, до кучи!!! От обиды за свою распроклятую, конченную жизнь!
Майора Давыденку колотила нервная дрожь. Он уже почти ничего не соображал, только курил одну за другой сигареты, гася окурки в тазике для ветоши. Со злостью пнул сапогом по огромному сейфу.
Раздался звонок. Дежурный по роте доложил:
– Товарищ майор, вас вызывает к себе начальник особого отдела полка.
– Кого ещё вызывали?
– Никого. Только вас.
– Спасибо, братец. Ступай… Я же сказал, иди! Свободен!
Все свободны. Всем спасибо. Майор Давыденко ещё какое-то время тупо смотрел в потолок. Громко расхохотался. Взял в руки автомат. Присоединил к нему «рожок». Дослал патрон. Еще секунду помедлил. Затем решительно снял автомат с предохранителя, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок.
Дойдя до кондиции «море по колено», Ромашкин и Шкребус брели от мансарды к казарме, спотыкаясь в темноте о камни. У бассейна притормозили. Вода плескалась у самых сапог.
– Искупаемся? – спросил Ромашкин.
– Обязательно! Заодно и протрезвеем. В одежде или в неглиже?
– Разденемся. Иначе до утра не высохнет. И потом, если ты, Ребус, начнешь тонуть в сапогах и брюках, я тебя не достану, силёнок не хватит. Ты ж кабан! С сапожищами – добрый центнер живого веса.
– Живой вес – не мёртвый вес. Это хорошо, что мой вес жив! – произнёс глубокомысленно Шкребус.
Они начали было раздеваться.
– Эй вы, водолазы! Марш отсюда! – пресек раздевание резкий окрик.
– Кто посмел мне перечить?! – возмутился Шкребус в темноту.
– А-а-а, это ты, Глобус! Привет! – отозвалась темнота.
– Поручик Колчаков? – опознал Шкребус. – Чего орешь-то?
– Не положено купаться ночью! Особенно в пьяном виде! – крикнул лежащий в плавках на трамплине Колчаков. – Утонете, а я вытаскивай ваши скользкие, холодные, синие трупы.
– Ладно, поручик, не будем купаться! Так и быть! Только физиономии ополоснем. Ну, там, руки, ноги омоем. Спускайся к нам!
Дежурный по бассейну (была и такая должность) слез с вышки, понюхал воздух и одобрил:
– Помянули Мишку? Молодцы! Чувствую, какой-то благородный напиток употребляли…
– Ромаха какую-то дрянь наливал, – махнул небрежно рукою Шкребус. – Водки у него, видишь ли, нет!
