Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6
Шестого июля — Остров! Я был на станции Гатчина как раз тогда. Значит, те замечательные моторизованные войска, которые так бодро шли в тот день через Красногвардейск, были обречены на кровопролитнейший встречный бой. Они не успевали занять какие-либо подготовленные оборонительные рубежи, они должны были с ходу контратаковать врага. «На Остров! — вспомнил я слова симпатичного майора. — У гансов там осечка вышла. Даем отпор». Где-то он, этот жизнерадостный командир, жив ли, невредим?
— Но, — продолжал наш собеседник, многозначительно подняв палец, — дальше у немца так гладко не пошло. Блицкриг не получился. Мы их сейчас бьем на подступах к городу Луге. Бьем жестоко и успешно.
— Так, может быть, нам поехать в Лугу?! — воскликнули мы.
— Спокойно, дорогие товарищи корреспонденты, спокойно. Видя, что путь через Лугу для них закрыт, гитлеровцы двинули свои войска в обход слева. Они идут через эти вот леса, точнее, уже их прошли и вырвались к реке Луге вот здесь, юго-восточнее Кингисеппа, в районе населенных пунктов Ивановское, Муравейно, Поречье, Извоз, Слепило… Это Сорок первый моторизованный корпус Четвертой танковой группы.
Мы уже слышали, что где-то в тех местах танковое наступление немцев застопорилось из-за того, что у них нет бензина. Такие слухи ходили в некоторых ленинградских кругах.
— Ерунда, — сказал наш майор или батальонный комиссар. — Просто мы им там противопоставили должную силу. Вот поезжайте туда, туда. Очень советую. Вам будет интересно. Там, кстати, сражается Вторая ДНО, Вторая дивизия народного ополчения — рабочий класс Московского и Ленинградского районов. Электросиловцы, скороходовцы. На днях прямо из эшелонов они вступили в бой и отбросили противника под селом Ивановское.
Рабочий класс вступает в бой с фашизмом — что может быть интереснее? Конечно же, мы едем туда.
Майор отправил нас в другой отдел. Нам выдали военные карты, научили, как их правильно подклеивать, складывать, как ими пользоваться.
Казалось бы, теперь все, можно отправляться на фронт.
Но у нас не было главного. Не было оружия. А какой же фронт без оружия! Опять звонки, опять хождение, опять бумажки, и вот 13 июля 1941 года в горвоенкомате на проспекте Маклина мы получили два новых, в заводской смазке, пистолета ТТ, тугие, необмятые кобуры к ним, по два десятка патронов и соответствующие разрешения, действительные до 1 сентября. Неужели война закончится через полтора месяца? Вот здорово бы было!
Потом, в гимнастерках, в пилотках, при пистолетах, затянутые ремнями, мы сидели в кабинете Васи Грудинина на пятом этаже, на старых черных стульях с львиными мордами и видавшей виды дряхлой кожей, обсуждали подробности предстоящей нам деятельности на фронте. Мы столкнулись уже с множеством такого, что затрудняло эту деятельность. Прежде всего не было никаких адресов. Где эта 2-я ДНО? Где искать штаб дивизии, штабы полков? Как узнать фамилии командиров, комиссаров? У кого об этом спрашивать? Ехать прямо куда-то в район села Ивановское или Веймарна? Но ведь начни там, в лесах, на дорогах, расспрашивать о номерах и фамилиях, того и гляди примут за шпиона. Ходит немало рассказов о переодетых в красноармейскую форму эсэсовцах-диверсантах, о парашютистах. Их выслеживают и вылавливают специально созданные истребительные батальоны. Недавно на проспекте 25-го Октября среди бела дня граждане схватили нашего старого ленинградского журналиста Алексея Брусничкина только потому, что одет он был в коричневую блузу, показавшуюся им такой, какие носят немецкие штурмовики, и чуть было не намяли ему бока: дескать, парашютист.
Ничего в общем-то с Васей Грудининым мы не решили. Помог случай. По цепочке от одного к другому выяснилось, что в расположение 2-й ДНО возвращается приезжавший по делам в Ленинград редактор дивизионной газеты «За победу» товарищ Мольво. Он будет рад воспользоваться нашей машиной и укажет, конечно, все исходные адреса. Мало того, обнаружилась жена одного из сотрудников какого-то института, товарища Гродзенчика, который сейчас во втором полку 2-й ДНО комиссаром, и что завтра или послезавтра у него день рождения и хорошо бы отвезти ему торт в коробочке, немного конфет и письмецо.
Взяли торт и письмо. А за Мольво должны заехать поздно вечером на Московское шоссе, дом номер такой-то, чтобы отправиться на шоссе Ленинград — Красное Село — Кингисепп ночью, в потемках, иначе можно попасть под огонь с немецких самолетов, которые, как утверждает Мольво, гоняются не только за одиночной машиной, но и за каждым человеком; самый популярный на фронтовых дорогах возглас сейчас «Воздух!»; при этом возгласе надо бросаться в лес, в кусты, в канавы, но только не торчать на дороге.
Из Ленинграда мы выехали в двенадцатом часу. Июльская ночь достаточно темна, чтобы нашу до черноты коричневую машину не было видно на черной лепте асфальтового шоссе, и достаточно светла, чтобы из машины видеть места, по которым мы ехали. Движения почти нет, лишь немногие встречные грузовики. Людей тоже по видно. За Красным Селом — темные, притихшие деревни. Справа селения Русское и Финское Высоцкие. Вот на дороге Кипень, от которой вправо отходит дорога на Ропшу. Знакомые, знакомые места. В Ропше я когда-то учился, в этих окрестных селениях проходил практику. В Ропше — охотничьи угодья русских царей; там дворец, в котором убили Петра III, а затем вот жили и мы, студенты сельскохозяйственного политехникума. Рядом бумажная фабрика, путь до которой от Красного Села всегда усеян обрывками бумажек: всю дорогу они летят с грузовиков, которые возят на фабрику сырье — макулатуру и тряпки. В парковых озерах — огромные карпы, форели, орфы, сплывающиеся к местам кормежки на звон колокола. Есть небольшой прозрачный прудок с голубым дном, отчего и вся вода в нем сказочно голубая. Он называется Иордань. В нем, рожденном подземными ключами, берет начало вся система ниспадающих каскадом ропшинских прудов. Ропша — ото сплошная романтика. Не только обширные, красивейшие старые парки с прудами, каменными, обкиданными лишайниками, горбатыми мостиками, не только сумрачные дворцовые недра, но эго и место боев времен походов Юденича на красный Петроград. На металлической решетке вокруг дворца остались выбоины, вмятины, сделанные пулями тех времен. Недаром именно в Ропше, вокруг которой еще есть следы артиллерийских позиций, не то наших, не то белогвардейских, мы с таким жаром учились стрелять из боевых винтовок и из пулемета «максим». Всю жизнь, с пионерского возраста, каждый из нас готовился к неминуемым битвам с мировым империализмом. И вот этот час настал. Мы едем на фронт мимо знакомых мест, в которых проходила юность, боевая юность, полная огня и романтики, идейного смысла, да, едем вперед, где нас ожидают неведомо какие испытания…
На одном из поворотов шоссе, в лесу, видим сброшенный в канаву грузовик. Останавливаемся, рассматриваем: вся кабина в мелких дырках, доски кузова местами разодраны в щепье. Мы догадываемся: это сделали пули. Мольво объясняет: «Вот о чем я вам и говорил, товарищи. Это из пулеметов. Позавчера ехал, еще ничего тут не было. Значит, минувшим днем. Совсем недавно».
Серафим Петрович Бойко сосредоточен и задумчив.
Дальше, в одной из деревень, уже не останавливаясь, проезжаем мимо расколотой надвое небольшой кирпичной церковки. Груды битого кирпича. Это уже не пули, это бомбы.
От Ленинграда мы отъехали, наверно, километров сто с чем-нибудь, когда в сумерках увидели надпись на дорожном указателе: «Ополье». Это большое село с множеством хороших домиков, обшитых тесом, крашеных, с железными крышами. Слева протянулись какие-то приземистые старинные строения с арками, вроде как у Гостиного двора. Мольво сказал, что это старинный ямской двор, или та почтовая станция, на которой меняли, бывало, лошадей. Дальше, тоже слева (без объяснений было видно), стояла белая церковь, и вокруг нее, под кронами густых деревьев, за железной оградой, располагалось кладбище. Сразу же за кладбищем скрывался под деревьями небольшой двухэтажный домишко.
— Вот и наша редакция! — сказал Мольво.
Редакция спала, крошечные ее комнатки были полны посапывающих людей. Мольво почесал в затылке, и мы пошли через дорогу в довольно большой дом, внизу которого был сельмаг, а на втором этаже, куда надо было подыматься по скрипучей деревянной лестнице, в единственной большой комнате без всякой мебели, прямо на полу, тоже спали люди. Но там места еще были, и мы нашли их себе возле окон, расстелили, тоже на полу, шинели, легли и тотчас уснули — было часа три ночи.
Довольно скоро нас разбудил какой-то шум, стук, бряк. Кто-то чиркал спичками, светил ручным фонарем.
— Вот здесь, товарищ полковой комиссар!.. Здесь и располагайтесь.
В свете спичек и фонарей мы разглядели внушительную фигуру, стоявшую посреди комнаты. Человек был плотный, одет в шинель, на шинель накинута плащ-палатка, из-под нее виднелись кобуры пистолетов, футляры биноклей, подзорных труб, полевые сумки; голову его прикрывала каска, в руках он держал карабин. А поскольку приведший все время поминал при этом «полкового комиссара», то есть называл колоссальное воинское звание, за которым сразу же идут звания, равные генеральским, то спавшие тотчас вскочили, кто в чем был, и вытянулись, приветствуя полководца. Полководец скомандовал:
